Iskatel 1979 3 - Сергей НАУМОВ

— Прости меня, лес…

КАПИТАН СТРИЖЕНОЙ«Почему я бегу? — думал Стриженой. — Нужно заставить себя идти спокойно: сосна потушена, Недозора отвезли в –боль­ницу. Барс ваял след, Поважный в курсе всех дел, а я бегу, я Сег.у потому, что нарушитель — Гонда, и он повернул к грани­це. Я боюсь, что он снова канет в этих озерцах н болотцах, зароется в другую нору-схрон и бог весть сколько будет там отсиживаться».Капитан вспомнил лежащего навзничь Недозора, его бледное заострившееся лицо с пепельными подглазьями, и в который уж« раз повторил про себя лаконичный текст записки, нацара­панной карандашом на газетном клочке и намертво зажатой в кулаке: «Товарищу капитану Стриженому. Мною в Черном бору опознан Иохим Гонда. У него что-то с лицом. Ранил его, но не знаю куда. Уходит на север, думаю, к шоссе. Все. Прощайте. Сосну пбджигаю, чтобы…»Стриженой скрипнул зубами. Его не покидало странное ощу­щение своего тела. Оно словно слегка закаменело, стало жест­ким и непослушным.С того момента, как нашли старшину и потушили пожар, ка­питан думал о Недозоре. Он вспоминал его в разные годы и в различных ситуациях, ворчливого, как многие пожилые люди, порой по-детски застенчивого и безмерно доброго к солдатам– первогодкам, и догадывался, за что любили его пограничники. Он всех их встречал и провожал как собственных детей.Капитан поймал себя на мысли, что и сам думает о Недозоре как о близком, родном человеке.Граница — это люди. Старшина Недозор умел создавать лю­дей границы. И он был предан ей до конца. Не эту ли предан­ность чувствовали растерянные парни, прибывающие на попол­нение, когда старшина выстраивал их на заставском дворе.Он проникал в каждого нового человека так, словно тот был чем-то необыкновенно интересен. Он открывал таланты и ха­рактеры. Кто был лучший следопыт отряда Глеб Гомоэков до встречи с Недозором — хулиганистый, разбитной парнишка с непомерно развитым честолюбием. Старшина разглядел в нем призвание следопыта, особое чутье, догадку на след, трогатель­ную и властную любовь к животным.А он, Андрей Стриженой, разве не учился сам у Ивы Степа­новича выдержке и терпению, доброте и строгости! И всем тон­костям пограничного дела, которому невозможно обучить ни в одной высшей школе?

—    …«Атлас», «Атлас», я — «Сорочь», я — «Сорочь».

Мегафон трещит и хрипит, словно его пронзают десяткимолний.

—   Я — «Атлас», — спокойно говорит Стриженой, — иду по следу. Закройте правый фланг, — и после недолгого раздумья глухо добавляет: — всеми имеющимися людьми.

Сейчас важно отсечь Гонду от развалин старого замка. Инту­иция подсказывала капитану, что Палач устремится к воде. Маневренная группа отряда, если она успеет, заставят Гонду по­вернуть на юг. Так опытные загонщики выгоняют волка на за­таившегося стрелка.

ГОМОЗКОВ«…Дыши в себя, если враг близко», — вспомнил Гомозков третью заповедь старшины Недозора и придержал Барса. После ранения Мушкета следопыт ревниво относился ко всему, что– делал Барс. Понимал — собака работает хорошо, и все же не мог избавиться от ощущения недоверия к новому другу.Теперь Гомозков ступал осторожно. Слух и зрение обрели осо­бую остроту. Он вдруг ощутил необъяснимое беспокойство, ко­торое заставляет горных змей уползать в долины накануне землетрясения. Было такое ощущение, что тебя разглядывают. Барс рвался с поводка.«Он где-то рядом, — думал следопыт, — совсем рядом. Нуж­но дождаться отставших Агальцова и Гордыню. И может быть, капитана. Он с группой идет к ручью».На краю заболоченной поляны Гомозков остановился и, чув­ствуя холодок в груди, лег за поваленное бурей дерево. Из этого чахлого болотца и вытекал тот злополучный ручей, который петлял вдоль КСП, где Агальцов увидел шаровую молнию.На Золотце едва слышно всхлипнуло. Раз. Другой. Гомозков до боли в ушах вслушивался в эти вроде бы знакомые звуки. Легкий ветерок принес тихий шелест.«Уходит или провоцирует, — подумал проводник, — пустить Барса?.. Но ведь ребята вот-вот появятся. Пересечь открытую поляну и… наткнуться на пулю». У Гомозкова вдруг заныла ле­вая, контуженная две недели назад рука. «Носильщик» Гонды стрелял как бог. Если бы не Агальдов.Сзади накатился нестройный треск сухостоя. Следопыт три­жды крикнул совой. Треск смолк. Вскоре Агальцов и Гордыня подползли к поваленному дереву и молча уставились на цро– блескивающее сквозь кочкарник болотце. Они ни о чем не спросили, знали — Гомозков зря землю обнимать не будет.

—  Он пойдет по ручью, а мы следом, — шепнул следопыт солдату.

Плеск стал слышней. Уходит.

—   Прикрой, — шепнул Гомозков, — потом за мной…

И выскочил на свободное пространство.…Пятый час идет поиск. Кольцо сжалось до предела. Но след потерян. Гонда' не вышел из ручья, возможно, он даже и не входил в него. Барс метался по обоим берегам, не находя при­вычного запаха, и жалобно повизгивал, словно жалуясь на соб­ственную беспомощность. Гомозков стоял потупившись, пони­мая, что ошибся, уверовав в единственный, как ему казалось, вариант движения Гонды. Палач оказался хитрей. Он дога­дался, что тропа к КСП перекрыта, и избрал другой путь. Ско­рей всего сделал по болотцу петлю, пропустил мимо себя по­граничников и снова вышел в наш тыл. Только вот в каком месте? Начальник отряда полковник Поважный развернул ма­невренную группу к югу, приказав Стриженому с «тревожной» вернуться к болотцу и прочесать весь квадрат в поисках следа. Застава же во главе с замполитом лейтенантом Крапивиным наглухо закрыла границу по всему участку.гон;|дОбманув пограничников, Гонда долго кружил по болотцам, находя одному ему известные подводные тропки. Но он пони­мал — пограничники вернутся. Пора использовать запасной ва­риант, о котором Гонда умолчал в кабинете Веттинга. Для этого нужно было дождаться темноты и проникнуть на развалины замка. В запасе минимум два часа. День клонится к закату. Козырной не верил в засаду. Развалины на виду, и только дурак решится лезть в западню. Да и обшарили пограничники все вокруг. Развалины — тыл границы. И все же нужно быть осторожным, не выдать себя движением. Если на башне наблю­датель, он рано или поздно обнаружит его. Значит, по-пластун– ски от дерева к дереву. И на ближних подступах ждать суме­рек. Поспешность может все погубить.

—  Гут, — сказал он себе по-немецки и вдруг подумал, что еще вчера ему показалась бы нелепой даже мысль о том, что он будет утюжить животом эту ненавистную ему землю.