Опоенные смертью - Елена Сулима

Едва его мать осталась одна, не зная, чем привлечь к себе внимание сына, не зная, чем заполнить свою жизнь, эта вечная домашняя хозяйка превратилась в профессиональную больную. Болезнями она достала не только родных и близких, но и врачей. Пришлось перейти на индивидуальное платное обслуживание.

Алина чувствовала, что не в праве судить эту женщину так распорядившуюся своей жизнью. Женщину, обуреваемую страхом не то чтобы одиночества, а собственной ненужности и неспособности к самостоятельной жизни. С ужасом она думала, что и её ждет такая же участь, так как модель своей семьи, родовому отношению к женщине Кирилл - переносил на их интимные взаимоотношения. Время было уже не то, и патриархальные традиции превращались в капкан, плавно переходя в удавку на шее.

Алина сопротивлялась изо всех сил, заглядывая в редакции, на выставки, встречаясь со старыми подругами, но... сил не хватало. Круг смыкался, превращаясь точку. Перетягивая на себя все её внимание, он стал действовать в стиле своей матери, - мужчина в девяносто девять килограммов на глазах превращался в капризного трехлетку, вокруг случайных шишек, которого должен закручиваться полный переполох.

Можно было, конечно, бросить его и уйти. Она это и делала иногда убегала к брату. Но возвращалась, чувствуя - что отправилась в этот путь, в брак, без обратного билета. Что-то не давало ей оторваться полностью от него... Быть может, нежность?.. Но все меньше и меньше было её в их взаимоотношениях...

- Ну, что?.. Ты все ещё считаешь, что я жестока? - нянечка Надежда опять явилась неожиданно.

- Нет. Спасибо. Я, кажется, поняла - о чем вы. Но я действительно не понимаю, как изменить свою жизнь. Внешне у других, даже у мужчин, она вызывает зависть... Я люблю своего мужа. Все равно люблю.

- А себя? - в тусклом свете от настольной лампы ужасающего лица Надежды почти не было видно. Но глаза! Магические кристаллы впились в Алину, своими лучами считывая информацию.

- Знаешь, по Кастанеде, - продолжила Надежда после небольшой паузы, такие сущности называются хищниками. Они подбрасывают людям, входящим с ними в контакт, бессмысленные проблемы, таким образом, провоцируют вспышки эмоциональной рефлексии и пожирают выделяющуюся энергию безжалостно и жадно.

- Так написано у Кастанеды? - Алине казалось, что рот её не закрывается от удивления. Про Кастанеду она могла услышать от рокеров, байкеров, хиппи, панков - от молодежи, в крайнем случае, от авангардных художников и музыкантов, но чтобы от уборщицы!.. От какой-то нянечки?!.. В таком безнадежном заведении?! "Какая же у нас, не смотря ни на что, странная страна!" - Алина переходила в своих мыслях от частного к глобальному, - "Если даже уборщица!.. Я не удивлюсь, если она начнет мне цитировать... кого бы вспомнить?.."

- Да что там Кастанеда. Тоже мне - первооткрыватель, - обезображенная щель рта Надежды изобразила нечто вроде презрительной улыбки. Обыкновенный эпигон. У нас издревле его пресловутые "хищники" назывались лярвами. Какая разница, как ни назови, они методично делают нас никчемными. Я была одна из первых каратисток в России...

Алина замерла. Наконец-то Надежда заговорила о себе, хоть как-то поясняя тайну своей жизни. Но едва замерла Алина, Надежда вынула из своего кармана "Беломорканал" и, закурив, впала в долгую паузу. Потом заговорила совсем о другом:

- Как тебе здесь? По ночам запираешься? Эти... тени уже приходили?

- Да, - печально усмехнулась Алина.

Они действительно казались ей тенями, потому что она не видела их. Тени обладали мужскими голосами. "Открой!.. Поговори со мною!.. Зачем ты такая... Я же скоро умру!.." - ныло под дверью то одно, то другое существо. Умирающая человеческая сущность. "Я тоже умру" - думала Анна и не открывала. Ей была противна даже мысль о случайном любовном приключении. Сексуальная распущенность была не свойственна ей

- Это тоже эти... лярвы? - спросила Алина.

- А как же. Они привыкли, что их кто-то должен любить. А когда никого вдруг не стало, они не смогли сами трансформировать свою жизненную энергию в любовь, хотя бы в любовь к самим себе. И энергия поменяла направление на самоуничтожение объекта.

ОСТАЛОСЬ ТРИСТА СОРОК ДЕВЯТЬ ДНЕЙ.

- Вот крем тебе привез. Из Питера. Самый дорогой. - Кирилл сидел напротив, с нежностью во взоре разглядывая Алину. С плечика сполз халат. Он протянулся и поцеловал её в плечико. - Выходи скорее отсюда. Сделай, чего положено, и выходи. Я совсем замучился. Пока меня в Москве не было, мама слегла в больницу - двигаться не может. Кажется - паралич. Что ж это вы у меня все разболелись. Я тут ультразвуком печень проверил - увеличена. Говорят, что не страшно, но увеличена!

"С чего это он подарил мне крем?.. Может, я выгляжу плохо?.. Он никогда мне не дарил ничего из косметики, разве что дезодоранты. На косметику мне надо было выпрашивать у него деньги чуть ли не месяцами и со слезами, а тут крем... Да еще, как говорит, самый дорогой..." - машинально Алина открыла баночку с кремом, мазнула им лоб и настроение её тут же испортилось. Крем был для жирной кожи. "И это - пока я в больнице - он развлекался в Питере с какой-то жирнокожей, наверняка прыщавой!.." - мысль ослепила её, и она уже не могла далее нежным взглядом смотреть на мужа.

ОСТАЛОСЬ ТРИСТА СОРОК ВОСЕМЬ ДНЕЙ

- Сереж, объясни мне, - звонила Алина их общему приятелю, мужу своей подруги, - только честно, что за роман, у моего мужа? - как могла спокойнее спросила она.

И пришлось ей долго выслушивать нечленораздельные междометия и клясться, что не выдаст.

- ... послушай, а ты что - правда, больна?

- Откуда ты взял? - спросила, словно саму себя полоснула ножом.

- Да он тут ей такую легенду прописал. Мол, тяжело ему жить одинокому, жена вот-вот помрет. А она, эта Жанна, его жалеет - сама мне говорила. Я в душе хохотал. Ну... думаю, дает! Только противно как-то, я же тебя знаю. Такие шуточки слишком мрачны.

- Господи... так спекулировать!..

- Нет, это, мать, называется не спекуляция. Это называется - лапшу на уши вешать. В одном могу поздравить. Ты же знаешь, что все это значит.

- Что?

- Такая байка у нас, у мужиков, первый признак. Очень распространенная штука. Мол, люблю, целую, да вот жена больна, уйти не могу. Так удобней. Как бы заранее подготовлены отступные позиции. А потом он изобразит скорбь на своем лице, муки совести. И бросит её как миленькую. Она дурочка, что верит. Так что будь спокойна. Пройдет. Не стоит она того, чтобы волноваться.

ОСТАЛОСЬ ТРИСТА СОРОК СЕМЬ ДНЕЙ

- А где у тебя опухоль? - безо всяких приветствий, сразу с порога спросила нянечка, бывшая каратистка.

- В груди. Что со мною делать будут?

- А ничего, грудь отрежут и выпустят.

- Как? Одну грудь?!

- Обе. На всякий случай. Это ерунда. Переживешь. У меня, вообще, никогда груди не было. Нулевой номер, да и тот велик.

- Но я же...

- Я тоже была замужем. Муж у меня был с черным поясом по карате. Дело не в этом. Причину ищи. Это же знаешь что?..

- Что? - голос Алины не звучал, она буквально выдохнула свой вопрос.

- Болезнь монашек. В монастырях чаще всего от этого женщины умирают.

- О нет! - вскинулась Алина, почувствовав, как в мозгу разливается алое пятно. - Я могу отсюда выйти?! Я вообще, не хочу больше!

- А как же, - усмехнулась щель рта Надежды, - Пора наверстывать.

- Нет. Просто у меня ещё есть недоделанные дела.

- Да-да. Понимаю. А кто тебе мешает отсюда выйти? Гулять не запрещено. Сходила на процедуры с утра и гуляй до ночи. Многие так и живут. Даже не ночуют. Главное - к утренним процедурам успеть. А если припозднишься - дай мелочь сторожу у черного входа, он тебе и откроет.

ГЛАВА 6

Алина сидела в подвальном кафе - небольшом, полутемном, уютном помещении с сомнительной славой. В том самом, где обычно собирались репортеры.

Текущих событий репортеры не обсуждали. Они отдыхали от беспрерывной текучки. Здесь текли алкогольные реки. И обычно точные мастера лаконичного жанра, оказавшись в этом подвальчике, выражались невнятно.

Длинный стол, перепутанные свои ли, чужие стаканы, бутылки из-под или с - водкой, пивом, вином всех градусов и мыслимых классов.

Алина подошла к стойке бара, заказала чашечку кофе, нарезку испанской сырокопченой колбасы, бутылку красного "Бордо", потом оглянулась, заказала ещё одну. Здесь было не принято брать только на себя. Столов было мало. Знакомые и незнакомые делили общее застолье.

Она села за длинный стол, кивнула знакомым лицам, закурила и впала в прострацию. Словно сквозь аквариумное стекло следила она за давно привычными движениями и передвижениями пьющих собратьев. Они казались хаотичными, но, как ни странно, из года в год все повторяется с невероятной точностью. За три часа до закрытия можно предсказать - кончится ли это пьяное дело всеобщей любовью: обниманиями, лобызаниями при прощании, разойдутся ли - сухо пожимая друг другу руки, или все окончится мордобоем, в результате которого никто особо не пострадает и никто ни на кого не обидится.