Чёрт не дремлет (сборник) - Петер Карваш

— Ха! — хрипло гаркнул кто-то за кипой бумаг, похожей на Оравскую плотину, — Квасничка и женщины! Не будьте смешным!

— А вы тоже хороши, — укоризненно заметил пожилой человек, седовласый, согбенный бременем проработанных лет. — Не успел ваш товарищ двери за собой закрыть, а вы уже на него клевещете… То взятка, то женщины… И вам не совестно?! — Старик укоризненно взглянул на остальных. — Просто у Кваснички там какой-нибудь дядюшка, вот и вое. А вы, вместо того чтобы порадоваться вместе с ним… Он ещё. может там пригодиться…

— Извините, — произнёс, наконец, репортёр Штрих, — где бы я мог найти упомянутого товарища Квасничку?

— Он вышел в архив, — ответил пожилой. — Первый этаж, возле справочного бюро. А в чём дело?

— Спасибо, — уклонился от ответа репортёр Штрих.

В архиве было темно и пусто. Только в углу возле пыльных полок молодой человек разыскивал что-то в большой пачке бумаг.

— Тут случайно не было товарища Кваснички? — устало спросил репортёр Штрих, уже собираясь уходить.

— Квасничка? — сказал юноша и положил пачку на стол. — Квасничка — это я.

Репортёр резко обернулся. Юноша стоял в полутьме неподвижно и спокойно, лицо его не выражало ничего, кроме какой-то профессиональной готовности к ответу. Нет, этого человека Штрих не мог себе представить за чтением специальной литературы о силосовании, не говоря уже о детях и внучатах.

— Вы — товарищ Квасничка? — недоверчиво повторил он.

— К вашим услугам, — ответил молодой человек, — Кирилл Квасничка. Что вам угодно?

— Это вы получили квартиру? — спросил репортёр, смирившись со своей участью.

— Да.

— Как это произошло?..

Квасничка, по-видимому, вовсе не ждал появления сотрудника жилотдела, который пришёл бы выяснять ошибку, как не ждал и карающей десницы закона, которая вывела бы на чистую воду его тёмные дела. Он пожал плечами и смущённо улыбнулся.

— Ну… Я подал заявление, на него дали положительный ответ… Две комнаты и кухня. Скромно, но подходяще… Я собираюсь жениться, понимаете?

— Гм, — сказал Штрих. — Скромно, говорите!.. Гм… И продолжалось это три недели?..

— Приблизительно, — ответил Квасничка и начал считать на пальцах. — Двадцать три дня, — сказал он удовлетворённо.

— И как же вы это… эти… как вам это?..

— Простите, не понял? — спросил товарищ Квасничка.

— То есть… всё только так, официальным путём? Безо всяких этих… так сказать?

Товарищ Квасничка не понимал.

— Ну, нет ли у вас там какого-нибудь знакомого или, скажем, родственника?

— Где? — спросил Квасничка с ясным, как июньское небо, челом.

— Гм, — снова сказал журналист. Он посмотрел юноше в глаза, но тут же отвёл взгляд. — И… вы в этом не увидели ничего странного?

Молодой человек обеспокоился:

— Простите, а что мне могло показаться странным?

— Ну… в основном… когда об этом подумаешь…

— Гм.

Репортёр нахмурился. Возможно ли это? Человек получил квартиру нормальным, официальным путём, без тайных интриг; тут ни при чём буржуазная мораль и бюрократические пережитки!..

— Вот что, дорогой мой, — начал Штрих серьёзно. Он представился, взял юношу за локоть, подвёл к столу, сел напротив и сказал:.— Ваш случай чрезвычайно интересен. С ним следует ознакомить широкие массы. Чем вы можете доказать, что всё было именно так, как вы говорите, ну, без?..

Молодой человек улыбнулся:

— Зачем мне говорить неправду?

— Но, — нетерпеливо продолжал репортёр, — согласитесь, что подобные вещи не случаются каждый день.

— Нет? — спросил товарищ Квасничка.

— Нет! — отрезал репортёр.

Молодой человек задумался и вдруг воскликнул:

— Странно… Я каждый день читаю газеты, и там пишут, что…

— Знаете что, дорогой друг, — торопливо оказал репортёр Штрих, — здесь мы поговорить не сможем, не хотите ли выпить кофейку? Посидим, побеседуем…

— И вы укажете моё имя? — спросил ни с того ни с сего товарищ Квасничка.

— Конечно, — ответил Штрих. — Или вы имеете что-нибудь против?

Товарищ Квасничка едва заметно покачал головой.

— Ладно, — сказал он задумчиво. — Но только после работы.

В этот вечер репортёр Штрих пережил знаменательный процесс возрождения и очищения. Он выпил, около полудюжины чашек чёрного кофе, и если его сердце когда-либо тянулось к конкретным человеческим судьбам, то в этот вечер оно было удовлетворено.

Кирилл Квасничка обезоружил Штриха своей простотой, бесхитростностью и добрым сердцем. У него явно не было в Национальном комитете ни протекции, пи знакомой девушки (его невеста работала в молочной), он не был ни аферистом, ни взяточником. Он просто имел право на квартиру, и соответствующая инстанция удовлетворила его просьбу. Он нёс в себе свет грядущих времён. Кирилл Квасничка, которого раньше репортёр Штрих представлял себе какой-то ходячей старозаветной добродетелью, теперь предстал перед ним как новый человек, как тот самый простой гражданин, о котором он столько раз восторженно писал.

Репортёр Штрих устыдился.

Устыдился рутины, устыдился того, что видел в людях лишь тему для репортажей, каких-то поставщиков живых человеческих судеб, устыдился своей привычки отправляться в поисках правды не дальше угла, устыдился всей своей жизни, которая рядом с гармоничной жизнью Кирилла Кваснички сразу показалась ему поверхностной и торопливой. Ему захотелось купить для молодых людей цветы.

Репортёр Штрих пошёл домой и написал статью.

Он видел в случае с Кириллом Квасничкой знамение новой эпохи. Он резко осудил сотрудников отдела кадров, хозяйственного отдела и отдела зарплаты. В сердце его была радость, и перо пылало. На следующий день он отнёс свой репортаж в редакцию.

— Из тебя, товарищ Штрих, никогда не выйдет журналиста, — вздохнул над его рукописью главный редактор. — Что ты тут опять написал, ради всех святых!

— Правду, — восторженно ответил Штрих.

— Тары-бары, — прошептал главный редактор. — Окажи, пожалуйста, кому ты хочешь втереть очки? А кроме всего прочего ещё — Кирилл! Ты когда-нибудь видел живого Кирилла? Неужели нельзя было назвать его Андреем или хотя бы Ярославом? Хорошо ещё, что не Мефодий… Да пойми ты, наконец, что надо придерживаться фактов, а не высасывать репортажи из пальца! Вымысел — это типичный метод буржуазной журналистики. Но найти типичный случай, мой дорогой, — это искусство!

Штрих попытался возразить.

— Положа руку на сердце, — сказал редактор другим тоном, — положа руку на сердце, товарищ Штрих, — сам-то ты веришь тому, что написал?.. Веришь? Ну, говори, веришь?

Штрих хотел ответить, но у него перехватило дыхание.

— Даже если бы это когда-нибудь где-нибудь случилось, — продолжал главный редактор, — хотя это и неправдоподобно, но допустим, что случилось! Типично ли это? Я спрашиваю тебя, типично ли это?.. Смотри! — воскликнул главный редактор и стукнул ладонью по стопке писем на столе: — Смотри, что пишут люди о жилотделе! Ты только почитай!

Штрих машинально протянул руку.

— Возьми, — сказал главный редактор уже без пафоса, — и сделай из этого статью. Да быстренько, скоро редакционный совет,

— Честь праце, — сказал Штрих, взял письма и вышел.

Он сел за стол, начал читать полные отчаяния письма и мысленно составлять из них критическую статью. Но за этими нервными, строками, полными справедливого гнева, он видел простое, слегка недоумевающее и смущённое лицо товарища Кваснички, — оно словно приветствовало его из недалёкого будущего — вещественное доказательство того, что случай этот действительно был, что, хотя это неправдоподобно, практически почти невозможно, но зато типично.

Перевод В.Петровой

За красивые глаза

Он остановился на пятом этаже перед дверью квартиры номер одиннадцать, постоял, словно собираясь г духом, потом положил палец на кнопку звонка и нажал её.

Раздался серебристый электрический голосок, затем послышались шаркающие шаги, и двери отворились. Перед ним стоял невысокий человек со строгим лицом, в пенсне на крупном носу, одетый в домашнюю куртку неопределённого цвета. Его темя было прикрыто пятнадцатью волосками, зачёсанными строго параллельно от правого; уха к левому. На ногах красовались неправдоподобно большие пёстрые шлёпанцы.

Всем своим обликом этот человек походил на чернокнижника, который только минуту назад по непонятным причинам покинул средневековье и поспешно облачился в современное платье. Он угрюмо смотрел на посетителя.

— Извините, — сказал молодой человек, стоявший у двери квартиры номер одиннадцать. — Моя фамилия Квасничка. А вы пан учитель Ломикар Моцнк?

Чернокнижник удивился, притронулся к своим пятнадцати волоскам, как бы проверяя, на месте ли они, недоверчиво взглянул на посетителя, потом на прибитую к двери медную дощечку, где значилось: «Л. Моцик. Учитель на пенсии», потом снова на посетителя, и, наконец, спросил таким неожиданно мощным басом, что казалось, будто он только раскрывает рот, а говорит за него какой-то спрятанный в квартире великан: