Последний парад - Владимир Железников

Немец оглянулся и замер в ужасе. Даже не пытался шарахнуть в него очередью из автомата... Мальчишка лет девятнадцати, худой, в веснушках, в каске, съехавшей на глаза.

Это была охота старого волка на зайчонка. Он не стал стрелять, а неожиданно быстро бросился вперед и сбил немца с ног...

Недавно этот немец прислал ему письмо. Неприятно, ведь немец остался в памяти вместе с тем страшным днем. А теперь немец жил где-то в Дюссельдорфе в собственном доме. У него два взрослых сына и дочь. В конверте, кроме письма, лежала еще семейная фотография.

Сергей Алексеевич тут же разорвал и выбросил фотографию, но она упрямо не исчезала из его памяти: немец, с дочерью на руках, стоял рядом с женой. Впереди - его сыновья, аккуратные, зализанные, в рубашках, расшитых кружевами и украшенных галстуками-бабочками.

Нет, он не испытывал к нему злости, злость и ненависть, созревшая в нем в войну, ушла из него. Он любил чужую радость, это было достойное качество, и он гордился им. Сострадание, желание помочь другим в беде - это естественно. А вот любить чужую радость пока дано не всякому. А тут, прочтя письмо, он не почувствовал радости, а только удивился бестактности немца, которому жизнь подарила такое благополучие.

В письме немец благодарил русских за то, что они помогли им освободиться от Гитлера, а лично господина генерала - за сохранение его жизни. И теперь, писал немец, когда все страшное забыто, он хочет с ним переписываться, потому что оба они солдаты, воевали на одной войне и знают, что это такое.

Ничего себе братание получилось! Нет, на это он не согласен, на такое братание. Так можно далеко зайти, так можно и фашиста обнять и слезу при этом пустить только потому, что они сидели оба в окопах.

Сегодня он уедет. Он чувствовал в себе силу и потребность уехать к Витьке. А затем вернется в Москву. Может быть, напишет письмо, самое длинное, какое писал в жизни, напишет все то, что не успел сказать Витьке, и отправит Коле. Живая душа. А может быть, напишет и не отправит. Зачем оно Коле, ничего он в нем не поймет.

Уже стемнело, а Коли все не было. Конечно, его не пустила тетка. И, может быть, правильно сделала. Почему она должна, собственно, его отпускать, чтобы он шлялся по ночам с каким-то непонятным стариком!

Сергей Алексеевич все еще сидел, хотя ему пора было идти домой и собираться в дорогу, а то можно опоздать на последний автобус, и в этот момент его обостренный слух из общего шарканья ног и глухих вечерних голосов выхватил легкий, как ветерок, голос мальчика.

- Сергей Алексеевич! - крикнул Коля. Он бежал и говорил теперь прерывисто. - Здравствуйте, Сергей Алексеевич!

- Здравия желаю. - Сергей Алексеевич встал навстречу Коле.

Коля подбежал и от радости, что Сергей Алексеевич не ушел, схватил его за руку. А тот неожиданно крепко сжал ладошку мальчика и слегка пошевелил пальцами: так он всегда делал с Витькой. Как приятно было, что у него в руке теплая маленькая ладошка! Это было так необычно, но так горько...

Легкое шевеление пальцев рождало тысячу немых слов, которые перекидывались от Сергея Алексеевича к Коле, но обратных слов не было, потому что все же Коля был не Витька и не знал, что между ними существовал такой разговор.

"Я рад, что ты пришел", - шептали пальцы Сергея Алексеевича.

Но Коля не отвечал и чувствовал себя очень неловко, он уж забыл, когда с кем-нибудь ходил за руку.

"Ты просто мой Витька", - шептали пальцы Сергея Алексеевича.

И вдруг Коля тоже в ответ пошевелил пальцами. Он хотел сказать Сергею Алексеевичу, что опоздал, потому что тетка его не пускала, и что Тиссо и Юрка посмеиваются над его рассказами. А он лично ему верит.

Вслух же они ничего друг другу не сказали, молча дошли до дому, и Сергей Алексеевич уложил свои вещи.

- Птицу возьми себе, - сказал он. - А если хочешь, отпусти... Ну, кажется, все. - Сергей Алексеевич огляделся. - Ничего не забыл.

Ему вдруг захотелось остаться. Хорошо было гулять с Колей вдвоем, вспоминать что-то или затихать, слушая его голос.

- Жалко, что вы уезжаете, - вдруг сказал Коля и, чтобы как-то подкрепить значение своих слов, добавил: - И рассказы ваши мне очень интересны.

- И я к тебе привык, - ответил Сергей Алексеевич.

Они оба, и Коля и Сергей Алексеевич, смутились от собственных слов. Но одновременно, как это ни странно, Сергей Алексеевич вдруг почувствовал, что наивная похвала Коли, в которой выражалась оценка его жизни, льстила ему.

- А чего же вы тогда? - сказал Коля. - Оставайтесь.

- Мне на одном месте нельзя. Когда я вышел на пенсию, понял, что вся моя жизнь в прошлом. Сначала была война, потом служба, потом снова война и снова служба. А теперь... - Сергей Алексеевич замолчал, и Коля увидел по его глазам, что неотступные тени прошлого вновь одолевают его. - За эти два года я побывал во всех местах, где мы жили с Витькой. Приезжал в город и приходил в квартиру, где когда-то жил. Одни пускали, только смотрели как на сумасшедшего, другие не пускали, принимали за жулика. А иные ночевать оставляли. И сюда я поэтому приехал. Витька здесь до войны в пионерлагере отдыхал. Только там не был, где он погиб. А теперь пора. Стар стал.

- Какой вы старый, вы крепкий. - Коле хотелось ободрить старика, но он не умел этого делать и, чтобы как-то нарушить неловкую паузу, спросил, показывая на фотографию на стене: - А это не ваша?

- Нет, муж хозяйки. С войны не вернулся.

- А у нас в семье никто не воевал. Папа был мальчишкой, а дед стариком. Даже как-то неудобно.

- Почему неудобно? - сказал Сергей Алексеевич, хотя ему и понравились слова Коли. - Они же не виноваты в этом. - Посмотрел на Колю, еще раз сравнивая его с Витькой, и добавил: - В первый раз в жизни встречаю такого счастливого человека.

Сергей Алексеевич позвал хозяйку, чтобы расплатиться, и хозяйка стала причитать, что он не дожил срок и тем самым ввел ее в расход, потому что она могла "другим людям" сдать комнату, что легче всего обидеть одинокую солдатскую вдову.

У Сергея Алексеевича после этих слов сразу пропала охота спорить с нею, и он заплатил ей деньги за весь срок.

Перед его глазами пронеслись бесчисленные поля и леса, серые от дыма и пороха, мокрые и стылые от дождя, и где-то в таком поле или лесу погиб муж этой женщины. От него осталась только фотография, пожелтевшая от времени. А больше ничего не осталось от него, и женщина эта, его бывшая жена, стала совсем другой, чем тогда. Когда он уходил на фронт, разве она была такая, разве она могла идти на вымогательство? А если бы не война, то у этой женщины был бы муж и дети.

Они вышли из дому, а Сергей Алексеевич снова подумал о солдате. О том, что его фотография висит в комнате, в которой за эти послевоенные годы перебывала добрая сотня людей. И все они видели фотографию солдата. А он решил, что это хорошо.

Сергей Алексеевич нес чемодан, а Коля - клетку с птицей. Уже вечерело, и стал накрапывать дождь, и от тучи, что повисла над городом, стало совсем темно. По на автобусной станции ярко горел свет и бурлила жизнь. Приходили и уходили автобусы, спешили пассажиры с чемоданами и детьми.

- Иди под навес, - приказал Сергей Алексеевич.

Коля, вобрав голову в плечи, побежал под навес.

Сергей Алексеевич стал в очередь в билетную кассу, издали наблюдая за Колей. Над головой паренька горела лампочка, и Сергею Алексеевичу было видно, как Коля помахал ему рукой.

Нет, все же если он напишет это длинное письмо, то отправит его Коле.

Неожиданно вместе с ударом грома погас свет, и все погрузилось в темноту, и в этой темноте голоса людей, трубные звуки сирен автобусов, словно рев загнанных слонов, скрежет тормозов звучали намного громче и тревожнее.

Какой-то автобус, выхватив из темноты фигурку Коли, остановился рядом с навесом. Началась посадка.

А дождь уже перешел в ливень и хлестал с упрямой силой, и люди, что спешили на посадку, захватили в свой водоворот Колю и потащили с собой. Он отбивался, рвался обратно, но людской поток тащил и тащил его. И над толпой уже висел рой зонтиков, и Коля ничего не видел, всеми силами стараясь сохранить клетку с птицей.

- Осторожно! - кричал он. - Осторожно! - Крик его тонул в тесноте, грохоте грома и дождя и объявлений по радио.

- Граждане пассажиры, - объявляли по радио, - соблюдайте порядок. Автобусы уходят по расписанию.

Фары автобусов разрезали темноту, и в их призрачном свете все казалось неестественным: и дождь, и люди.

- Граждане пассажиры! Автобус до Симферополя подан... Занимайте места...

Коля наконец вырвался из суматошной толпы и бросился искать симферопольский автобус. Но там старика не оказалось.

- Сергей Алексеевич! - без всякой надежды на успех крикнул Коля. Сергей Алексеевич!

Никто не отзывался.

И снова Коля побежал через площадь, к тому месту, где они расстались. Он размахивал клеткой со взмокшим несчастным кенаром и сам был тоже мокрый и нахохлившийся.

Но поздно: ему навстречу выплыл гигантский автобус, на котором впереди написано: "СИМФЕРОПОЛЬ".