Когда-то был человеком - Дитрих Киттнер

Я же, на которого со всех сторон таращились, как на мертвый кусок воска, чувствовал себя не очень уютно. Люди разглядывают в свое удовольствие «точную копию» и заглядывают тебе при этом прямо в глаза. Воистину нелегко стоять не двигаясь и при этом предательски не моргнуть глазом. Еще хуже, когда посетители окружают воображаемую куклу со всех сторон, чтобы лучше разглядеть. Не провожать их взглядом очень трудно, требуется немалое самообладание. Стараться незаметно дышать – не самая большая техническая сложность. Самое скверное из всего – что другие не видят обмана и рассматривают тебя действительно как неживой предмет из воска и волокон. Но ведь себя-то ты ощущаешь как живое существо. Неужели другие этого не видят? Вот тут-то могут появиться неприятные мысли о бренности человеческого существования. Не хотел бы я быть восковой фигурой.

Но американки ничего не заметили. Когда они двинулись дальше, я как ни в чем не бывало присоединился к их группе. Помещение огласилось сперва испуганными, а потом веселыми криками женщин.

Игра доставила огромнейшее удовольствие моей семье и мне самому, и потому я повторил розыгрыш еще три или четыре раза. И всякий раз трюк срабатывал безотказно. Дважды мне пришлось даже стерпеть, когда меня трогали за палец и за нос. И никто из любопытных не споткнулся на самом главном: температуре тела. Всех на секунду охватывала паника, когда кукла внезапно оживала. Если бы кто-нибудь сказал мне при этом пару «теплых» слов, я бы их заслужил. Но все лишь облегченно смеялись, когда выяснялось, как ловко их обманули. Что касается меня, то я – артист-самоучка – горжусь своими «выступлениями» у мадам Тюссо как испытанием на практике моих артистических способностей.

КАК Я ОДНАЖДЫ ЗАИНТЕРЕСОВАЛСЯ ИСТОРИЕЙ И НАТКНУЛСЯ НА СОВРЕМЕННОСТЬ

Я очень интересуюсь историей, причем не только из профессиональных соображений. Поэтому я всегда охотно, если получается, использую время гастролей для осмотра исторических достопримечательностей. Дворцы и замки Федеративной Республики Германии являются зачастую собственностью потомков древних родов, владеющих большими земельными угодьями, лесными массивами, но прежде всего, – в соответствии с духом времени – огромными промышленными предприятиями. Как и в давние времена, эти построенные с размахом обиталища феодалов, помимо того что они являются жильем, служат еще и представительским целям. Время от времени иные господа владельцы открывают двери своих княжеских резиденций для простой публики, которая, приобретя входной билет, получает возможность осмотреть помещения. Делается это скорее всего не по бедности и не из рекламных соображений и уж тем более не из желания способствовать просвещению «простого» народа, демонстрируя накопленные сокровища искусства, а скорее потому, что государство предоставляет сказочно богатым владельцам суммы, необходимые для поддержания в надлежащем порядке культурных ценностей, лишь в том случае, если владелец снизойдет до того, чтобы пользоваться княжеской усыпальницей, пыточным подвалом, парадным залом и крепостными сооружениями не единолично. То, что большинство подобных благородных семейств накопили богатства благодаря нещадной эксплуатации в течение многих веков их собственных (?) крепостных, вряд ли достойно уважения.

Поэтому я обычно в конце осмотра, который экскурсовод почти всегда завершает фразой: «Есть у кого-нибудь вопросы?» – охотно откликаюсь: «Да, у меня. Как вы думаете, – скромно спрашиваю я, – много ли осталось бы у этой семьи добра, если бы ей пришлось возвратить все, что ее родня в течение столетий выжала, украла у проживавшего на этой территории крестьянского и городского населения?» Я спрашиваю так, чтобы несколько умерить восхищение отдельных экскурсантов богатством и роскошью княжеских покоев и заставить их посмотреть на все несколько критически.

В большинстве случаев я не получаю ответа на свой вопрос, экскурсоводы только многозначительно пожимают плечами.

Но иногда мое желание получить разъяснение принимается всерьез, как оно того и заслуживает.

В одном замке в Швабии экскурсовод, который вначале оставил мой вопрос без ответа, подошел ко мне уже потом на стоянке автомашин и отвел в сторону: «Вы правы, эти все, кто наверху, негодяи. Раньше они измывались над крестьянами, а теперь то же самое происходит в промышленности». Потом он показал мне на шпиль башни замка и добавил почти шепотом: «Но только будьте осторожны с вашими высказываниями. Здесь и стены имеют уши. Вы видите, на башне развевается флаг? Наследный принц здесь, он охотится на ланей». И это в XX веке!

Знаменитый, овеянный сказаниями Вюртембергский замок. Тут мой провокационный вопрос явно вызвал у хранителя сокровищ симпатию. Он задумчиво и согласно кивнул мне. Но и он решился ответить мне лишь тогда, когда остальные посетители разошлись. Пожилой человек, – как выяснилось, социал-демократ – пожаловался мне: «Старый господин еще так-сяк, но принц! На меня, помимо всего, возложены еще и обязанности камердинера. И вот я в мои 60 лет должен в дни празднеств тащить наверх по узким лестницам дрова для камина. Парадными я не имею права пользоваться. И когда двигаюсь недостаточно быстро, этот негодяй может спустить меня с лестницы. У нас в свое время проводился референдум, на котором обсуждался вопрос о национализации княжеских владений. Но с нашими глупцами…»

Третий ответ исторического значения я получил в крепости Мариенбург под Ганновером, бывшей резиденции Вельфов. Мой вопрос был в тот раз особенно актуальным, так как незадолго до этого глава старинного рода продемонстрировал образчик современного княжеского своеволия. Его величество приказал вагонами вывезти из музеев земельной столицы сокровища искусства, формально являющиеся собственностью дома Вельфов, и все потому, что представительница обслуживающего персонала, дама дворянского происхождения и искусствовед по образованию, нанесла урон княжескому дому: она заявила, что в мире специалистов нет единого мнения относительно того, является ли одна из картин Гейнсборо, находящаяся в коллекции Вельфов, подлинником или это работа одного из его учеников. Их светлости были оскорблены и лишили всех окрестных жителей возможности наслаждаться искусством, что до этого инцидента им милостиво разрешалось. Следствием этого стали опустевшие залы ганноверских музеев.

Теперь ясно, насколько актуальным был мой вопрос. К тому же я в этот раз, вспомнив Брехта, расширил его, добавив: «Вот вы все время твердите: это построили Вельфы, это создано Вельфами. В самом деле кто-то из этих князей держал в руке мастерок?» На этот раз я получил ответ не в каком-то таинственном закоулке, его мне не шептали испуганно на ухо, этот слуга князей оказался бесстрашным. После короткого замешательства он начал истерически хохотать, и, тыча в меня костлявым пальцем, проверещал, задыхаясь от волнения: «Глядите-ка: коммунист! Это коммунист!» Он повторил это по меньшей мере раз двадцать, как бы в припадке безумия, все возвышая голос: «Это коммунист, хе-хе, коммунист…» Потом он, пятясь, исчез в одной из боковых дверей, пошел, вероятно, заряжать фузею или пищаль. Это было наглядным уроком истории. Даже большим, чем было обещано в проспекте.

КАК Я ОДНАЖДЫ СЕЯЛ СТРАХИ И КАКОЙ УРОК ИЗВЛЕК ДЛЯ СЕБЯ

Как-то вечером, сидя за кружкой пива, с коллегами журналистами, я начал осыпать их упреками. На дворе стояло лето 1965 года. Как раз в это время в боннском парламенте были приняты так называемые «"простые" законы о чрезвычайном положении». Хотя они и представляли собой только часть общего пакета, который ощутимо ограничивал основные права федеральных граждан (оставшиеся законы протащили через парламент позднее, после образования «большой коалиции» ХДС/ХСС с СДПГ), но мне вполне хватало и уже сделанного.

Буржуазная пресса старалась отвлечь внимание от случившегося, подняв шум вокруг предстоящей избирательной кампании в бундестаг: кому нужно «дразнить гусей», особенно в такой момент? Ганноверские местные газеты также походя осветили это важнейшее событие. Теперь же, в частной беседе, коллеги журналисты не стесняясь расписывали мрачные последствия, которые влекло за собой принятие чрезвычайного законодательства, но изливать свое недовольство на страницах газет они не решались. Более того, они считали это совершенно бесполезным.

«Ну кто будет читать все эти пламенные передовицы? – ввернул один из них, защищаясь. – Людям подавай только скандальные фотографии».

Вот тут меня и осенило; я начал развивать перед коллегами свой замысел. История эта – под названием «Человек в противогазе» – позднее попала в газеты.

Впервые после 1945 года боннское правительство включило в пакет законов о чрезвычайном положении меры по противовоздушной обороне – с явной целью психологически готовить население к возможной войне. При внимательном рассмотрении все эти меры были неэффективны, более того – нелепы. Единственная их цель успокоить граждан и предоставить сторонникам «холодной войны» больший простор для их действий в конфликтных ситуациях. Изданное федеральным правительством «Пособие по гражданской обороне» больше походило на сборник анекдотов, нежели на учебник. В качестве надежного средства защиты рекомендовалось, например, использовать портфели или папки. Для детей предусматривалось обязательное ношение (даже в мирное время) опознавательных жетонов. Каждому гражданину вменялось в обязанность создавать крупные запасы продовольствия. Официальное название этому было «Акцион айххёрнхен» («акция белка»), я называл это «Акцион вайххирнхен» («акция слабоумных»).