Дело о ядах (ЛП) - Торли Эдди

— Я близко знала нашего бывшего правителя, уверяю, он заслужил эту судьбу, — добавил с придыханием Лесаж. Он прислоняется к стенке кареты, слабый, ведь потратил много магии. Он с трудом держит глаза открытыми. Я хмуро смотрю на жуткий зеленый свет на кончиках его пальцев, страх и ярость пылают в моих венах. Я дала Лесажу ту силу, моя алхимия предоставила шанс. Он был лишь исполнителем, магом, создавал иллюзии, которые пропадали, как дым, пока я не создала тоник, сделавший его магию осязаемой. Пока я не превратила его в волшебника.

Тошнота снова подступает к горлу, и я склоняюсь из окна, моя рвота стекает по карете.

— Мирабель, возьми себя в руки, — рявкает матушка, хотя я замечаю, что ее лицо желтое, как свеча.

Маргарита выпрямляется и смотрит на меня свысока.

— Думаешь, Карл Великий объединил империю без крови? — она звучит так, словно цитирует исторические книги наставнику. Это работает. Выражение лица матушки становится намного спокойнее. — Лучше, когда небольшое количество погибших может помочь большинству.

— А сколько мы достигнем с королевской казной в наших руках! — добавил Лесаж. Я смотрю на рыжеватого шакала. Конечно, его заботит казна.

Мои пальцы начинает покалывать. Зрение становится серо-черным.

«Дыши, Мира», — король был прожорливым ленивым человеком. Ужасным лидером. Возможно, матушка права. Людям будет лучше без него.

Остаток пути проходит в тишине, хотя это не серьезная тишина поля боя или благоговейное молчание на кладбище. Это грубая тишина. Хриплый гул бьет по моим ушам, кожа зудит. Фернанд и Маргарита все шепчутся, как всегда, и аббат Гибур гладит крест с довольной улыбкой на сухих губах. Даже Ла Трианон выглядит довольно, качает головой и обмахивает румяные щеки.

Мадам де Монтеспан — единственная, кроме меня, кто не присоединяется к тихому празднованию. Я думала, она была в схеме матушки, даже подтолкнула ее, но когда Фернанд и Маргарита надели маски и бросились к дворцу, она упала рядом со мной на землю и завыла изо всех сил.

Теперь она серая и беспокойная, отлетает в стенку кареты на каждом повороте и кочке. Она теребит свои спутанные кудри цвета кукурузы, и ее лазурные глаза глядят сквозь меня. Она повторяет два слова снова и снова:

— Мои девочки, мои девочки.

Матушка и Лесаж не спешат ее утешать. Они поджимают губы и с опаской поглядывают на нее.

Не меня одну сегодня обманули.

Мы проезжаем через Фобур Сен-Жермен и приближаемся к левому берегу, желтые поля сменяются кривыми фахверковыми домами, которые горбятся, как уставшие старики. Знакомый запах застоялой воды и сажи проникает в наши глотки. Маргарита нарушает тишину протяжным вздохом.

— Не нужно было сжигать дворец в Версале, — жалуется она, отодвигая шторку и глядя с тоской на далекий столб дыма, тянущийся к небу. — Он был роскошнее гадкого центра города.

— Потому мы его и сожгли, — матушка задвигает шторку. — Мы не такие, как прошлый король, прячущийся в роскошном дворце, где невозможно увидеть нужды нашего народа. Мы должны жить в сердце города. Мы откроем врата Лувра и примем всех ко двору. Худшее прошло, — говорит она с нажимом.

Я киваю с другими. Заставляю себя верить. Хочу, чтобы ее слова сбылись.

* * *

Несмотря на обещание матери, кошмар продолжается.

Мы изолируем себя в чреве Лувра, в то время как битвы бушуют во дворах. Пушечный огонь сотрясает огромные каменные стены. Я немного успокаиваюсь, зная, что на этот раз мы не нападаем на ничего не подозревающих граждан. Министры и придворные, проживавшие в Лувре, сдались, как только увидели, как повстанцы из Теневого Общества взбираются на стены, а слуги с радостью перешли на нашу сторону, когда матушка предложила удвоить их зарплату. И граждане Парижа возражений не высказали. Напротив. Они приветствовали нас на улицах и сшивали знамена из ткани цвета изумруда, вишни и слив в поддержку матушки, их защитницы.

С нами борется только полиция Парижа. Офицеры не унимаются, как тараканы, и их так же невозможно убить: они более искусны в обращении с мечом, более организованы в своих батальонах и обеспечены запасами оружия, разбросанного по городу. У них есть все преимущества. Кроме магии.

— Мне нужен еще один тоник, — говорит Лесаж, врываясь в мою новую лабораторию. Это холодная подземная камера, бывшая темницей. Ужасающие крючки и цепи все еще свисают со стен, а на полу валяется грязный камыш. Я могла бы выбрать любой из золоченых салонов с бархатными диванами и мраморными каминными полами наверху, но тогда пришлось бы слышать лязг мечей и оглушительные крики. Мои окна выходили бы на резню. Здесь внизу звук приглушен. В стороне. Если я закрою глаза, я могу притвориться, что вернулась в домик в саду — если не буду обращать внимания на вонь.

Лесаж проходит по комнате и опускается на стул. Он всегда был худым и желтоватым, но теперь выглядит как оживший труп. Его туника залита кровью, а под налитыми кровью глазами видны темные синяки. Сомневаюсь, что он спал с атаки на Версаль. Его пальцы дрожат, когда он закатывает рукав и кладет руку на стол. Когда я не беру ланцет, он смотрит на меня.

Я скрещиваю руки и стою на своем.

— Я думала, мы договорились драться естественным путем? Матушка сказала, что захватить Лувр будет просто по сравнению с…

— Для тебя это звучит просто? — он дико указывает наверх. Даже глубоко под дворцом залпы сотрясают стены, сосуды гремят. Затирка сыплется между камнями. Не в первый раз я смотрю на потолок и удивляюсь, насколько он будет тяжелым, когда он проломится и похоронит нас.

Грис нежно подталкивает меня.

— Возможно, Лесаж прав, — он проходит через комнату и предлагает мне фарфоровую чашу и ланцет. — Мы — общество алхимиков и ворожей. Глупо думать, что мы можем сражаться с офицерами в рукопашной.

Я мрачно смотрю на Гриса. Пресмыкаться перед мамой — это одно, а перед Лесажем — другое. Я сделала для колдуна более чем достаточно, и я собираюсь напомнить об этом Лесажу, но новый взрыв вызывает стон потолка. Встряхивает шкафы. Я дрожу, и несколько глотков чая, которые я выпила утром, грозятся меня покинуть.

— Ладно, — я беру оборудование, Лесаж сжимает кулак, и я прорезаю синюю вену ниже его локтя. Кровавые ручейки стекают по его руке в фарфоровую чашу. Я должна отвернуться, зная, какое мучение это принесет.

Грис кладет руку мне на плечо.

— Чем раньше мы победим несогласных, тем скорее мы сможем вернуться к производству лекарств.

Я киваю и слабо улыбаюсь ему. Я хочу верить ему, но в незнакомой лаборатории со смертью короля на моей совести сложно поверить, что я способна не только на разрушения, когда я собираюсь варить кровавую магию Лесажа.

Грис готовит котел, пока я толку крапиву, аконит и шандру и добавляю их в котелок. Потом я возвращаюсь к Лесажу, забираю чашу крови. Он кашляет и падает на стол, его лицо серое, волосы промокли от пота. Его слабое дыхание хрипит.

— Ты убьешь себя, если продолжишь так, — говорю я поверх плеча, пока добавляю кровь к смеси.

Лесаж приподнимает голову, чтобы посмотреть на меня.

— Разве это не должно тебя радовать?

— Меня это обрадует, но не матушку, — я опускаю перед ним оловянную чашку и наполняю ее алым зельем. — Не спеши, колдун.

Смеясь, он осушает зелье, как эль, вытирает запястьем рот.

— Будто я мог, La Petite Voisin, — он хлопает меня по макушке, вед знает, что я это терпеть не могу, и хитро улыбается. С этой хищной улыбкой он пришел два года назад в мою лабораторию, стал задавать вопросы о моих способностях, о смерти отца. Я не доверяла ему с самого начала. Он напоминал скользкую пиявку, впившуюся в самую толстую вену. Я сказала это матушке, но она проигнорировала меня, как всегда. И она не сопротивлялась, когда он через неделю стал ухаживать за ней. Она видела только сильного мужчину, который смотрел на нее, как на редкий драгоценный камень, исполнял все ее прихоти, целовал ее ладони и шептал красивые слова. Отец так не делал.