Фырка - Андрей Акшин

Добираясь до соседского дома, а для анчутки это была серьёзная дорога, банник оглянулся на дом Медовой и увидел какую-то мышку с шестицветным, но кошачьим хвостом. Этим хвостом животинка чертила искрящийся пунктир округ строения. Хорошо сие или плохо, анчутка не знал, но понял, что знакомый мир может измениться до неузнаваемости. Он оглядел дом Вороны, вздохнул и полез на крышу.

В печи, что-то зашумело и под окрик Вронской – «кышь, нечистая сила!» – прямо к ногам Фырки вывалился подкопчённый банник. «Ты дурак, что ли?» – изумилась чертовка. – В растопленную печь-то лазить?!» Анчутка обмахнулся драной рукавицей-верхонкой и зашептал: «Тама этаво тебя спрашивают. Господин Грамотей Недоучка на разговор зовёт». Холод тут же вернулся и навалился на Фырку огромной ледяной глыбой.

Предчувствие не обмануло.

Апричин встал перед воротами и с интересом разглядывал следы сажи. «Странно пишут номера здешние хозяева», – подумал он и, не найдя звонка и шнурка для колокольчика, постучал в ворота. В ответ – тишина и Ястреб толкнул калитку. Калитка распахнулась.

Грамотею не понравился вошедший в сад человек, совершенно явно обладавший мощным чутьём. Оно полыхало вокруг мужчины на пару саженей и полыхало столь огненной дугой, что Грамотей решил скрыться за банькой, ибо человек с таким чутьём мог учуять ведьмака.

Ворон, на лету уточняя навигацию и координаты, добрался до мансарды Свирида. «Хамит излишне», – добавила птица, изложив просьбу и указав местопребывание Фырки. «Да, уж…,» – согласился околоточный аблакат, отблагодарил ворона самоплодящейся семечкой и крепко задумался. Об юридическом праве на чёртов гребень. И решил, что он в праве воспользоваться гребнем, ради помощи сироте, владельце сокровища. Свирид поднёс гребень к губам, дунул сквозь зубцы и попросил: «Отнеси к своей хозяйке». Турбулентность подхватила чёрта, выбила квадратное оконце и помчалась в далёкий сад с полузасохшей грушей.

«Не пойду!» – категорически отказалась Фырка. «Хуже будит», – разумно указал анчутка. «Не пугай, пуганая! – забубнила чертовка, трясущаяся от хлада и страха. А и неожиданность! Фырка услышала песню своего гребня. «Дядька! Больше некому!», – обрадовалась она и согласилась идти с банником.

И, казалось бы, маленькая чертовка попадёт в центр треугольника: ведьмак – чёрт – человек, ан нет, едва они с анчуткой пролезли в сад Медовой, как заскрежетало до боли в ушах. В сад явились бсы. Демоны-слуги Сатаны, Ахримана и Асмодея. Конфигурация обрела жёсткую конструкцию, но в центре её, по-прежнему, Фырка. Не каждый испытал на себе ощущение, что ты являешься яблоком раздора, яблоком, которое начинают кромсать разными ножами, и дай Бог, чтобы не довелось испытать. Конечно, Фырке Господь вряд ли стал бы помогать, хотя пути Господни неисповедимы, и опять же – чем чёрт не шутит, но Фырку жалко. И стоит она на лавочке-приставочке у рукомойника, жалкая до невозможности, и дрожит осиновым листом.

Ястреб, обладающий на редкость зорким глазом, с невероятным напряжением вглядывался в колебания и кручения воздуха. Чтобы увидеть чётко, тем более, чтобы вмешаться, ибо обрывки допроса он слышал, и они непосредственно касались его дела, ему требовалась помощь. Ястреб её попросил, эту помощь. Мысленно, безадресно… И она пришла. Потому как верим мы или нет, но миром правит равновесие. Золотое и серебряное облачко зависли, будто крылья над плечами Апричина. И картина полностью открылась.

– Это убийство, – проскрипел бъс Асмодея, а бсы Сатаны и Ахримана проскрежетали согласием.

– Это подстава! – рявкнул Свирид. Фырка с криком – «дядя!» – кинулась было к опекуну, но огненный бич Ахримана рассёк воздух, и чертовка вся сжалась и затихла.

– Это не ваша компетенция, – спокойно сказал бсам Судейный Приставала и зрачки его стали белее белого, что заставило демонов присмиреть, хотя бы и на недолгое время.

– В это невозможно поверить! – воскликнул Апричин.

Такая неуверенность человека дала преимущество бсам и Фырка моментально очутилась внутри гранёного графина, выточенного из цельного скола. И каждая грань прозрачной клети – пятьдесят восьмая! И пока остальные опомнились, бсы в унисон прокричали вопрос: «Ты убила?!»

– Ымзану! – запищала Фырка.

– Не знаешь? – усмехнулся пылающими угольями клыков бъс Асмодея. Раскалённый кончик бича скользнул в узкое горло графина и легонько коснулся чертовки. Сотни горящих игл вонзились в её тельце!

– Уназмы!! – закричала Фырка и забилась в корчах.

– Ах, ты бля гадская! – взвыл Свирид, бросившись к графину, но горящие бичи остановили чёрта. Не пройти! Грамотей с усмешкой посмотрел на Апричина, жестом руки говоря, мол, твоя очередь.

– Не троньте её! – громко сказал Ястреб и два великих крыла, золотое и серебряное, взвились за его спиной.

Удивительно, но горящие бичи исчезли, а демоны, пряча усмешки, отодвинулись от графина подальше. Однако Фырка осталась за гранёным стеклом сосуда, который Свирид прижал к груди. И в этот момент в калитку вошли Медовая и златоокий. Сила тёмной энергии сразу же сбила женщину с ног, но мужчина поддержал её, бережно опустив тело на траву.

– Я вижу, грани звенят кандалами, – резюмировал хранитель и щёлкнул пальцами. Горный хрусталь осыпался извёсткой, а Свирид шустро выплеснул воду из рукомойника, сунул в него Фырку, кинул ей гребень, накрыл крышкой и крепко-накрепко вцепился в медный сосуд.

– Пора найти знаменатели – сказал златоокий.

3

Над Китай-городом накрапывал ситничек, самый мелкий дождик. А и небо не такое уж хмурое, да и с высоты пентхауса, эдакой мансарды для богатых, была видна солнечная полоска, с краёв подпалённая туманным багрянцем. Госпожа Берестаньи редко бывала в приподнятом настроении и крайне нечасто чем-либо любовалась, ныне же редкость и крайняя нечастость совпали: восторг покалывал кончики пальцев, а вид из окна-витрины приносил истинное эстетическое наслаждение, а сие было важно, так как госпожа Берестаньи являлась эстетом, без каких-либо кавычек и усмешечек. Эстетичная мадам была совладелицей книжного издательства, совладелицей картиной галереи, совладелицей кинокомпании и владелицей типографии, коллекции картин, а также интернет-студии. У такого эстетски делового бизнесвумена должны быть веские причины для приподнятого настроения, и таковые имелись.

– Джильс! – позвала Берестаньи, а дом-пентхаус пребывал в звании почётного «умного дома», и голос хозяйки преобразовался в электромагнитные колебания, достиг дальних углов огромной квартирищи, выдернул из глубокого кресла мужчину, которого по наряду можно было ошибочно счесть за мажордома, тогда как на самом деле одет он был в клубный пиджак; служил же помощником мадам.

– Занимательно, но вот, что писал писатель Зощенко в двадцатые годы прошлого века в своём пасквиле «Кризис», – Джильс, а Грамотей не без труда, но узнал бы в нём конторского Ларискина, вопросительно глянул на госпожу Берестаньи и, получив одобрение взглядом, процитировал: «Лет, может, через двадцать, а то и меньше, у каждого гражданина небось по цельной комнате будет. А ежели население шибко не увеличится и, например, всем аборты разрешат – то и по две. А то и по три на рыло. С ванной. Вот заживём-то когда, граждане! В одной комнате, скажем, спать, в другой гостей принимать, в третьей ещё чего-нибудь… Мало ли! Делов-то найдётся при такой свободной жизни».

– Ну и к чему сей эпистолярный жанр? – спросила Лебяжья Шея, а это была именно она, лютая колдунья.

– Я вот чего подумал, – взялся объяснять Джильс, – вы-то, хозяйка, ну и я вместе с вами, пусть и не через двадцать, а через почти девяносто лет имеем по комнате для себя…

– И не по одной, – добавила Берестаньи.

…по комнатке для гостей…

– И не по одной, – уточнила Берестаньи.

…да и ванная имеется…

– И не одна! – хохотнула Берестаньи и приказала: – Выкладывай, чего удумал.

– Да я всё об участке в две сотки и домишке на нём прямо в центре китайгородском. Отселите придурка-владельца, ваше колдовство!

– Ах ты, маклерская штафирка… – почти нежно сказала колдунья. – Ладно, греши – не бойся, закончим бриллиантовое дело, получишь участок.

Джильс, вздрогнувший при «чёрт с тобой», занял позу ожидания указаний, ведь хозяйка его вызвала, но госпожа Берестаньи вернулась к окну-витрине и задумалась. Чем ближе приближалось время перерождения птицы Феникс, что происходило раз в сто лет, тем чаще Береста, а именно таково было её первородное, колдовское имя, впадала в дуализм. Конечно, сто лет – это фигура речи, как и добавление «перед большой бедой». Плюс-минус лет пятнадцать, а уж слова о большой беде – слишком общо. И всё же, в чём дуализм? А в том, что колдовство есть важнейшее и неизменное занятие, не менее важное, чем жизнь, а бизнес – есть совершенное колдованство, в конечном итоге и, по сути, полностью противоположное колдовству.