Асцендент Картавина - Николай Дежнёв

Я сделал слабую попытку подняться из-за стола, но Нелидов остановил меня жестом.

— Успеешь еще, не убегут от тебя твои веселые картинки!

Однажды, в порыве просветительства, достойного эпохи Возрождения, я подарил ему популярную книжку по астрологии с разбором гороскопа, но Савелич не проникся. Она долго лежала на буфете, из чего можно было сделать вывод, что он ее все-таки почитывал, хотя не исключено, что и использовал в качестве подставки для чайника. С него станется.

— Скажи мне, Картавин, скажи честно — продолжал Нелидов, буравя меня глазами, — на хрена ты этим занимаешься? Если для денег, пойму и похвалю, потому как доверчивых простаков надо учить рублем, а если нет…

Он умолк, но состроил такую гримасу, словно долго и упорно жевал лимон.

Ни честно, ни нечестно мне отвечать не хотелось, а пускаться в объяснения и того меньше. Когда-то, когда только начинал интересоваться астрологией, занятие это несло с собой ощущение избранности, как если бы мне было дано читать в книге судеб. Эйфория давно прошла. Рассуждения типа: наука это или не наука меня больше не волновали, достаточно было того, что анализ расположения планет в домах и знаках зодиака работал и приносил конкретные результаты. Но я слишком устал, чтобы пытаться донести свои взгляды до упрямого старика, который и слушать-то меня, скорее всего, не захочет.

— Видите ли, Савелич… — голос мой увял на полуслове. Выигрывая время я принялся растягивать, будто резиновые, слова. — Гороскоп составляют не только для людей, но и как бы по случаю…

— Это по какому же случаю? Уж не похорон ли? — ехидно хмыкнул Нелидов, мои чувства и настроение были ему до лампочки. — Ты примерами давай, примерами!

— Ну, допустим… — ничего подходящего не приходило мне в голову, — допустим нас интересует положение дел в России…

Сказал и тут же понял, ошибся! У Савелича на проблемы отечества уже давно развилась аллергия. Обездвиженный, он вынужден был делить свое время между чтением и телевизором и постепенно перебрал яда сочившейся с экрана глупости. Особенно его бесили так называемые ток-шоу о проблемах народа, на которых сытые и далеко не бедные люди коллективно радели о загнанных в угол соотечественниках. Старик злился, матерился, но ящик не выключал, так что со временем у него сформировалось нечто похожее на наркотическую зависимость. Просыпаясь утром, он первым делом смотрел по всем каналам новости и под них же отходил ко сну. О паранойе этой я знал, но как-то упустил ее из виду. Слова же про Россию пришли мне на ум потому, что на днях звонила Аня и буквально потребовала, чтобы я взглянул на хорарную карту страны. Об этом, слава богу, я благоразумно умолчал, но Савеличу хватило и сказанного. Поблескивая на меня разом ожившими глазами, он уже седлал любимого конька.

Спросил с фальшивым сочувствием в голосе:

— Ты что, Картавин, с дуба свалился? У тебя головка бо-бо?.. Погоди, сейчас выпью и без этих твоих дурацких гороскопов расскажу всю правду. Давай, как говорится, за родину, молча, не чокаясь! — опрокинул одним махом рюмку, закусывать не стал, словно очень торопился. Но вместо того, чтобы продолжить столь энергично начатую речь, как-то вдруг обмяк и потянулся за сигаретами. Вытряхнул из пачки одну и принялся, по привычке, разминать ее в желтых от табака пальцах. Склонив на бок голову, чиркнул зажигалкой. — Знаешь, Стас, завидую я тебе! — не спеша прикурил, выпустил в воздух облачко сизого дыма. — Нет, правда!.. Не твоему возрасту, тоже ведь не мальчик, а незнанию тобой жизни. Живешь, будто в хрустальном шаре, и ничего вокруг себя не замечаешь. Я иногда смотрю на тебя и думаю, а что если весь народ у нас такой, ты уж извини, блаженный? Потому и жизнь убогая, что все, как один, готовятся войти строем в Царствие Небесное. В Библии правильно сказано: многие знания рождают многие печали, зачем это нашему человеку? — Савелич повозил концом сигареты по краю медной пепельницы, вскинул на меня глаза. — А ведь соврал я тебе, соврал! Годков тридцать скинуть не помешало бы. Не так я прожил жизнь, Стас, не тем богам молился! Все чего-то суетился, ловил нечистых на руку подонков, а их меньше не стало. Глянешь вокруг, послушаешь ребят и сердце кровью обливается. Многих из тех, кто сейчас при власти и при деньгах, я бы в свое время пересажал, хотя… — махнул безнадежно рукой, — не в этом дело. Мы тешим себя байкой про дураков и дороги, а на самом деле у нас нет уважения к себе, в этом корень всех несчастий. И уж точно, будь я снова молод, служить государству не пошел бы ни за какие коврижки! Зачем, в этой быстротечной жизни надо заниматься собой… — вздохнул. — Теперь уж поздно наверстывать, у пилотов есть присловье: не оставляй секс на старость, а торможение на конец полосы! Все надо делать в свое время… — на морщинистое лицо старика выплыла неожиданная застенчивая улыбка. — Знаешь, я ведь снова начал писать стихи! Не веришь?..

Достав из кармана платок, он громко высморкался, а еще промокнул тайком ставшие влажными глаза.

— Посмотри-ка там, в ящике! Да нет, в левом, под телефонной книжкой! Нашел?..

Отвалившись на высокую спинку кресла, Нелидов поднес к дымившейся сигарете зажигалку, видно нервничал. Я достал из буфета сложенный вдвое листок бумаги, на котором аккуратным почерком было выведено: «памяти Осипа Мандельштама». Посмотрел недоуменно на Савелича: то ли? Тот кивнул.

— Читай!

Я развернул листок. Напечатанные на пишущей машинке строчки прыгали. Первая строка была хорошо знакома.

Мы живем под собою не чуя страныНаши лица бледны, наши души скудныА где совести нету — убитаТам властей ненасытных корыто.

Поднял от бумаги глаза. Нелидов сидел с каменным лицом, смежив набрякшие веки.

Ее сытые бонзы, как черви, жирныИх слова о свободе, как гири, верныВсе слова да слова, демократии флерА страна на игле — это им не в укор

Где свеча ненароком в потемках виднаЕе тушат с экранов потоки говнаКому в мозг, кому в душу, и так круглый годВеселися народ, развлекайся народ!

Я ощутил на плечах гнущую к земле тяжесть. Губы пересохли, я их облизал. Продолжал читать:

Мы нанизаны все на властей вертикальГоворите: мораль?.. Ну какая мораль!Прихлебателей сонм говорливых вождейОлигархов, чиновников — полулюдей.

Нам по норкам сидеть, руку сильным лизатьТихо водочку пить и в могилу сползатьБарин добр, за указом штампует указТолько ржавчина душу разъела у нас

Нету правды в стране, нету веры в людейА без них человек — это тот же злодейНу да, Осип, и Бог с ним,! Чему не быватьС этим нам пропадать, с этим нам доживать!

Немного помедлив, поднял голову. Губы Савелича шевелились, как если бы он повторял про себя прочитанные мною строки. С улицы доносились детские голоса, но я до болезненной отчетливости слышал, как на полке буфета тикает будильник. Старик сидел очень прямо, подняв к потолку седую голову. Скорее всего он ждал, что я что-то скажу, но я молчал.

— Ладно, давай сюда бумагу! — судя по ворчливому тону, Нелидов уже жалел, что дал мне прочесть стихи. — И вот что… так, на всякий случай… для твоего же блага! Времена, конечно, меняются, только народец лучше не становится. Порядочных людей из него повыбивали, а подлецам только свистни, полезут изо всех щелей! Короче, я тебе ничего не показывал, ты ничего не читал! Понял?

Я кивнул, но заставить себя посмотреть Савеличу в глаза не смог. Тот спрятал бумагу в карман меховой поддевки и вдруг непонятно от чего развеселился.

— Наливай! Сейчас позвоним Грабовичу и займемся делом, нечего понапрасну рвать душу! — потер сухие, морщинистые руки. — У меня такое чувство, сегодня карта будет валом валить…

Я поднялся виновато из-за стола.

— Пора мне, Савелич, вы уж извините!

— Что так? Может, все-таки, пулю-то распишем?.. — не больно-то расстроился Нелидов, словно присутствие мое стало ему вдруг в тягость.

— Не могу, обещал! — жалко мне было старика, не хотелось оставлять его одного, но я кожей чувствовал повисшее в воздухе напряжение. Объяснять ничего должен не был, все получилось само: — Встретил в магазине знакомую продавщицу и вроде как обнадежил…

— Ну, если так, тогда конечно! — скривил губы Савелич, не скрывая издевки. — Слово-то какое нафталиновое выкопал, теперь только под венец. У нас в деревне прошелся под ручку — женись… — выражение его лица вдруг стало злым. — Утрется твоя продавщица, ей не впервой!

Я покачал головой.

— Не могу, Савелич, так получилось!

— Что ж с тобой делать, — вздохнул он, — ступай! Чудо ты, Картавин, в перьях, как тебя еще не занесли в красную книгу, ума не приложу…