Зомби в Якутске - Шимун Врочек

Устав и охрипнув от крика, я огляделась вокруг: комната за время моих отчаянных и бесплодных попыток выбраться наружу уменьшилась в размерах, потолок надвинулся на меня, воздух стал спертым, и в нем явственно чувствовался тяжелый, сладковатый запах. Свечи на столе теперь не были просто свечами — они скорбно горели, словно крошечные погребальные костерки. Каким-то шестым чувством я поняла, что нахожусь уже не квартире, а в склепе. На полу валялась оброненная мною газета, машинально подняв ее, на раскрытой странице я увидела знакомое лицо. Текст под фотографией гласил:

Выражаем глубокое соболезнование друзьям и коллегам по поводу трагической кончины

Вальчука Юрия Павловича.

Помним, скорбим вместе с вами

Я несколько секунд мучительно соображала, где могла видеть это лицо. И когда, наконец, поняла, у меня резко перехватило дыхание, как будто кто-то подошел и играючи дал под дых: это был хозяин квартиры. Сомнений быть не могло, я ясно и четко видела перед собой его лицо. И вдруг — или это показалось моему воспаленному воображению — фотография мне улыбнулась. Совсем чуть-чуть, краешками губ. Я рывком отбросила газету куда-то в угол.

В этот момент донеслось негромкое покашливание — сердце сделало очередной кульбит. Это оказалось всего-навсего радио, стоящее в углу комнаты на тумбочке. Вперемешку с хрипами и вздохами, далекий и слегка надтреснутый голос произнес: Минуточку, минуточку внимания! Всем-всем-всем!

Раз, два, три, четыре, пятьНадо двери открыватьНадо окна открыватьДо рассвета убежатьКто не сможет выйти вонНа тот свет пойдет пешкомИ заменит мертвецаОпа-дрица, оп-ца-ца!Приближается рассветКто не вышел — тот мертвецЗначит, этот человекЗдесь останется навек!

Эти идиотские стишки все повторялись и повторялись, постепенно увеличивая темп, и вот уже голос не произносил, а, задыхаясь и хрипя, надрывно кричал, прорываясь через треск и помехи, затем внезапно оборвался, так же, как и начался. Повисла давящая, могильная тишина. Уже не было слышно ни часов, спасительно тикавших раньше, ни даже протекающего унитаза. Ровным счетом ни-че-го.

Деваться мне было некуда, и я устроилась на единственном относительно безопасном островке — на диванчике. Я долго просидела, стиснув коленями руки и вслушиваясь в оглушительную тишину вокруг. Дышать становилось все труднее. Время тянулось омерзительно долго, я устала ждать самого худшего, что было уготовано мне в этой квартире. Но ничего не происходило. И незаметно для себя я впала в состояние, которое именуют «баттаты» — пограничное состояние между сном и бодрствованием, когда лежишь и не можешь пошевелить ни единой частью тела, как бы дремлешь, но при этом все видишь и слышишь вокруг. Мне привиделся хозяин квартиры. Он подошел ко мне, взял мою безвольную руку в свою ледяную синюшную кисть, и заговорил тем печальным и участливым тоном, каким говорил при первой встрече. Он говорил, будто продолжая давно начатый разговор: «у меня здесь остались дела, их нужно доделать. Понимаешь? А тебе придется туда, раз ты согласилась остаться здесь до рассвета. Это ведь не дом мой, это могила моя. Жди скоро гостей, прими их как следует, они очень голодны…». Последние слова потонули в звуках оглушительного хохота, кто-то прямо-таки надрывал живот, и я увидела лицо хозяина квартиры — оно стало искривляться, расплываться, рот изогнулся, смех гулом отдавался в моей голове, перекатывался диким эхом, распирал череп изнутри… в ужасе я очнулась.

Из стен, из пола, с потолка — отовсюду вылезали слепые белые черви, верные спутники тлена и смерти. Они слепо ползали по полу, по стенам, наползая друг на друга, извивались целыми клубками, кишели повсюду. Кислая рвота подкатила к горлу. А черви неумолимо подбирались к моему диванчику, и я видела, что они жутко голодны. Они рыскали в поисках пищи, и этой пищей должна была стать я. Их становилось все больше и больше, и слышать их тихий шорох было невыносимо. Забавно, как в страшные моменты жизни в голову лезут совершенно посторонние мысли. Так, я, например, вспомнила известную картину о княжне Таракановой: она в заточении в Шлиссельбургской крепости, кругом вода, княжна (а была ли она княжной — вот в чем вопрос!) забралась с ногами на нары, и к ней отовсюду лезут крысы, спасаясь от наводнения.

И тут… нет, мне просто послышалось… нет, в самом деле… в самом деле! Кто-то снаружи пытался оторвать приколоченные доски и открыть окно! Я подскочила и заорала, и зарыдала, и завизжала, в общем, трудно передать словами, что со мной стало. Весь пережитый ужас и напряжение последних часов вырвались наружу.

Снаружи послышались удивленные голоса, и кто-то крикнул:

— Манна ким баарый?

— Я здесь, я, я! Помогите мне, спасите меня! Не уходите! Вытащите меня отсюда! Пожалуйста! Не бросайте меня здесь!

Голоса смолкли, послышался треск отрываемых досок, хлынул холодный живительный воздух улицы, и серые предрассветные сумерки осторожно вползли в комнату. Я бросилась к окну, под ногами послышался отвратительный чавкающий звук. Обдирая руки о шершавые доски, я рвалась наружу. Мне помогли выбраться, и я рассмотрела своих спасителей: двое мужиков с одутловатыми, испитыми лицами, в грязных спецовках, с выраженным запахом перегара. Они явно приметили пустующую квартиру и решили сообразить на двоих, третьего почему-то не прихватили. Но эти подробности мое сознание отметило автоматически, в тот момент они для меня не играли никакой роли. Встреться с ними в другой обстановке, я, возможно, с презрением отвернула бы нос. Но тогда… это были люди, живые люди!

Они с удивлением меня разглядывали:

— Ты как здесь оказалась?

— Я приехала… снять здесь… квартиру, а там, там… — не удержавшись, я заплакала и засмеялась. Вот так, одновременно. Слезы текли по моему лицу, они существовали, жили совершенно своей отдельной от меня жизнью, я не могла их унять. И через эти слезы я смеялась мелким, истерическим смехом, не останавливаясь. Вот так — стояла перед ними, смеялась и плакала. И при этом умудрялась произносить отдельные слова.

— Э-э, да у нее истерика, — заметил один, засуетился, вытащил из-за пазухи початую бутылку водки, вопросительно глянул на товарища. «Можно» — покровительственно кивнул второй, и мне предложили хлебнуть прямо из горлышка. Что я и попыталась сделать, но меня так трясло, что я даже бутылку не смогла ухватить пальцами. Поэтому просто помотала головой, выдавив из себя «С-спасибо».

Второй мужчина, подозрительно меня разглядывая, проговорил:

— Но ведь эта квартира пустует уже несколько дней, как похоронили хозяина. Он один здесь жил с котом со своим. Кот куда-то потом подевался, не знаю куда, а хозяина на кладбище свезли. Говорят, с собой покончил, бедолага.

— Да не было там никакого кота, не было! Понимаете? А хозяин был — я с ним говорила. И радио… и черви… там черви ползают по всей квартире! — взвизгнула я и закрыла лицо руками. Мужики стали с интересом поглядывать в сторону окна.

— Ну че — может, залезем, посмотрим?

— Не ходите туда, — я сорвалась на крик, — там страшно, там что-то плохое, оно ждет того, кто туда войдет. Если пойдете — обратно не вернетесь!!

— Одьэ, эрэйдээх, совсем плохо тебе, — с этими словами первый участливый мужичонка махнул рукой в сторону дороги, — иди, балтым, может, попутка какая остановится, подбросит тебя до дома. Иди, иди, совсем на тебе лица нет.

Я не помню, как добралась тогда до дома. Эти воспоминания как будто кто-то аккуратно вырезал из моей памяти. После того я недолго оставалась в Якутске, уехала к родителям, чтобы прийти в себя и оклематься после той страшной ночи. Ни одной живой душе я не рассказывала, что со мной произошло. Все равно не поверят. Сейчас живу одна, работаю, и вроде бы все благополучно и спокойно в моей жизни, но в снах я снова и снова оказываюсь в том месте, и кошмар вновь и вновь повторяется. Выхода нет. Приглядитесь повнимательнее, и вы поймете, что живых мертвецов вокруг нас куда больше, чем нам кажется…

Айхал Михайлов

Ей отмщение

Шел год 1649, русские промышленники проникли во все явные и потаенные места землицы Якутской.

Кроме Якутского острога, возведены уже остроги-крепости Олекминск, Нижне-Колымск, Охотск, Зашиверск.

Атаман Петр Бекетов в году 1640 году, собрав ясак размером одиннадцать тысяч серебряных рублей, был обласкан царем. После этого, ясак достигал уже трех соболей с человека.

Стремясь найти союзников в длящейся не одно поколение междоусобной войне, якутские князья не только платили ясак, но и сами помогали казакам в походах на своих неясачных противников, зачастую скрывая, что те, на самом деле, платили ясак в русский острожек другого гарнизона.