Современный румынский детектив [Антология] - Штефан Мариан

Тщательно записываю фамилии с чувством полной бесполезности этого занятия, но мало ли я делал бесполезных вещей в своей жизни?

А эта девушка… гм… Виорика тоже была? Нет, она нас встречала у выхода — чтобы вместе пойти в «Казино».

— Вместе с кем?

— Ну, мы втроем: я, Паул и Виорика.

— Ага… Простите за нескромный вопрос: в каких отношениях вы с этой девушкой?

— Не понимаю, какая связь…

Подавляю вздох… Как будто бы я понимаю.

— Я вас предупредил: связи — это мое дело.

— О боже! Если это так необходимо… Ну, положим, в приятельских.

— Не в интимных?

Ответ получаю быстрее, чем ожидал:

— Нет.

Я тяжело поднимаюсь со стула.

— Пока все. Вы когда уезжаете?

— Не знаю. Надо посоветоваться с Паулом. Мы-то собирались двадцатого, вместе с Даном, но теперь… Надо, чтобы я остался?

— Это на ваше усмотрение.

Он направляется к двери. Я его останавливаю:

— Дайте мне ваш бухарестский адрес и телефон. Может быть, вы мне понадобитесь.

Он пишет адрес на листке из блокнота роскошным фломастером «Кариока». Я просто захожусь от зависти, хорошо, что он не замечает. Когда он доходит до порога, я снова его окликаю:

— Как по-вашему, кому мог мешать Дан Сократе? Он хмурит брови.

— Понятия не имею. Особенной любви к нему не испытывали, он бывал резок, эгоистичен, по пустякам впадал в амбицию… Но врагов, настоящих врагов, у него не было. Может быть, это случайный грабитель?

— Может быть, — говорю я. — Но тогда надо предположить две вещи. Во-первых, что грабитель знал заранее, что Дан Сократе или кто-нибудь другой придет в десять часов вечера в глухое место на берег моря, где даже днем мало кто ходит. А во-вторых, что грабитель полный идиот, раз он мог подумать, что человек, вышедший из дому в одной рубашке и в старых парусиновых штанах, будет иметь при себе такие деньги, на которые имеет смысл покушаться. Как вы считаете?

Он поворачивается и выходит, не отвечая. Я выкликаю имя Паула Чернеску. В полуоткрытую дверь вижу, как мужчины скрещивают взгляды. Говорить они не решаются.

Со своими сорока годами Паул Чернеску справляется блестяще. Он хорошего роста, подтянут, мускулист, серо-голубые глаза излучают теплоту и участие — даже сейчас, когда в них проглядывает тревога. Руки — в ровном золотистом загаре, о лице он, видимо, заботится особо, оно у него на редкость белое, загорел только лоб. Доктор в бежевом летнем костюме и, по случаю официального визита, при галстуке, завязанном весьма искусно. Держится уверенно — если бы не легкое дрожание рук, не знающих, что делать с сигаретой, которую он забыл погасить за дверью… Предлагаю ему сесть и пододвигаю пепельницу. Он благодарит и, не дожидаясь вопросов, первым начинает разговор несколько сдавленным от волнения голосом:

— Насколько я понимаю, с Даном что-то случилось. Иначе бы Адриана его не искала, да и вы бы им не интересовались. Его нашли? Мертвым?

Я молча наклоняю голову.

— Это не несчастный случай, правда? И он сделал это не по собственной воле…

— Ему кто-то помог, — говорю я.

Он касается пальцами лба.

— Я так и знал, что этим кончится. Вот это уже интересно.

— Что вы хотите сказать?

Он натянуто улыбается.

— Вы, наверное, думаете, что какие-нибудь сенсационные разоблачения. Но я фактами не располагаю. Это было скорее предчувствие. Нет, я не суеверен, — быстро прибавляет он, как будто боясь, и не без оснований, что я его прерву. — Видите ли, я Дана знаю давно. Так давно, что когда мы с ним пускались в воспоминания, то казались себе страшно старыми. Мы учились вместе с первого класса, потом в лицее. Лет с шестнадцати увлеклись художеством. Мне нравилось лепить, но я скоро убедился, что способностей нет, и поступил на медицинский, Если я как-то и причастен к искусству, то через любительские занятия и, главное, через дружбу с Даном. Мы остались с ним близкими друзьями, тем более что оба мы холостяки и между нами никогда не пробегала тень, знаете, как бывает, когда один из друзей женится. Мы виделись каждый день, и я могу сказать, что знали друг о друге все. Одно время он даже жил у меня. Сразу после института. Он тогда отказался от преподавательской должности, перебивался с хлеба на квас и по этой причине конфликтовал с семьей. Потом они помирились, и он вернулся домой. Примерно тогда это и произошло…

— Что именно?

Точно сказать не могу. Получилось так, что мы не виделись пару месяцев. Потом как-то вечером он пришел ко мне. Рухнул в кресло, не говоря ни слова. Я его не узнал — взвинченный, дерганый, как будто чего-то боится. Я его ни о чем не спросил. Сварил ему кофе, поставил пластинку, которую он любил, — «Жанна д’Арк на костре» Снеггера, — и мы сидели молча. Помню все как сейчас. Была тоже осень, стоял ясный, прохладный вечер…

— Когда это было?

— Лет пятнадцать назад, в пятьдесят четвертом или пятьдесят пятом. Какие же мы были молодые…

— Продолжайте, пожалуйста.

— Потом мы распили целую бутылку коньяка — коньяк был отличный, французский, мне один пациент преподнес, — а потом он встал, посмотрел на меня такими глазами, что я испугался — наверное, поэтому у меня все так и отпечаталось в памяти, каждое его слово, каждая деталь, — и говорит: «Я, Паул, сделал глупость. Страшную глупость», И снова замолчал. Как я ни бился, как ни пытался из него что-то вытянуть, хоть чем-то помочь — ничего больше не добился. Он ушел так же внезапно, как и пришел. Со следующего дня наши встречи возобновились, как и раньше, но Дан стал другим человеком, Его что-то мучило. Какой-то страх. На улице он то и дело оглядывался, дома сидел с закрытыми окнами и задернутыми занавесками, иногда не выходил по целым дням. Словом, вел себя так, будто его преследуют, будто ему угрожает опасность. Но вызвать его на откровенность мне ни разу не удалось. Со временем я привык к этим странностям в его поведении и перестал задавать вопросы. Впрочем, он тоже постепенно успокоился. Страх как будто все чаще его отпускал, и только периодически он впадал в кризисы, но тихие: то вдруг вздрогнет, то резко обернется, то небольшой запой — вообще-то он не пил, в обычном смысле слова… Никто ничего не замечал. Только я, поскольку мы так давно были знакомы, знал, что с ним. Если это можно назвать знанием.

— А здесь, на море, эти кризисы обострились? Он глядит на меня удивленно.

— Откуда вы знаете? Да, действительно, его старые страхи, похоже, вернулись с новой силой. Он был в необыкновенном возбуждении. Я сначала думал, что из-за этой истории с Мирчей…

— Какой истории?

В его глазах смущение. Он жалеет, что проговорился. Потом пожимает плечами:

— В конце концов, вы все равно узнаете. Дурацкая история. Мирча — романтическая натура, и он вдруг влюбился в Адриану. Она его никак не поощряла, но Мирча не умеет притворяться, и Дан скоро обо всем догадался. Устроил безобразный скандал, и Мирче пришлось перебраться на другую квартиру, я с трудом их помирил. Но Дан все равно через несколько дней уехал в Мамаю.

Четырнадцать вопросов, один неотложнее другого, теснятся у меня на губах. К моему удивлению, конкурс выигрывает самый невинный:

— А я думал, Мирча Рошу имеет виды на Виорику…

Паул Чернеску первый раз широко улыбается.

— На Виорику? Надеюсь, вы это не всерьез? Виорика слишком красивое создание, чтобы ее монополизировал кто-то один, будь то даже сам неотразимый Мирча.

Я судорожно глотаю.

— Тогда вернемся к…

— К чему? Ах, да. В общем, мы особенно не огорчились. Решили подождать, когда Дан успокоится и поймет, что все это глупости. Адриана никогда бы не смогла…

Он вдруг осекается и смотрит мне в глаза с совершенно новым выражением.

— Постойте-постойте. Ваша фамилия не Бребенел? Вы Аугустин Бребенел?

Включаю официальный тон:

— Майор Аугустин Бребенел из следственного отделения милиции. Расследую дело об убийстве художника Дана Сократе. И вопросы здесь задаю я один.

Он пытается сдержать улыбку, стискивая зубы.

— Прошу прощения. На чем мы остановились?

— Вы сказали, что особенно не огорчились.

— Да, и я еще подумал, что Дан так бурно прореагировал из-за тех своих застарелых страхов, он как бы пошел на отвлекающий маневр, чтобы заглушить новый приступ страха. Не знаю, я понятно говорю или нет…

— Это-то понятно. Я другого не понимаю: его страхи возобновились сами по себе или их что-нибудь спровоцировало? Неожиданная встреча или что-то в этом роде.

— Встреча? Да нет. Хотя один раз в Мангалии…

— Так-так…

— Мы сидели всей компанией в летнем кафе. На второй или на третий вечер после приезда. Разговор шел о машинах, а Дана этот предмет никогда не интересовал. Из нас всех у него одного не было машины. Но так получилось, что в какой-то момент я обратился к нему — не помню уже, в связи с чем. Он не только не ответил, но даже не услышал меня. Я взглянул внимательнее: он уставился в одну точку, как будто увидел что-то на улице. И сидел так минуты две, отключась совершенно. Мы все замолчали и смотрели на него, чувствуя, что с ним что-то происходит. Потом он встряхнулся и ответил мне как ни в чем не бывало. Только с этой минуты его опять стало что-то мучить с новой силой, я это заметил. На другое утро, на пляже, когда мы остались одни, я попытался его расспросить, но наткнулся на такую же стену, что и пятнадцать лет назад. В то утро и вышел этот скандал с Мирчей.