Колдунья - Филиппа Грегори

Кивнув, Анна поднялась и направилась к двери. Там стояла новенькая мотыга — плата за порчу соседских коров, которые пасутся не там, где следует.

— Сестра Анна! — тихо окликнула девушку Мора.

Та быстро обернулась. Мора бросила на воспитанницу сердитый взгляд.

— Никогда больше не отзывайся на это имя, — велела она. — Слышишь? Никогда. Теперь ты снова Элис, и если кто-нибудь спросит, где ты пропадала, ври, что гостила у родственников в Пенрите. Тебя зовут Элис. Я дала тебе это имя и снова возвращаю его. Забудь о том, что ты была сестрой Анной, это было в другой жизни, которая кончилась для тебя плохо. Теперь ты Элис, заруби себе на носу.

ГЛАВА 2

После пожара в аббатство хлынули солдаты и громилы, которым вскружили голову слухи о спрятанном золоте и других сокровищах. В деревушке Боуэс их ждал не слишком теплый прием, поскольку в шести домах не любили пришлых, а четыре дома или даже пять остались без заработка: аббатство уничтожили и служить было некому. Мора всем рассказывала, что у нее новая ученица, а если кто и узнал в девушке исчезнувшую четыре года назад Элис, то виду не подал. Возможно, в деревне и ходили подобные разговоры, но никто не посмел донести об этом, иначе в деревню явился бы лорд Хью или, что еще хуже, его сын, безумный молодой лорд. Сейчас всем было не до сплетен. По разоренному аббатству все еще бродили нищие — несчастные лишились монастырской милостыни и не представляли, куда им податься. Жители Боуэса заперли двери на засовы, сопротивляясь всяким попыткам чужаков остаться на ночлег, и старались не упоминать об аббатстве, монахинях и пожаре, а также о мародерстве в разграбленном монастыре, не прекращавшемся и в последующие дни.

Утверждали, что аббатство сожгли случайно. Солдаты лорда Хьюго, возвращаясь из похода на разбойников, заглянули туда просто припугнуть монахинь и заставить их исполнить волю короля — отдать богатства и порвать с Папой Римским. Все началось с дикой забавы — разожгли костер, добавили дегтя. Когда пламя перекинулось на постройки, Хьюго уже ничего не мог поделать, а все монахини погибли в первые минуты пожара. Молодой лорд был пьян и мало что помнил. Он исповедался и принял епитимью от своего священника, отца Стефана, который перешел в новую веру и не видел ничего дурного в том, чтобы выжечь гнездо предателей-папистов. Местные жители растащили из наполовину уничтоженного здания все, что только можно, а потом принялись разбирать и камни. Уже через несколько недель после возвращения в лачугу Элис могла гулять где угодно, и на нее никто не обращал внимания.

Чаще всего она наведывалась в пустошь. Каждый день она копалась в огороде, полола сорняки на грядках с овощами, а затем спускалась к реке, мыла руки и плескала водой в лицо. В первые несколько дней она раздевалась и, стуча зубами, входила в воду, пытаясь отмыть запах пота, дыма и навоза. Но это не помогало. Холодная солоноватая вода не удаляла землю под ногтями, к тому же, выбираясь обратно на холодный берег, покрытая посиневшей гусиной кожей, Элис надевала все ту же грязную одежду. Она вылавливала вшей в складках платья, но в течение дня они снова откуда-то появлялись; она чувствовала, как они ползают в постепенно отрастающих волосах. От укусов этих паразитов ее нежная кожа скоро покрылась язвами; некоторые были совсем свежие и кровоточили, на других засохла корка. Через несколько недель Элис совсем отчаялась: содержать себя в чистоте никак не получалось. У нее не было ни мыла, ни масла, ни горячей воды. Мыться можно было только в коричневатой речной воде, текущей из торфяных болот, но Элис понимала, что, когда похолодает, это станет невозможным. Поначалу, находя на себе блох и вшей, она плакала от отвращения. Умываться она продолжала, но уже не надеясь добиться чистоты.

Насухо вытерев лицо подолом платья из толстой шерсти, Элис побрела вдоль берега вверх по течению реки, пока не достигла моста, где река бежала под естественной дамбой из известняковых плит, достаточно широкой, чтобы проехала телега, и достаточно прочной для веса быка. Девушка постояла немного, глядя вниз на коричневую торфяную воду. Течение было настолько медленным, что казалось, вода вообще не движется, словно река умерла, испустила дух и превратилась в застойный пруд.

Но Элис знала, что это совсем не так. Еще детьми они с Томом залезли в одну из многочисленных пещер на берегу. Извиваясь, как лисята в норе, они пробирались все глубже и глубже, пока проход совсем не сузился, но снизу доносился громкий шум несущейся воды, и они поняли, что река спряталась и продолжает течь без остановки в вечной темноте под пересохшим сверху руслом.

Услышав плеск бушующей внизу воды, Том испугался.

— А если она поднимется? — спросил он. — Она же нас затопит!

— Не затопит, — успокоила его Элис.

В детстве о смене времен года она узнавала по приливам и отливам реки, летом вода в русле почти высыхала, а во время осенних бурь бешено рвалась из берегов. Воронки, в которых летом вода застаивалась и утекала под землю, зимой под давлением подземных ручьев и рек, ищущих выхода из каменных пещер, вскипали пузырями, бурлили родниками и били коричневатыми фонтанами.

— Где-то там прячется Старый Хоб,[3] — испуганно произнес Том, и глаза его затуманились.

Элис фыркнула и пренебрежительно сплюнула в темноту.

— А мне не страшно! — заявила она. — Мора легко с ним справится.

Скрестив два пальца — это всегда помогало против колдовства, — Том пополз обратно, чтобы поскорее выбраться на свет божий. Элис немного задержалась, и в этом не было никакой бравады перед Томом — ее с раннего детства воспитывала Мора, и она ничего не боялась.

— До сих пор не боялась, — тихо сказала себе Элис. Подняв голову, она посмотрела в чистое небо, где горело вечное невозмутимое солнце. — Матерь Божья… — начала она и оборвала. — Отче наш… — снова попробовала Элис и опять замолчала.

Ее рот раскрылся в безмолвном крике, она бросилась на землю, покрытую короткой жесткой травой, и с горечью прошептала:

— Боже мой, помоги. Я боюсь молиться Тебе. Она долго лежала, охваченная отчаянием, а когда села и огляделась, солнце уже переместилось, был самый разгар летнего дня, время девятого часа.[4] Медленно, как старуха, у которой болят все кости, Элис поднялась на ноги. Короткими шажками она побрела вверх по склону холма, туда, где бледной розовато-лиловой дымкой мерцали почки раннего вереска. Прямо над ее головой кружил и кричал чибис. Над ним в синем небе, поднимаясь все выше, порхал жаворонок, он свиристел, сопровождая каждую ноту ударом маленьких крыльев. Вокруг уже распустившихся цветков вереска, опьяненные солнцем, летали пчелы; пустошь источала сладкий запах меда. Этим теплым летним днем весь мир вплоть до самых крохотных букашек с радостью тянулся к солнцу, сливаясь в благодарном нестройном хоре, — весь мир, кроме Элис. Ледяной холод пронизывал ее душу.