Мой бедный Йорик - Дмитрий Вересов

— Ну уж несерьезно! Что уж серьезнее — срезал косу у жены и потерял любимого человека…

— Это в припадке вдохновения. Ты, например, веришь, что Микеланджело отравил человека, чтобы изобразить умирающее тело с натуры?

— Гений и злодейство — две вещи несовместные, — напомнила Аня.

— А я верю, что в творческом порыве можно убить. Художник способен на убийство ради прекрасного… Ты испугалась? Вот глупенькая! Это же слова, слова… А если ты испугалась меня, то напрасно. Отец, например, не считает меня настоящим художником… Да и про Микеланджело — это только легенда, как про Моцарта и Сальери… Давай-ка, наконец, зайдем к этой… Аксинье.

— Акулине!

Они вошли в трапезную, все пространство которой занимал длинный стол, а скамьи тянулись по стенам с трех сторон. Из полуоткрытой двери сюда шел густой, еще не жидкий, но уже и не газообразный, сдобный дух. Вошедшие застучали ногами, чтобы сбить с обуви снег, а заодно как бы оповещая о своем приходе.

Дверь в соседнее помещение открылась пошире, отчего теплая медовая волна побежала к Ане и Иерониму навстречу. Выглянула женщина. Иероним профессиональным взглядом «срисовал» ее лицо. Была она еще не стара, взгляд имела живой, заинтересованный. Лицо ее могло быть даже приятным, если бы не искривленный, видимо когда-то сломанный и неправильно сросшийся нос. Вспышка страшной мужской жестокости придала ее лицу неровную, повернутую на сторону курносость.

— Здрав-ствуй-те, — сказала женщина по слогам, как первоклассница. — Так вы и есть художник с невестой?

Аню тогда впервые назвали невестой, и это ее здорово смутило.

— А вы будете та самая Акулина, у которой самые вкусные пряники в России? — спросил Иероним. — А раз в России, то и на всем белом свете.

— Ну, вы скажете тоже, — Акулина спрятала лицо за дверью, но так же, как медово-сдобный дух, чувствовалось, что похвала ей пришлась по душе.

— Вы присаживайтесь, гости дорогие, чувствуйте себя как дома. Только спиной к тому окну не садитесь — надует, — говорила она уже из глубины кухоньки. — А я сейчас управлюсь. Очень угодить хочется. Вы из Москвы?.. Из Питера? Тоже город. У вас там хлеб пекут или же везут из-за границы?

— Пекут, — сказала Аня. — Только он почему-то не черствеет, а сразу плесневеет.

— Хлеб должен быть и горячим вкусен, и сухой коркой по-своему приятен, — сказала с кухни Акулина. — А что плесневеет, не черствея, так это от химии вашей. Ничего без химии у вас нет. Вот что плохо. Зато у нас даже слово такого нет — «химия»…

— А ты заметила, что у Акулины нос сломан? — тихо спросил Иероним.

— Ты же знаешь, я немного близорука. Вижу, что на лице не все в порядке, а в чем дело — не понимаю.

— Она от этого увечья на акулу похожа. Имя такое ей словно в насмешку досталось. Акулина — акула… Может, ее пытали, чтобы выведать тайну монастырских пряников? «А мне костер не страшен, пускай со мной умрет моя святая тайна, мой вересковый мед…»

— Как тебе не стыдно? — Аня легонько потрепала его за ухо.

Дверь вдруг резко распахнулась, видимо, от толчка ноги, и в трапезную вошла Акулина с самым настоящим самоваром.

— Ой, какой он огромный! Иван Иваныч самовар! — вырвалось у Ани.

— Антиквариат! — добавил Иероним.

Он вскочил, чтобы принять у хозяйки тяжелую ношу, но она не дала, сама водрузила сверкающего начищенными доспехами чайного рыцаря на стол. После этого торжественного шествия она забегала с заварным чайником, чашками, блюдцами, вареньями. Пряники под белым полотенцем с красными петухами оказались на столе как-то неожиданно, по мановению волшебной руки.

— Кушайте, гости дорогие, — сказала Акулина, сама присаживаясь на краешек скамьи. Потчуя гостей, она подперла щеку рукой, как принято, но пальцами слегка прикрыла уродливый нос. Было заметно, что она стеснялась своего уродства, но в то же время не могла не утолить своего любопытства.

Иероним разломил большой пряник пополам и не удержался, глубоко вдохнул в себя его хлебную душу.

А потом стал откусывать поочередно от одного и другого куска. Пряники были большие, простой формы, с едва намеченной зверюшкой на глазури.

— Как вы хорошо кушаете! — сказала Акулина. — Тут уже давно никто так не кушал. Все свои, привыкли. Дочурка, а ты что же? Как воробышек клюешь! Закуси, как следует. Не думай про всякие там модные фигуры! Коли человек хорош, то завсегда пригож…

Тут она смутилась, видимо, вспомнив о своей внешности. Но Иероним, еще не прожевав первый пряник, стал осыпать ее стряпню похвалами, и Акулина зарделась, замахала на него руками, будто эти комплименты были адресованы ее женской красоте.

Пока они закусывали, в трапезную дважды заглянул отец Макарий. Каждый раз он придумывал для этого какие-то пустяковые поводы. Было ясно, как день, что игумену не терпелось походить с художником по монастырю, посоветоваться, поговорить со знающим человеком, а, может, и столковаться насчет работы.

— Вот пристал! — добродушно возмутилась на него Акулина. — Не даст путем покушать! Вы уж идите с ним, а Аннушка со мной посидит. Что ей по стенам лазить? Да и сквозняки там, сырость…

Иероним ушел, Аня осталась с Акулиной. Та с заговорщицким видом повела ее на кухоньку. Аня поняла, что редко кто удостаивается такой чести, поэтому всем своим видом старалась показать, что ей это очень интересно.

— Правда, что вы никому не открываете секрет пряников? — спросила девушка.

— Так нет никакого секрета, — пожала плечами Акулина. — Возьму вот тесто в руки, помну его. Руки сами подскажут, надо ли мучки добавить. А мед, траву целебную, тут мне мой помощник подсказывает. — Акулина указала на сломанный нос. — Это муженек мой Николаша меня так наградил… Может, перегородка какая у меня там поломалась, только могу я с тех пор хорошо запахи различать. Любую травку узнаю, цветок, снег как пахнет по-разному, узнаю…

«Прямо Зюскинд какой-то! — подумала Аня. — „Парфюмер“ в захолустной Вологодщине. А вдруг Акулина — гений? Может, в обмен за свое уродство она и получила свой особенный дар? Надо будет поговорить с Иеронимом об этом…»

В кухне было очень жарко. Акулина с Аней вышли в трапезную и присели в уголке. Так хорошо Ане никогда не молчалось. Как здорово, что не надо приставать к Акулине со всякими вопросами, брать интервью, впихивать ее жизнь в один из газетных или телевизионных жанров! Как хорошо жить без всяких репортажных включений, подсмотренных деталей, эскизов для будущих портретов! Жить простой жизнью, без слоев и начинок, такой же, как эти пряники.

— Вот что я хочу, чтобы ты знала, дочка, — сказала вдруг Акулина. — Только ради бога не проговорись отцу игумену, а то подведешь меня сильно. Грех это по православной вере. Может оно и так, может оно от лукавого? От лукавого и есть. Только вот увидела тебя и поняла про тебя кое-что, нашептались мне слова. Что это значит — не пытай меня, не знаю. Но в себе держать это не хочу, потому предостережение это твое…

— Что же это за слова такие? — спросила Аня с улыбкой, но голос ее дрогнул.

— Берегись, Аннушка, черной кошки, желтого властелина и тихой воды… И еще. Священному человеку в вере откажи, не верь ему, новой личине его не верь…Ой, дочка, да ты побледнела! Так это все пустое! Не слушай дуру-бабу! Говорит, сама не знает чего! Сейчас вот мы с тобой наливочки выпьем. Вот у нее-то есть один секрет. А я тебе его расскажу без всякой утайки. А глупости эти из головы выброси. Сама вот наговорю всякого, а потом мучаюсь. Язык у меня такой, за что и по носу получила…

Глава 4

А я? Кто я, беднейшая из женщин,С недавним медом клятв его в душе,Теперь, когда могучий этот разум,Как колокол надбитый дребезжит…

Сестра Аниной матери осталась старой девой. Хотя тетя Наташа ничем была не хуже других: ни лицом, ни фигурой. Мама рассказывала, что ее, Машу, родители предоставили сами себе, пустили на самотек, а Наташу отдали на воспитание бабушке Евфросинии Федоровне. У бабушки Фроси был тяжелый характер, критический взгляд на окружающих и маленькая пенсия.

— Ты же — уродка, — говорила она маленькой Наташе. — Посмотри на себя в зеркало. У тебя ноги — буквой Х! Нужно было родителям в детстве правильно пеленать ребенка. Теперь уже ничего не исправишь… Ты — человеческий черновик. Надо же, какие у тебя глупые глаза! Больше читай и носи очки. Пусть лучше думают, что ты страшная, но не глупая. А ты и без очков страшная! Сейчас с тобой девочки не дружат… Дружат? Это потому, что им нужна страшненькая подруга, чтобы на твоем фоне хорошо выглядеть перед парнями. Ты про парней можешь даже не думать. Какие парни, если от тебя лошади шарахаются? С твоими данными смешно наряжаться. На тебя что ни надень, все корове седло…