Под крылом мотылька - Вячеслав Морочко

14. Пришла весна. Зелень пробилась за каких-нибудь несколько дней, и Леопольда потянуло во двор. Он с тоскою глядел на разгуливающих за окном голубков и голубок. И хозяева начали понемногу его выпускать на крыльцо. В первое время котенок сидел у подъезда, трусливо озираясь по сторонам. Взрослые кошки презрительно фыркали на него, пробегая мимо. Голуби не давали к себе приблизиться, и, гоняясь за ними, малыш иногда забегал далеко от подъезда, но опомнившись, стремглав возвращался. Набираясь уверенности, - шаг за шагом исследовал двор. Прежде всего он увидел кота-патриарха, возлежащего на металлической крышке от "подземного мира" и глядевшего осоловело на все сквозь курившийся по ободу люка туман. Потом была встреча со старым калекой. Одна нога его росла коленкою вспять, как у самого Леопольда. Он шел, весь извиваясь, опираясь на палку, и пьяно ругался. Увидев котенка, старик замахнулся. Малыш отскочил и присел. Калека брызгал слюною, топал здоровой ногой, а затем, вдруг, стал плакаться и рассказывать про свою бедную "бабу", которую "схватил паралич". "Она целых три года - все под себя, под себя! Уже сил моих нету! Зашился совсем!" Леопольд по привычке смотрел с таким видом, точно и впрямь понимал. Он чувствовал: этому деду - "так худо, так худо, - просто беда"! В майские праздники Леопольд пережил во дворе чрезвычайное потрясение. Перекатываясь с боку на бок в свежей траве, он вскочил на четыре лапы, услышав знакомый лай с леденящими душу взвывами. Наперерез ему, взмахивая ушами как крыльями, мчался, безумный от ярости хищник из зимних кошмаров. Сначала котенок оцепенел, потом рванулся бежать, и уж не помнил, как очутился на дереве. Цепляясь когтями, он забирался все выше, пока не увидел, что лезть дальше некуда. Малыш распластался на тоненькой веточке возле макушки и горько заплакал. Даже когда прибежал молодой человек в бурой кожанке и, подобрав поводок, увел за собой исходившего яростью "Птусика", Леопольд, продолжая дрожать, мысленно снова и снова переживая случившееся. Привыкший видеть двор с подоконника, - тосковал по земле. Попытавшись слезать головою вперед, он едва не сорвался и, судорожно цепляясь когтями, попятился. Соседи позвали хозяйку. Ольга Сергеевна прибежала, ахнула, стала звать: "Лепушка! Лепушка! Я здесь! Ну, спускайся! Иди ко мне маленький' Никто тебя больше не тронет!" Но тут заявилась нетрезвая баба с крикливой собачкой и пристала к хозяйке: "Знаю я этих усатых: влезут на дерево, а потом их оттуда ничем не достать. Вцепятся намертво, мявкают, пока воронье им глаза не повыклюет. Так и сдохнут на ветке - весь двор обвоняют!" Песик тявкал кидаясь на дерево, и Леопольд снова плакал, вспоминая страшную пасть. - Гражданочка, - попросила Ольга Сергеевна, - увели бы вы что ли собаку. Котенок боится? - Тоже мне, цаца нашлась! - закричала "гражданочка". - Это кошка твоя маво Бимчика сердит! Нашла кого заводить! Они ж всюду шатаются! продолжая кричать, она, тем не менее, пса увела. Леопольд замолчал и печально глядел на хозяйку. - Лепушка, миленький, ну спускайся! - просила Ольга Сергеевна, и манила руками. - Ну иди. Тебя больше никто не обидит. Котенок подался на зов. Стал спускаться вниз головою и снова чуть не сорвался, но успел зацепиться, перевернувшись ушками вверх: только так коготки не соскальзывали. Ольга Сергеевна успокаивала, когда от отчаяния и усталости малыш всплакивал, а каждый удачный шаг поощряла словами: "Молодец, Лепушка! Умненький мальчик! А теперь отдохни". Спускаясь по гладкому месту, он пятился, ближе к развилке двигался вниз головой, срывался и плюхался в разветвление, где можно было перевести дух. До следующей развилки Леопольд снова пятился. Постепенно в нем просыпался инстинкт древолаза. Хозяйка ждала внизу, и когда оставалось около метра, котенок прыгнул ей на плечо, не успев убрать когти. Не чувствуя боли, осыпая ласковыми словами, Ольга Сергеевна взяла его на руки и еще не дошла до подъезда, как малыш перестал дрожать. Всего за несколько дней котенок освоил лазание по деревьям. Высота уже не пугала. Замечая его лежащим на ветке, Ирина грозила пальчиком: "Лепка-негодник, смотри, чебурахнешься!" Но главным убежищем от собак и мальчишек был удивительный мир, таившийся под домами и связанный с улицей дырами окон-отдушин. Здесь было сколько угодно теплых и темных углов, чтобы сладко дремать. Трубы напоминали поваленные деревья. Внутри них происходило что-то загадочное, возбуждающее воображение. А вокруг в темноте обитали посвистывающие, постукивающие и нашептывающие звуковые фантомы. В обширных пространствах удобно было устраивать "свадьбы", конгрессы, кошачьи концерты, выводить молодняк, выбегая на улицу только затем, чтобы запастись провиантом. Леопольд больше не ходил в плошку: для этого было много местечек вне дома. Утром, когда только-только начинало светать, он бежал по ногам хозяев к окну. Ольга Сергеевна отворяла раму, и малыш сигал с подоконника в травку, и сразу - в ближайшую щель подвала. Зевать было некогда: в это время как раз выводили собак. Переждав "комендантский час", Леопольд вылезал порезвиться, а затем появлялся перед окном, чтобы люди заметили и впустили. На кухне его ожидала еда, но он не спешил к ней, даже если был голоден. Малыш торопился узнать, как там люди и не случилось ли с ними чего, пока он отсутствовал? Возвращаясь домой, первым делом он "утолял беспокойство души" - спешил обежать всех, потыкаться каждому в щеку, о каждого потереться бочком и лишь после этого позволял себе прикоснуться к еде. Леопольд боялся собак... и одновременно завидовал: они были не только страшны, но и счастливы. Безграничная преданность Господину превращала их жизнь в "вечный праздник". Тогда как "свободомыслие" кошек обрекало их на тревожную жизнь.

15. Сколько воды утекло с той поры, как Создатель дал спящим "Священную книгу", в которой записано: " И сказал Господь, сотворим человека по образу Нашему и подобию, и да владычествует он над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле". * С той поры человек в своих снах много в чем преуспел. Начав с колеса и огня, научился летать шибче птицы по поднебесью, видеть и слышать на расстоянии "тысячи снов", проникать в глубь небес, изгонять из подлунного мира другие, спящие рядом, народы и племена... Скоро выяснилось, он не способен учиться на собственном опыте. Да и что можно требовать от "эмбриона" во время утробного сна? Общество кошек предпочитало подземное царство соседнего корпуса, примыкавшего к зарослям, где обычно играл молодняк. Взрослые дамы почти все уже были "полны неприступности". А любимица общая, грациозная кошечка с яркими рыжими пятнами на иссиня-черной шубейке, была еще так молода, что большие коты, подчиняясь инстинкту, довольствовались одним созерцанием. Леопольд отличался от сверстников пышным хвостом, который не волочил по земле, а держал, как и надо, -"трубой". Садился малыш, точно в теплое гнездышко, подоткнув себя снизу мехом. Белоснежный воротничок и аккуратные ушки придавали изысканности. Он глядел на мир, чуть прищурясь, и кошки, впрочем, так же как люди, видели в этом загадку. Большие коты, гонявшие молодых забияк, прощали ему фривольное обращение с "кошечкой". Он мог, например, как свирепый разбойник, кинуться на нее с диким криком... но, не добегая шажок, прыгнуть в сторону. Старичье снисходительно шевелило ушами, а "принцесса" даже не поднимала глаз, давая понять, что "младенческие забавы" - не для нее. Сверстники Леопольда устраивали борьбу, догонялки, шипелки, оралки. Малышу это нравилось но - обладатель роскошного хвостика - он вынужден был соблюдать осторожность. Грозой подвалов был большой полосатый кот. Резкий с рыкающим придыханием боевой клич матерого зверя обращал в бегство самых отчаянных. "Полосатик" врывался как ураган, и кошки, боясь попасться ему на глаза "прыскали" в стороны и либо прятались по закоулкам, либо сопровождали покорным взором. Однажды, пытаясь растормошить "любимицу", Леопольд, не заметив "Тирана", был тут же наказан: мощным ударом тот зашвырнул его в грязь. "Полосатик" с презрением осмотрел пышный хвост и беленькую манишку подростка. Таких пижонов в своей епархии он еще не встречал: хозяева не выпускали подобных франтов за дверь, а чтобы они не просились, их оскопляли. В каждом дворе у Большого кота был сатрап. В обществе, которое посещал Леопольд, эту должность справлял пожилой грязно-черный кот с облезлым хвостом и выпученными глазами. Сатрап имел круг своих приближенных, занимавших лучшие трубы и взиравших оттуда с презрением на всю прочую публику. Когда начинался "Смотр", всех недоростков гнали вон из подвала, чтобы не путались под ногами. Разрешалось только глазеть сквозь отдушины, "чтобы знали, кто здесь - хозяин". Боевые коты, из круга сатрапа, сначала теснили толпу к широкой стене, а когда теснимые успокаивались, их гнали к стене напротив. Повторялось так до тех пор, пока в толпе не возникало роптания. Цель "Смотра" и состояла в том, чтобы выявить непокорных, да так "позабавиться" с ними, чтобы впредь не повадно было другим. "Полосатик" и черный сатрап, не спеша обходили припертый к стенке "народ". Большинство робко жмурилось. Если же находилась личность, способная выдержать взгляд "Полосатика", подавался сигнал, и вся свора наваливалась на гордеца. Срабатывал изощреннейший способ отбора: невозможно было тысячелетиями существовать рядом с людьми и ничего от них не перенять. Котенок слышал душераздирающие вопли, и сердечко его трепетало от ужаса. Однажды он видел выскочившую из подвала знакомую кошку. Она носилась по улице, обезумев от боли: глаз ее, путаясь между лап, болтался на красном жгуте. В дальнем углу подвала, куда любопытная молодежь проникала тайком, стоял сладковатый дух. Там лежали коты и кошки. Шерсть на них торчала рваными клочьями, а по чернеющим ранам ползали мухи. Таковым было дно жизни кошек. Хозяева знали маршруты котенка и вечерами приходили к зарослям у соседнего корпуса, чтобы вызвать и загнать Леопольда домой. Игорь Борисович звал не напрягая голоса: "Лепа, Лепа. Кис-кис", а Ольга Сергеевна - "Лепушка! Лепушка!" - так протяжно и нежно, что слышалось: "Лапушка"! "Любушка"! При посторонних котенок стеснялся сюсюканий, но не показывал вида. Он не мог обижаться всерьез и прощал даже экзекуцию с купанием в мыльной воде, которую люди придумали, не замечая, что он сам уже первоклассно вылизывается и больше не носит в дом клейкие почки и мусор. А по утрам Леопольд провожал хозяйку на службу. Боясь, что он поплетется за ней через улицу, Ольга Сергеевна, умоляла котенка остаться. Но упрямец не слушался, - приходилось брать его на руки и относить на площадку возле подвала: тут обычно сидели приятели и, боясь их насмешек, малыш уже не решался "увязываться". Вечером, когда Ольга Сергеевна и Игорь Борисович зазывали его домой, выбравшись из приподвальных дебрей и стесняясь покорности людям, он нехотя плелся за ними, однако, пройдя половину пути, стремглав обгонял их и усаживался на крылечке. Первой входила Ольга. Сергеевна. Игорь Борисович чаще всего отставал. Хозяйка придерживала дверь, чтобы впустить малыша, но котенок смотрел на хозяина и входил уже после него: для комфорта души Леопольду требовалось, чтобы "все свои" были дома. - Только котяшке я еще нужен, - тешил себя Игорь Борисович. Кошачий инстинкт требовал неусыпной заботы о благополучии тыла. Зимой, дожидаясь Ольгу Сергеевну, малыш изнывал от тревоги: казалось, она позабыла о нем и уже никогда не придет. А в летние будни котенок порой дожидался хозяйки с работы за двести шагов от крыльца: "подвальное царство" в течение дня утомляло. Хотелось скорее домой под "надежную сень". - Только Лепушке я еще и нужна, - тешила себя Ольга Сергеевна. Налаженный сон часто кажется вечным. Когда приближается "Армагеддон пробуждения", мы на первых порах даже радуемся: до того все обрыдло. Видились разные сны: деловые, голодные, сны-унижения, пытки, возвышенные, философские сны, сокровенные, вещие сны, сны потешки, пустышки, попойки, сны-города, континенты, галактики, сны-анекдоты... И все там кишело, хрипело, рыдало, переходило друг в друга. Спящие, надрываясь, кричали, стонали, совершали поступки, писали романы, картины, симфонии, изобретали, ломали и строили, лгали и убивали, любили, страдали, летали в "неведомый космос"... умещавшийся в капле Чьей-то слезы, рождались и умирали во сне... А КТО-ТО, кто звал себя "Мотыльком", парил над всем этим - незримый, неслышимый. ОН дирижировал калейдоскопом сюжетов, ужимая мучительное пространство "несна", но думая все же... о пробуждении.