Литературная Газета 6275 ( № 20 2010) - Литературка Литературная Газета

На второй день войны Михаил Шолохов, полковой комиссар запаса, направил правительству телеграмму с просьбой принять в фонд обороны страны денежную часть своей Сталинской премии и заявил о готовности немедленно встать в ряды Красной армии. Теперь представляется, что в этом не было ничего необычного и что все советские писатели поступали именно так. На самом деле – отнюдь не все. Например, один весьма известный советский прозаик и функционер СП, который учил Шолохова «партийной линии» и препятствовал журнальной публикации третьей книги «Тихого Дона», вплоть до 1 августа сорок первого не предлагал своих услуг воюющей армии. Когда же классику намекнули в ЦК, что хорошо бы ему отправиться на фронт военным корреспондентом, он написал Сталину: «Я глубоко не военный человек… я болен… я работаю в Союзе писателей как Секретарь Правления…» Сталин не счёл возможным торговаться с бывшим любимцем и… немедленно исключил его из партии. С формулировкой – «за трусость».

Тогда, конечно, тональность писем «глубоко не военного человека» Сталину изменилась: «Я трусом никогда не был и не буду…», «экий страх поехать военным корреспондентом, сидеть где-нибудь в ста километрах от фронта»… Между тем в 41-м году, когда танковые клинья гитлеровцев глубоко врезались в нашу территорию, военному корреспонденту и в ста километрах от фронта (весьма порой условного) никто не гарантировал безопасности, что подтверждает, например, судьба друга Шолохова Василия Кудашова, попавшего вместе с редакцией фронтовой газеты в окружение и умершего потом в немецком концлагере.

Пока наш секретарь правления СП, определивший для себя оптимальное расстояние от линии фронта, доказывал Сталину, что он не трус, Шолохов уже вовсю трудился военным корреспондентом Совинформбюро, «Правды» и «Красной звезды» на Западном фронте, публиковал знаменитые статьи и очерки «На Смоленском направлении», «Гнусность», «Военнопленные». В конце августа 1941 года близ Вязьмы немцы разбомбили несколько редакционных машин, прикреплённых к Шолохову, Фадееву, Е. Петрову и другим военкорам. Уцелела только машина Шолохова. «Я вскочил в неё, – рассказывал писатель, – и тут ко мне подошёл Саша (Александр Бусыгин, ростовский литератор. – А.В.) и попросил, чтобы я подвёз его до политотдела дивизии. Мы поехали. Немецкие артиллеристы тут же взяли нас в «вилку». Снаряд разорвался сначала впереди, другой позади, ну, думаю, следующий снаряд наш… Проскочили мы простреливаемое место благополучно, укрылись за бугром». Подобные эпизоды были обычным делом в работе военкора. Кстати, упомянутый Шолоховым редактор фронтовой газеты Александр Бусыгин вскоре, как и Василий Кудашов, попал в окружение вместе со своей редакцией и погиб.

После Западного фронта Шо­лохов направлен на Южный, под Ростов. Его статьи и очерки конца 1941 года – «На Дону», «В казачьих колхозах», «По пути к фронту», «Первые встречи», «Люди Красной Армии» – написаны человеком, работавшим в максимальном приближении к передовой. В мае 1942 года, после контузии в авиакатастрофе под Куйбышевом, Шолохов создаёт в слободе Николаевка на Волге знаменитый очерк «Наука ненависти». В конце мая он вернулся с семьёй в Вёшенскую. Уже летом линия фронта проходила, в сущности, по Дону, в нескольких сотнях метров от его дома, потому что другой, низкий берег реки захватили немцы, которые отлично знали, чей это дом с мезонином стоит на возвышенности, и стремились его разбомбить. Никакого бомбоубежища в Вёшенской не было. Шолохов и его домашние во время налёта, если успевали, просто выходили во двор и ложились в траву. Увы, 10 июля бомба всё же попала в шолоховскую усадьбу, убила 70-летнюю мать писателя Анастасию Даниловну, пожар уничтожил дом, рукописи «Тихого Дона» и «Поднятой целины»…

О том, какое влияние «Наука ненависти» и другие очерки Шолохова оказывали на фронтовиков, свидетельствовал литератор, а в ту пору лётчик Пётр Лебеденко. Он получил задание вылететь на передовую, в район села Гроховцы, где ожидалось контрнаступление немцев, и забрать оттуда военного корреспондента – Шолохова. Лётчик выполнил приказ, нашёл писателя, и не просто на передовой, а за двадцать метров от командного пункта, «в небольшом окопчике, вырытом впереди основной траншеи». Он разговаривал с двумя бойцами – отцом и сыном. Старший достал кисет с махоркой и спрашивал у Шолохова, не найдётся ли у него газетки на пару закруток. Газеты не было, тогда молодой боец предложил отцу небольшую книжку на газетной бумаге – шолоховскую «Науку ненависти». Отец рассердился: «Ошалел ты, что ль! Такую книжку на закурки. Соображать надо, однако». Потом спросил у Шолохова, который из скромности ему не представился: «Читал? Это, милый, такая наука, что без неё нашему брату никак нельзя», – и принялся травить солдатские байки: что-де лично знаком с автором «Науки ненависти», угощал его махоркой, «заказал» ему роман о Сибири, откуда они с сыном родом – «про наш Енисей, про тайгу нашу матушку», – и Шолохов якобы согласился такой роман написать. Правда, после окончания войны. Михаил Александрович смеялся глазами и подмигивал Лебеденко, чтобы тот молчал. Байки пожилого солдата говорили уже не о его писательской славе, а о том, что он стал народной легендой.

Увы, эта типично шолоховская юмористическая ситуация завершилась по-шолоховски же трагически. Началась немецкая артподготовка, и осколком мины был убит наповал сын пожилого солдата Митька. Незабываема описанная Лебеденко сцена, когда отец, поцеловав мёртвого сына в лоб, пошёл вместе с бойцами своей роты в контратаку, а Шолохов, «посерев лицом», «с мукой в глазах», сидел возле убитого Митьки, держа в ладонях его остывающую руку… Он, кстати, мог погибнуть и сам, потому что не ушёл из окопчика, когда начался обстрел. Вот вам и секретарские «сто километров от фронта»!

Образы Андрея Соколова, героев романа «Они сражались за Родину» были созданы не в тиши кабинета, Шолохов видел сам на передовой, как они дрались, умирали и побеждали. Своё звание полковника, орден Отечественной войны I степени он получил не по «разнарядке». Герой очерка Петра Лебеденко, пожилой солдат, говорил настоящему Шолохову о Шолохове, каким он себе его представлял: «Душа у него солдатская, понимаешь?» Воин-сибиряк не ошибся: Шолохов, человек до 36 лет, в общем-то, далёкий от армии, вырос тем не менее среди потомственных солдат, донских казаков, любил их и понимал их душу. Ведь, за малым исключением, все мужские персонажи «Тихого Дона» – солдаты… Как описаны их мытарства на фронтах Первой мировой войны! Сам Шолохов на той войне не был… Стало быть, отчасти прав советский классик, исключённый Сталиным из партии: не всегда писателю нужно быть на передовой. Действительно, в художественном смысле это не всегда обязательно, а вот в духовном, если хочешь почувствовать, что ты – часть сражающегося народа, пожалуй, необходимо.

Почему Шолохов так близок сердцу русского солдата? Только потому, что учил «науке ненависти» и умел звать на бой? Но это умел делать и Илья Эренбург, военные статьи которого сейчас, в эпоху «политкорректности», даже боятся переиздавать – столько там ненависти не просто к нацистам, а к немцам как таковым.

Боевой дух корреспонденции Эренбурга, надо признать, поднимали, но вот в сердце русского солдата они не запали, после войны о них как-то быстро забыли. А шолоховская «Наука ненависти» осталась, причём как литературное явление. Потому что ненависть у Шолохова иная, чем у Эренбурга с его призывом стереть Германию с лица земли, в ней как бы заново звучит исконное значение слова «ненавидеть»: «Не хочу это видеть!», «Не принимаю!» – ибо это противно природе человеческой.

Шолохов – писатель преимущественно военной темы, но его герой рождён не для войны, он солдат лишь по необходимости.

Это не пацифизм, а глубоко русское чувство, звучащее ещё в «Слове о полку Игореве». Неслучайно эпизод, равный по художественной силе плачу Ярославны, мы найдём в «Тихом Доне».

Григорий Мелехов воюет с белополяками далеко от Дона. Однажды ночью мать его, старая Ильинична, вышла на гумно. «Ильинична долго смотрела в сумеречную степную синь, а потом негромко, как будто он стоял тут же возле неё, позвала: «Гришенька! Родненький мой!» Помолчала и уже другим, низким и глухим голосом сказала: «Кровинушка моя!..»

В жизни Шолохов был человеком несентиментальным, скорее, даже насмешливым. Но он редко мог сдержать слёзы, когда читал вслух финал «Тихого Дона». Он жалел не только своего героя, с которым он давно сроднился, как с живым человеком, а русского человека, русского солдата вообще. «Не потому ли, – писал его земляк и друг писатель Виталий Закруткин, – поникает его голова, и затуманивается взор, и успевает он вовремя отвернуться, услышав горестную песню: