Сцены частной и общественной жизни животных - Коллектив авторов

Затем начиная с 1972 года книгу переиздавали несколько раз в полном виде (последнее такое издание появилось в 2014 году), иногда с предисловием (статья Луи Жановера, предваряющая двухтомное издание 2011 года), но ни разу – с примечаниями. Примечаний удостоились только тексты классиков, переиздававшиеся отдельно, – рассказы Бальзака[98] и Альфреда де Мюссе[99]. Бальзаковская история английской Кошки вообще имеет отдельную и очень счастливую судьбу: она не только неоднократно переиздавалась, но даже легла в основу мюзикла; в мюзикл была превращена и послужившая ей продолжением история французской Кошки, сочиненная Этцелем/Сталем[100]. Этцель, как уже говорилось выше, переиздал свои «звериные» рассказы в однотомнике 1854 года «Звери и люди». Мюссе включил «Историю белого Дрозда» в издание своей прозы 1854 года (с небольшой правкой, о которой см. примеч. 597 и 600). Несколько раз (1927, 1951, 1953, 1955) переиздавались рассказы Шарля Нодье и его дочери. Но, разумеется, наибольшая популярность была уготована гравюрам по рисункам Гранвиля. Они переиздавались и переиздаются постоянно по самым разным поводам и зачастую без всякой связи со сборником, для которого были выполнены. Понятно, что книга, на титульном листе которой выставлен вопрос «Имеют ли животные душу?», сопровождается рисунками Гранвиля[101], но и сборник сатирических зарисовок на современные темы, написанный Кристианом Мийо (сооснователем знаменитых гастрономических гидов Го и Мийо)[102], украшен теми же гранвилевскими рисунками.

Знали «Сцены» и в России, где они появились почти сразу после выхода из печати во Франции[103] и где, как правило, название книги метонимически замещали фамилией Гранвиля[104]. Владимир Даль начинает свой рассказ «Денщик» (1845) со ссылки на «единственного в своем роде Гранвиля», который «неподражаемо умел схватывать сходство и отношения [с тем или иным животным] и переносить их карандашом на бумагу», и применяет эту же методу к своему герою – «небывалому, невиданному чудовищу, составленному из пяти животных»[105]. И это не единственный пример русского усвоения французской «анималистики», какой она предстала в «Сценах». Автор другого «физиологического очерка» той же эпохи, В. Толбин, напоминает, что если провинции населены «только барсуками, телятами, чечетками и горлицами», то столицы «изобилуют зверьми очень редкими, такими, которых трудно отыскать иногда и в самом полном зверинце»; так, в Петербурге «множество особенной породы львов, онагров, баранов, кротов, премиленьких и предорогих мускусовых крыс»[106].

Следует, впрочем, упомянуть и случай, когда вывод о зависимости русского сочинения от «Сцен» приходится счесть ошибочным. Евгений Гребёнка выпустил в 1844 году повесть «Путевые записки зайца», начало которой, казалось бы, говорит само за себя: дедушка повествователя, знающий все языки, включая звериные, говорит, что знаком с историей зайца, потому что читал его записки. «Где же вы читали? разве зайцы пишут? – Пишут; теперь все животные грамотны, и лесные, и полевые, и водяные: все пишут; даже насекомые имеют свою грамоту и своих писателей»[107]. Уже современники поспешили укорить Гребёнку в подражании французскому изданию «Животные, нарисованные ими самими», и с этим выводом согласны исследователи ХХ века[108]. Между тем впервые «Путевые записки зайца» были опубликованы в «Литературной газете» в 1840 году; цитированные строки о животных, которые «все пишут», опубликованы в 11-м номере этого издания (7 февраля), когда ни один выпуск «Сцен» еще не вышел в свет. На приоритет Гребёнки, кстати, указала сама редакция «Литературной газеты» в № 22 от 8 июня 1844 года; авторы редакционной заметки спорят с «Библиотекой для чтения» и «Москвитянином», назвавшими Гребенку подражателем, тогда как на самом деле «“Записки зайца” не могли быть подражанием изданию, о котором говорит “Библиотека для чтения”, потому что явились в свет гораздо прежде этого издания. Бόльшая половина “Записок зайца” была напечатана в “Литературной газете” 1841, за март и апрель месяцы, а первые ливрезоны “Les animaux peints par eux-mêmes” [Животные, нарисованные ими самими] явились в Париже в 1842 году, стало быть, целым годом позже». В заметке две ошибки в датах: на самом деле повесть Гребёнки начала печататься в «Литературной газете» не в 1841-м, а в начале 1840 года, а первые «ливрезоны», то есть выпуски «Сцен» появились в Париже в конце этого года, но по сути все правильно: русский заяц взялся за перо независимо от зайца французского.

В начале 1870-х годов несколько рассказов из «Сцен» появились на русском языке в иллюстрированном журнале «Переводы лучших иностранных писателей», которые издавала в Петербурге Марко Вовчок[109]. Здесь напечатаны «Огорчения одного крокодила» (1872, № 2) и «Похождения одного мотылька» (1872, № 5) в переводе Марии Михайловской и «История белого дрозда» (1871, № 11) в переводе самой Марко Вовчок. Впрочем, если первые два текста – это в самом деле более или менее точные переводы французских оригиналов, то «Историю белого дрозда» назвать переводом довольно затруднительно; скорее это некая фантазия переводчицы, местами приближающаяся к оригиналу, но местами не имеющая с ним решительно ничего общего[110].

Во второй половине XIX века «Сцены» дважды выходили на русском языке отдельными изданиями: в 1876 году в Санкт-Петербурге под названием «Общественная и домашняя жизнь животных» в переводе Н. А. Шульгиной под редакцией А. Н. Плещеева и в 1897 году в качестве приложения к петербургскому журналу «Стрекоза»[111]. Оба издания неполны; в первом напечатаны пятнадцать рассказов из издания 1842 года, во втором – десять. В первом рассказов больше, однако в нем не сохранена «рамка»: есть только «Парламентский отчет», но нет ни рассказа о второй звериной революции, ни «Заключительной главы». Рассказ о второй революции не вошел и в издание 1897 года, зато завершается оно «Заключительной главой». Издание 1876 года содержит только текст рассказов, изданию 1897 года предпослано предисловие издателей, где, в частности, говорится: «Текст книги отличается эластичностью и приспособляемостью рассказа, неожиданностью и пикантностью милых, безобидных шуток, намеков и сближений, живостью, легкостью повествования и безукоризненно-художественным изложением. ‹…› Выпуская нынешнюю книгу как главную премию к нашему журналу за нынешний год, мы утешаем себя мыслью, что даем нашим читателям произведение, во всех отношениях заслуживающее сочувствия и внимания». С этим мнением трудно не согласиться.

В дальнейшем на русский язык заново переводились три рассказа Бальзака (об английской Кошке, Осле и африканском Льве)[112], «История белого Дрозда» Мюссе[113], рассказы Нодье о Лисе и о Жирафе[114]; наконец, пролог к книге («Генеральная ассамблея животных») был напечатан по-русски в моем переводе в недолго просуществовавшей газете «Русский телеграф»(27 декабря 1997 года), а «История Зайца» – в журнале «Отечественные записки» (2014. № 3).

Но помимо прямых откликов – переводов и упоминаний в критике – существует еще гораздо более зыбкая сфера в разной степени доказуемых литературных влияний и отзвуков.

Не исключено, например, что о «Сценах» помнил Салтыков-Щедрин, когда сочинял свои «Сказки», где действующие лица из числа зверей, существуя во вполне «звериных» обстоятельствах, живя в норах или берлогах, решают совершенно человеческие проблемы, а порой даже имеют дело со вполне человеческими бытовыми реалиями, вроде лотерейного билета, по которому премудрый пескарь во сне выиграл большую сумму.

Другое предположение гораздо менее гадательно. Трудно усомниться в том, что когда Анатоль Франс назвал свою книгу «Остров пингвинов» (1908), он, известный книгочей, держал в памяти главу «Остров пингвинов» из «Жизни и философических мнений Пингвина» Этцеля/Сталя; конечно, книга Франса написана с иной целью, и пингвины у него не те, что у Этцеля, и о гранвилевских рисунках он некогда отозвался весьма неодобрительно, однако совершенно очевидно, что когда-то прочитанный рассказ из «Сцен» впечатался ему в память[115].

Наконец, еще более очевидно, что со «Сценами» был знаком Джордж Оруэлл, автор «Скотного двора» (1945)[116]; конечно, его памфлет написан совершенно в другом, несравненно более трагическим регистре (сказался опыт ХХ века), но начинает-то он свое повествование точно с того же, что и Этцель/Сталь: однажды ночью звери собираются вместе, чтобы сказать друг другу, что человек их эксплуатирует, а между тем они заслуживают лучшей доли!

Что касается рисунков Гранвиля, то исследовательница его творчества А. Ренонсья называет среди тех, на кого они повлияли, длинный ряд знаменитейших художников и кинематографистов: Гюстава Доре и Вильгельма фон Каульбаха, Мельеса и Диснея[117].

Отзвуки «Сцен» обнаруживаются и в таких произведениях и изданиях, где их, казалось бы, ожидаешь менее всего. Когда французский кот-ловелас восклицает: «Весь мой капитал – это мои усы, лапы и хвост», то невозможно не вспомнить другого кота, нашего современника и соотечественника по фамилии Матроскин[118], а когда шведский писатель Ян Экхольм сочиняет сказочную повесть «Тутта Карлсон Первая и единственная, Людвиг Четырнадцатый и другие» (1965), посвященную лису, желающему дружить с курами, невозможно не предположить, что он читал сказку Нодье о лисе, влюбленном в курицу. И даже тот одинокий хвост, изображение которого завершает «Сцены» (с. 647), знаком всем, кто в детстве держал в руках «Винни Пуха» с иллюстрациями Алисы Порет и видел хвост ослика Иа-Иа, превращенный Совой в шнурок колокольчика. Словом, можно сказать, что мы, сами того не зная, окружены далекими отзвуками «Сцен частной и общественной жизни животных». Тем больше оснований для того, чтобы познакомиться с самой этой книгой.