Iskatel 1979 3 - Сергей НАУМОВ

—   Есть, осмотреть сарай…

Поважный наблюдал, как Стриженой разжигал крошечную спиртовку и потом колдовал с джезвой, засыпая в нее из банок смолотый кофе и сахар.

—   По-турецки, товарищ полковник?

—   Давай по-турецки… Главное, чтобы покрепче… Когда еще к тебе в гости выберешься?..

Начальник отряда маленькими глотками отпивал кофе и раз­глядывал карту участка, принесенную расторопным Агальцовым.

Поважный служил в отряде с конца войны. Начинал началь­ником заставы. Как говорится, знал службу изнутри. Порой был резок, вспыльчив, но вряд ли кто за долгие годы сделал для границы столько, сколько он. Рассказывали, что Поважный мог нарисовать словесно, как выглядит каждый погранзнак района и когда его подновляли последний раз. Лощинки, бугорки и не­глубокие ущелья в счет не шли. Граница долгие годы лепила и закаляла этого человека, учила выдержке и воле.

И сейчас он сидел и хмурился, растирая бугристый лоб ла­донью, словно хотел стереть многочисленные глубокие морщи­ны — следы давних ночных раздумий. И Стриженой подивился внезапно переменившемуся лицу Поважного, на нем застыло выражение твердости и холодной вдумчивости.

—   Расширим петлю на двадцать километров по окружности и будем снова тщательно прочесывать местность, каждую щель, каждую копешку и каждое дупло. Шоссе закроем до конца по иска. Щупы привезут саперы. Гомозков возглавит поиск, пусть ищет так, как подсказывают ему опыт и интуиция. Выделить ему в помощь двух следопытов с собаками.

Поважный положил тяжелую руку на карту.

—   Нет у нас другой альтернативы, Андрей Павлович. Волк заброшен к нам матерый, и, по всему видать, живым не дастся.

—   А если повторный прочес окажется холостым? — осто рожно спросил Стриженой.

—   Не окажется. Не должен оказаться. Будем искать, если нужно, неделю, а то и две. Мы отвечаем за границу. И должны использовать все средства…

Поважный запнулся, по лицу его прошла легкая судорога, и он, стряхивая с себя суровость, улыбнулся и весело спросил:

—   Ксения Алексеевна в гости не собирается?

—   Мама написала, что приедет в конце месяца, перед выез дом даст телеграмму.

—  Опять Недозор встречать будет?

—   Он, Серафим Ильич. У них с матерью традиция — обяза тельно пройти через Черный бор.

—   Да-а, — протянул полковник. — Такая уж удивительная женщина Ксения Алексеевна. Всегда завидовал твоему отцу… Рад буду встрече. Меня-то она первого навестит, тоже, знаешь, по традиции — первому представляться начальству. Давай-ка еще по чашечке твоего знаменитого, да поеду к соседям…

АГАЛЬЦОВ И ГОРДЫНЯПрошло двенадцать суток, как поднятые по тревоге погра­ничники вели поиск. На тринадцатые пришел приказ адряду вер­нуться на исходное. Массированные прочесы, засады на тропах не дали результатов. Но заставы продолжали жить напряжен­ной жизнью. Стриженой патрулировал близкий тала, оставив секреты на лесных потайных тролах, сам спал урывками, про­вода все время на участке. Он не верил устал овившейся тшда– не. Гомозкову прислали Барса, широкогрудого красивого пса, и он пропадал с ним у разбухшего от дождей ручья, на что-то надеясь, а может быть, просто приучая собаку к заболоченному квадрату земли.После длительных проливных дождей наконец установилась теплая, солнечная погода. Ефрейтор Иван Гордыня и Агальцов совершали очередной дозорный поиск в ближайшем к КСП тыяу. Молчаливый неулыбчивый Гордыня шел впереди головным до­зора и всматривался в полегшую, уже начинавшую жухнуть траву. Всякую пограничную работу он делал сосредоточенно и добросовестно. А работы этой на границ* Иван переделал «а два года столько, что вспомнить приятно. У себя в «ояхозе Рордшш слыл отличным трактористом, и здесь, на заставе, ни­кто лучше его не мог вспахать и заборонить ленту земли, нв– эъжаемую контрольно-следовой полосой.Иван умел сложить печь, поставить дом, настлать пол, сварить отменный обед на всю заставу. Он пользовался безграничным доверием старшины Недозора и уважением всех, кто жид с шт бек о бок.Сзади бесшумна скользил Агальцов. Почти две недели поиска иссушили его и без того поджарое тело, под главами залегли синие тени. Он сдружился с Гомоэковын и по его рекомендации стал «верхолазом». Следуя по маршруту, «и выбирал самое вы­сокое дерево и делал его своеобразной обзорной вышкой, взби­рался на самую вершину и замирал там с биноклем надолго. Придумка Гомозкова позволяла вести наблюдения за обширным квадратом территории, где всякое движение должно быт* за­мечено.Агальцов облюбовал старый в три обхвата бук –е раскидистей кроной.

—    Стой! Смири гордыню, о Гордыня, ты будешь рядовым ют– ныне… — громким шепотом продекламировал пограничник.

—   Ну и трепач, — восхищенно "пробормотал ефрейтор.

Захлестнуть веревочную петлю на толстом суку было дедомпривычным и не заняло много времени. Когда Агальцов исчез среди ветвей, Гордыня бесшумно лег в траву.Агальцов устроился на вершине бука почти с комфортом — крона оказалась своеобразным зеленым, слегка пружинящим креслом. Алексей подстраховал себя веревкой и крутнул на би­нокле барабанчики наводки. Сильные линзы мгновенно прибли­зили дальнюю кромку Черного бора, блеснувшее зеркальце не­большого озерца. Некоторое время Агальцов всматривался в про­секу, ведущую к шоссе, потом развернулся в «кресле» и обратил свой взор на юг. Взгляд его заскользил вдрль ручья и дальше, дальше, к знакомой ольхе, где он две недели как обнаружим след.С такого» ракурса Алексею еще не приходилось просматривав!» склоны вдоль, ручья. Он взял выше, где склоны холма падали подай отвесно, и увидел щель. Она лежала как рубец на теле горы. Ее словно нарисовали. Агальцов увидел и большие цара­пины на гладкой, каменистой поверхности склона и догадался, что все это проделал камнепад, вызванный ливневыми дождями. Камнепад что-то сдвинул в огромном теле горы и образовал щель, Агальцов был уверен, что сможет просунуть туда руку по> локоть» Смутная догадка пронзила мозг: «Может быть, это-…»Алексей заспешил вниз. Он только и сказал, отвечая на удив­ленный вопросительный взгляд Гордыни: Теперь быстро…Никогда в– жизни Агальцов не бегал так быстро. Тяжелый ефрейтор безнадежно отстал. Алексей успел крикнуть ему, чтобы оя подключился в розетке и сообщил на заставу о воз­можной убежище второго нарушителя на крутом склоне возле ручья.' Агальцов не был до конца уверен, что открыл убежище вто­рого, но что-то подсказывало ему — тревога будет поднята не напрасно.Чувство опасности заставило его залечь на подходе к склону. Остаток пути* Алексей проделал ползком, сняв автомат с пред охранителя. Пограничник уже поднялся, чтобы сделать послед ний рывок к щели; когда увидел след. Он был еле заметен на скользкой хвойной подстилке, но дальше, в низине где подстилку смыло дождем, след отчетливо пропечатался, и, при пав –к земле, Алексей различил то, чему его учил Гомозков, – след уводил от склона в наш тыл. Значит, второй ушел и бун­кер пуст. Все еще не веря в неудачу, Агальцов– взбежал по склону и рванул сдвинутый камнепадом обломок скалы, скры­вающий лаз в пещеру. Заглянул внутрь и отшатнулся — таки» смрадом, ударило-из: каменного– схрона. И все же, преодолеваятошноту, он спустился в—пещеру.1Она была пуста, если не считать спального мешка и десятка пустых консервных банок..;Агальцов выбрался наружу, достал из подсумка ракетницу. Две– подряд выпущенные красные ракеты вонзились в небо, оповещая границу о новой тревоге.СТАРШИНА НЕДОЗОРИва шел ходким ровным шагом, радуясь возможности побыть наеддане с лесом. Извечное чувство пограничника — тревога — не оставляло старшину, и поэтому Недозор заметил след, веду­щий к росстани. Там, где земля не была прикрыта прошлогод­ней листвой, четко, словно печать, выделялся совсем свежий след. Человек, обутый в спортивные туристские ботинки сорок четвертого размера, прошел здесь каких-нибудь десять минут назад.«Лесничий», — подумал Ива и тут же прогнал нелепую мыелы Лесничего Ивана Сороку старшина знал ед№ ли не с мо­лодых лет, и, сколько Ива помнил, тот всегда был в сапогах. Может, кто из приезжих забрел.,. По грибы… Надо бы пого­ворить в сельсовете, а может, и на общем собрании, чтобы приезжих гостей без сопровождения местных в лес не пускали. Так, чего доброго, и к контрольно-следовой прибредут. Опять же тревога, выяснение личности и все прочие формальности. Прав капитан Стриженой, сказавший на прощанье: «Черный бор сейчас не тыл, а самая что ни на есть граница. Быть вни­мательным и осторожным. Считать себя в поиске».Трава в лесу не успела пожухнуть, но была вся покрыта палым листом — желтым, буровато-красным. Та же листва, которая осталась на деревьях, сильно поредела и истончилась, и только кусты стояли нетронутыми — иногда темно-зеленые, как летом, а иногда багряные или с оттенком меди.Ива вошел в чащобу. Лес обласкал его влажным теплым дыха­нием. Гущар-гущаром лес, полон загадок и тайн. В самой сере­дине его открылось озерцо. Солнце сюда не доставало — такой рослый дубняк с разлапистыми грабами вокруг, — и озерцо лежало притемненное, таинственное, как сказка. И совсем уже как в сказке, бродили на другом берегу две белые кобылицы и рыже-огненный жеребенок. Чуть позвякивали колокольца.Ива застыл от восхищения. Он не знал и не понимал живо­писи, зато умел ценить живую красоту природы. А то, что он видел, было прекрасно — тихое прозрачное озерцо и белые ло­шади с неспутанным, резвящимся, рыжим как огонь жеребен­ком.Ива подошел к озерцу, зачерпнул в пригоршню воды, умыл­ся, а потом и напился.Лошади были с кордона, Иван Сорока выпустил их на луг полакомиться последним разнотравьем.От солнца ли, томливо висевшего в безоблачном синем небе, от лесных ли осенних запахов, оттого ли, что увидел он двух кобылиц и рыжего жеребенка, по всему телу Ивы тихо разли­лась нежащая лень. И мысли его неспешно вязались в нехитрый узор. Вспоминалось прошлое. Настоящее-то, повседневное, было просто как необходимость. А думать о прошлом он любил. Да и человека он шел встречать из прошлого — породнились они в том памятном бою пролитой кровью, а она, может быть, та кровь, роднее родной.Ксения Стриженая приезжала на заставу каждый год и вся­кий раз осенью. Для Ивы ее приезд был настоящим праздни­ком. И по давнему уговору встречал он ее на развилке трех дорог, где Ксения Стриженая высаживалась из отрядного «га­зика» и ждала его у столетнего граба, выбежавшего на боль­шак да так и застывшего часовым на перекрестке.Потом они вместе шли к заставе, пересекая угрюмоватый Черный бор, разговаривая о новостях, о жизни и о разных раз­ностях, накопившихся за целый год. И если бы кто увидел их со стороны, подумал бы — вот встретились брат с сестрой, и нет у них другой заботы, как наговориться вдосталь, полюбо­ваться друг другом, порадоваться, что живы еще и держатся на земле крепко.Ива любил осень грустью своего одаренного счастливого сердца. Любил слушать начальный монотонный шум дождя. Ко­гда он шумит, всегда думается: как хорошо, что есть крыша над головой, молодые веселые ребята вокруг, с упругими силь­ными телами.Может, потому, что Ива вырос в деревне и детство его про­шло возле тихой и теплой реки, любил старшина желтое жнивье, сосновые перелески и робкие незаметные тропки в чащобах.Но больше всего на свете любил Ива лошадей. Когда он ви­дел лошадей, он вспоминал детство, ту счастливую раскован­ную пору, когда мир кажется светлым и чистым, а люди в нем красивыми и добрыми.Когда же это было, и было ли все так, как представлял себе свое детство старшина сейчас, отгороженный от него четырьмя десятками лет, кровопролитной войной и строгой беспокойной службой на границе?«Самый старый я в отряде, — думал о себе Недозор, — и полковник Поважный давно приглядывается ко мне, но что-то мешает ему сказать прямо и строго: «Пора уходить в отставку, товарищ Недозор».И то правда, пора. Последние три года Ива чувствовал себя неважно. Не то, чтобы где-то болело, — так, легкое недомога­ние, после бессонной ночи ныло в левой стороне груди.«Неужели сердце сдает? — думал Недозор. — Отдохнуть бы надо, на курорт, что ли, съездить?»В последнем поиске, когда старшина возглавлял «тревожную», случился конфликт. Искали забредшего с сопредельной стороны крестьянина (это уже потом выяснилось, что он крестьянин), час длился поиск. Мушкет взял след, и Гомозков оторвался от группы. Старшина знал способности следопыта вести «куцев– ский» бег, но далеко отставать нельзя, и Недозор приказал прибавить ходу. На втором километре он остановился, удив­ленно посмотрел на догонявших его пограничников и рухнул на землю, так и не поняв, что же произошло.Но все обошлось. Придя в сознание, Ива приказал обоим пограничникам следовать за Гомозковым и, может быть, впер­вые в жизни соврал, что подвернул ногу,-Старшина лежал на мокрой после дождя земле с таблеткой валидола под языком и слушал свое сердце. Оно билось натуж­но, словно кто-то сдавил его сильными пальцами и забыл потом разжать их.Ива впервые за долгую жизнь испугался. Съездил в город в платную поликлинику. Врач, низкорослый тщедушный чело­век с неправдоподобно белой седой шевелюрой, долго и внима­тельно слушал бухающее в груди сердце, потом так же тща­тельно исследовал длинную бумажную ленту с непонятными Недозору чернильными закорючками и наконец изрек: «Страш­ного пока ничего нет. А вот покой нужен, покой, понимаете, милейший? Пора. Займитесь огородничеством, больше спите. У вас есть семья?»Ива не ответил, поблагодарил доктора, взял выписанные ре­цепты, а перед самым уходом спросил: если выдерживать ре­жим, пройдет ли болезнь? На что доктор вежливо ответил, что болезнь Ивы — это возраст и что неприятные ощущения оста­нутся теперь до конца дней.«А в каком дне он, этот конец?» — сердито подумал Недозор и решил жить просто, как жил. Только для лекарств вшил Ива внутрь бриджей небольшой карманчик и заполнил его самыми аффективными современными препаратами. А чтобы сберечь их подольше, сделал старшина нечто вроде кожаного кисета и не расставался с ним ни днем, ни ночью.Недозор снова углубился в чащобу. Набухшая влагой ста­рая кора сосен и грабов здесь была черной. И весь лес казался подкрашенным сажей до половины своей высоты. А там, где кора была молодая, деревья казались бронзовыми.Ива шел теперь не спеша и тихонько напевал полюбившуюся еиге <: войны песню:Матули, я тут завтра не буду, Искай меня, где сонейко взойдет, Буду за него я биться, Чтоб в полон не отдать, Иль могилу мне отроешь, Иль ворог туда войдет.На примятую траву старшина и не обратил бы внимания, если бы не пепел, сразу сделавший травинки седыми. Он склонился вад ними и увидел на земле характерное, едва заметнее' уг­лубление. Человек сидел здесь, отдыхая, и курил. Нет, не ку­рил, а что-то сжигал — для –одной сигареты –слишком много тема.За долгие годы, проведенные на границе, у Недоэйра «выра­боталась привычка — придавать значение пустякам. Вот велел. И не где-нибудь, а в самой чащобе Черного бора. Вроде бы и «т границы далеко, а если прикинуть, то и не так уж далеко.Знакомый след старшина обнаружил ие скоро. Человек, ос­тавивший пепел, шел по густотравыо, пока мог, обходя лысин­ки и взгорбки, где исходила легким парком голая влажная земля. Может быть, он нарочно брел вот так наугад по разно­травью. Если он городской житель, то его понять ложно. Обал­дел от тишины и первозданвости природы, почувствовал себя рвбннзоиом и рванул по чащобе, чтобы трава по колено.И все же старшине хотелось увидеть след. И он увидел его снова на краю оврага, где трава была скошена до самой кромки, и обойти эту своеобразную КСП «робинзон» не мог. Если он, конечно, хотел спуститься в овраг. А он это и сделал. Ива склонился над жнивьем. Все тот же след от спортиввых ботинок с низкой рифленой резиновой подошвой — сорок чет­вертого размера. Вот ведь как устроен человек. Теперь Иве за­хотелось увидеть . владельца столь шикарной спортивной обуви.Ничего предосудительного не было в том, что человек решил спуститься в овраг. Только Недозор подумал о том, что овра гом можно и скрытно выйти к ближнему проселку, а такое может знать только человек местный или хорошо знающий такую возможность. Нет, Ива не стал смеяться над своей подозритель ностью. Он принял всерьез возможность встречи с незнакомцем и переложил макаровский пистолет из кармана брюк в карман кителя, предварительно сняв с предохранителя и дослав патрон.Теперь старшина, осторожно ступая, шел вдоль-оврага-, ста– раась держаться за кустарником. Он знал, что рано или поздно незнакомец станет выбираться из этого похожего на гигантский туннель оврага. Можно было бы опередить «робинзона», при бавить ходу и перекрыть ему выход на проселок. Но старши ну останавливала мысль, что незнакомец может раньше поки нуть овраг и тогда все ожидания его на выходе будут напрас ными.Ива даже почувствовал нечто вроде легкого азарта. «Увижу, проверю документы и… спрошу про пепел. Судя по размеру обуви и па глубине следа, мужчина крупный. Гомозков бы точ­но определил и рост и вес, он ведь профессор по этой части»,— думал Недозор.Вначале старшина услышал легкое отдаленное вжиканье — так отмахиваются ветками от комаров. Потом услышал треск и шорох, а вскоре и тяжелое дыхание человека, слегка запыхав­шегося от быстрой ходьбы.Ива лег в кусты так, чтобы видеть край оврага.Широкоплечий плотный человек вырос из овражного полу­сумрака, не спеша отряхнулся и, не оглянувшись, твердо за­шагал едва.заметной тропкой по самой.кромке.Ива успел хорошо рассмотреть его, пока незнакомец не. по вернулся спиной. Одет он был как истый горожанин: в синий недорогой джинсовый костюм, на голове легкая белая пляжная фуражка с длинным козырьком; в руках лукошко, полное грибов.Вот Так-то, бдительный старшнйа Недозор, — усмехнулся Ива,—человек грибы собирал, а ты его шпионом сделал».И'вдруг старшину будто током ударило. На незнакомце не было' ботинок-. Он уходил по тропе в обыкновенных резиновых сапогах, в которых ходят в лес все мало-мальски уважающие себя' грибники…«Что за черт, — думал старшина, — ведь ясно же видел след спортивного ботинка. Переобулся он, что ли? А где же ботинки?» Кроме лукошка, в руках человека ничего не было.И всё же, прежде чем броситься вдогонку за «грибником , старшина осмотрел этот второй, новый, след. Сомнений не бы­ло — человек переобулся. И сделал это в овраге.<Робинон»-то, видать, с заморских островов», — чувствуя привычный холодок в груди, подумал Ива. Он ускорил'шаг, решив не окликать незнакомца, пока не подойдет к нему вплот ную,Ива, может быть, и не узнал бы никогда эти глаза, если оы однажды не видел их так близко. Тогда они смотрели в упор и полосовали, старшину огнем ненависти, ибо не было в руках у Хонды оружия. А случилось такое тридцать лет без малого, когда пограничники вместе с отрядом «ястребков» брали банду Садового. Банда была прижата к непроходимому болоту, и де­ваться ей было некуда.Тогда, в пылу боя, и после, когда гнали пленных к машинам, не знали, кто есть кто — все в ватниках, все бандиты. Опознать Гонду было некому, а если бы такое случилось, на три мушки сразу приказал бы взять его майор Кальянов, командир опера­тивной группы. А уж он-то, Ива, глаз бы не спускал е надрайон– ного «проводника» Иохима Гонды, прозванного за чрезвычайную изощренную жестокость Палачом.И сейчас это были глаза хищника, готовившегося к прыжку. Они не изменились — узкие, как щели, белые от страха и нена­висти глаза убийцы, хотя лицо было другое, совсем непохожее на лицо Иохима Гонды.Ива отступил на шаг, и это спасло его. Гонда резко взмах­нул рукой, и в ней блеснула сталь клинка. Он, конечно, слы­шал шаги сзади и давно приготовился к неизбежному оклику и встрече. До последнего момента, пока не скрестились взгля­ды, у Гонды не было уверенности, как ему поступить — дого­нявший его человек мог быть просто сельчанином, прохожим, лесничим, наконец. И на этот случай были разработаны различ­ные легенды «кто он и откуда».Гонда не узнал старшину, но он понял по выражению глаз пожилого пограничника, "что узнан. Узнан! Случилось то, чего больше всего опасался один из бывших главарей бандеровской службы безопасности.Пожилой сивоусый человек должен умереть быстро и тихо, без выстрела. Не для того он таился в «личном» схроне, чтобы будить Черный бор выстрелами. Крик не в счет — в этом лесу он глохнет, как в колодце. А то, что сивоусый будет кричать, Гонда не сомневался. Счет будет идти на секунды. Пауза и так затянулась. Гонда прыгнул вперед, словно его сильно толкну­ла земля. Нож полоснул пустоту. Неуловимым движением сиво­усый сместился в сторону, и Гонда по инерции проскочил мимо, но тут же мгновенно развернулся и вдруг увидел холодный зрачок пистолета. Уже автоматически рухнул на край оврага, из которого выбрался минуту назад, рванул сильное тело в сто­рону, услышал запоздалый, сухо треснувший выстрел и покатил­ся в спасительный сумрак оврага, набирая скорость, точно ог­ромный валун, сброшенный с покатой горы, ломая кустарник, подминая под себя тонкие стволики берез.Пауза в три секунды. Какое гигантское время уместилось в ней для Недозора. Целая жизнь. И еще ее продолжение. Он ска­тился в овраг вслед за Гондой и не успокоился, пока не увидел в полусумраке мелькающую тень человека.Гонду выдавало движение. И ведь бандит знал, что стоит ему замереть, застыть на месте, и он растворится, исчезнет из поля зрения сивоусого пограничника. Но страх был сильнее, он толкал Гонду все дальше и дальше вдоль знакомого ручья.Овраг перешел в пологий подъем, и Гонда выпрыгнул на сво­бодное от кустов пространство, надеясь быстро достигнуть –спа­сительного леса, и сразу, за какое-то мгновение, спиной почув­ствовал эту пулю. Она ударила в левое предплечье. Гонда по­вернулся, рванул из-под мышки бесшумный пистолет и разрядил в близкий кустарник всю обойму.Распластавшись на сырой, пахнущей грибной прелью – земле, Ива считал выстрелы. Девять. Значит, пистолет будет перезаря­жать на ходу.Недозор легко оторвал тело от земли и успел пересечь поля­ну, как снова задукали глухие частые удары.«У него есть второй пистолет», — мелькнуло в сознании. Старшина ткнулся лицом в оказавшийся на пути большой трух­лявый пень и тут же услышал, как в полусгнившее дерево во­шла пуля.«Бьет прицельно — значит, страх отпустил», — подумал Не­дозор.Так оно и должно быть. Гонда — волк матерый. Тогда, в со­рок восьмом, ушел быстро и проворно, обманув бдительность конвойных и выпрыгнув из грузовика на полном ходу со свя­занными руками. Сколько ни искали потом в лесу, исчез, раство­рился бесследно ловкий и хитрый бандит Иохим Гонда. Да, мест­ность он знает лучше любого лесничего. Что-то у него с лицом, постарел, что ли? Нет, скорей помолодел, усы модные отпус­тил, телом усох немного, но все так же проворен, и силы в пле­чах на троих.Если сейчас подняться, стреножит враз — в пятнадцати метрах затаился, гад. Где же он? За стеной леса никакого" движения.Недозор не мог знать, что ранил Гонду и теперь тот осторож­но полз, прикрываясь кустарником, чутко прислушиваясь к шо­рохам леса, зажимая правой рукой рану в предплечье.Сдерживая стон, Гонда вспомнил ледяную маску лица Фис­бюри и его монотонную напутственную речь: «Вы перешагнете границу по воде. Вас прикроет наш человек. Случайности учте­ны и исключены все до единой. Вы отсидитесь в своем схроне, и, когда пограничники снимут осаду, достигнете шоссе, и прибу­дете в город по известному адресу. Вас встретит резидент, ом передаст вам инструкции. Нужно всегда помнить — вы выполня­ете особое задание шефа разведки, я подчеркиваю — особое…»Плечо наливалось тяжестью, словно повесили на него пудо­вую гирю. Боль почти не чувствовалась, и Гонда понял, что кость задета скользом, пуля разорвала мышцы плеча и прошла навылет. Такие раны не страшны, только нужно остановить кровь.Пластической операцией бывший эсбист был даже доволен. Теперь и свои из Центра не узнали бы его. Он внушал себе, что стал другим человеком, с другим лицом, привычками, ма­нерами, с другой походкой. Он отпустил модные в России усы, концами к уголкам губ, привык носить темные элегантные очки, отрепетировал перед зеркалом особую, как ему казалось, рас­полагающую улыбку.И вот все полетело к дьяволу. Первый же пограничник узнал его. Такие у него были глаза, словно увидел ядовитую змею. Что же, выходит, они не сняли осаДу, «держат зону», или это случайность, от которой его «стопроцентно» застраховал Фис­бюри. Пожалуй, все-таки случайность. Иначе давно бы уже шум, поднятый в лесу, был услышан, и тогда… ампула с циа­ном. Но у каждой случайности своя закономерность. Не хва­тило каких-нибудь двух километров. А там — шоссе. И первая попутная машина унесла бы его в город. Впрочем, еще не все потеряно. Есть шанс оторваться от старика. Гонда вспоминал кроссы в парке под Мюнхеном. Не зря же он лил пот, черт возьми. Но сказывалось двухнедельное сидение в схроне. Пре­рывистое, сбивчивое дыхание отнимало у мышц силы.Гонда слышал отдаленный топот, приглушенный прошлогод­ней листвой, и старался держаться за широкими, в два обхва­та, грабами, но не оглядывался, боясь потерять и без; two бесценные секунды.Их разделяла какая-нибудь сотня метров. Ива не стрелял, берег последний патрон. Не стрелял и Гонда — одной правой рукой на бегу никак не мог перезарядить пистолет — девая же не слушалась, повиснув безжизненной плетью вдоль тела.«Еще немного, и я достану его, достану… Он ранен…» — дога­дался старшина, все убыстряя и без того бешеный темп бега.И вдруг… вмиг приподняло его и бросило. Ни боли, нн стра­ха. Какая-то дремотная мягкость. И, сверкнув, погасла мысль: «Так вот она какая, смерть». И тотчас почти из небытия, как из вязкого утреннего тумана, появился отец, Степан Евдокимо­вич Недозор. Черные глаза вприщур. И смеющееся лицо его как бы говорило: «День мой — век мой!»«К чему ето?> — забилась в мозгу Ивы тревожная мысль, и оя понял, что жив и не пуля это вовсе ударила и бросила его на землю. В– сердце что-то оборвалось и зазвенело долгой прон­зительной болью. Боль несла гибель. Расцепив сведенные судо­рогой руки, прижатые к груди, Ива лихорадочно зашарил по карманам, он искал лекарства. И оттого, что так долго не мог найти его, старшину охватил озноб. Недозор сейчас не стра­шился смерти. Лекарства нужны были, чтобы продлить жизнь, ровна на столько, сколько потребует последнее, может быть, самое важное дело, которое задумал совершить Ива.л ёкарства отыскались в боковом кармане пиджака. Он высы­пал из узенькой пробирки на ладонь крошечные белые шарики и положил под язык сразу три штуки: Потом, когда они растая­ли, ' еще три. Лекарство ударило в голову, словно бы Даже обо­жгло мозг, но Ива знал, что так оно и должно быть и скоро он сможет вздохнуть полной грудью.t «На .войне как на войне», — подумал Недозор и вдруг увидел себя на раскаленном июльском доле и услышал стригущие 'зем– дю пулеметные очереди. Его батальон, лежит за железнодорож­ной,насыпью, и он один посреди поля, а из дота с холма бьет крупнокалиберный пулемет, и только чудо спасает лока челове­ка. Он вскакцвает и бежит к холму зигзагом, сбивая пулемёт­чиков с прицела. Сзади грохочет выстрелами железнодорожная насыпь. Пули и мины взвихривают перед дотом белую песчаную пыль, и, прикрытый этой, пылью, как дымовой завесой, он сно­ва бросается к подножию холма, тяжело хватая воздух воспа­ленным ртом.Старшина вспомнил, как командир полка обратился именно к нему, сержанту взвода разведки Иве Недозору. А случилось такое в боях за левобережную Украину. Тщательно замаскиро­ванный немецкий дот обнаружил себя в последнюю минуту, ко­гда полк брал одну из тех господствующих безымянных высот, которые за время войны никак не удавалось взять «малой кровью».Дот бомбили наши Илы, стволы десятков орудий раскали­лись, от стрельбы по вершине холма, дот же был как заколдо­ванный, а может быть, немцы не пожалели бетона и стали, что­бы побольше пролилось славянской кровушки за выход к Днепру.«Ну, граница — сказал подполковник, — ва тебя «адежда. Взорвешь дот, к ордену представлю».«К ордену не обязательно, — тихо молвил тогда Недозор, — а вот огоньком прикройте, чтобы фрица с прицела сбить».Весь батальон вел огонь по амбразуре дота. Связку толо­вых шашек тащил в вещмешке сержант Недозор — запалы дер­жал под гимнастеркой, чтобы не зацепило пулей.И не полз, а стелился худенький сержант последние двести метров по прошлогоднему жнивью. И каждый полынный куст был ему броней и укрытием. Может, и спасло его тогда от пули неровно вспаханное танками поле.Горел уже сложенный Ивой костерок из сухих веток, что развел он под одиноко стоящей сосенкой, занималась уже кора на деревце, а старшине все виднелась белесая, изрытая танко­выми гусеницами земля того бесконечного солдатского поля и глухие удары свинца в эту землю. Он как бы вновь ощутил и полынную горечь во рту, и жар полдневного ослепительного бе­лого солнца, и свое хриплое страшное дыхание.…У него еще хватило сил отползти от сосенки, но он уж« я« услышал того, что сказал или собирался сказать:

— Прости меня, лес…