Нелюбимый (ЛП) - Регнери Кэти

Но она ничего не говорит.

И её молчание пугает.

— Сегодня заберите его домой, мэм, — говорит мистер Раггинс после долгого и неловкого молчания. — И подумайте о том, что я сказал… хорошо? Я уверен, что так будет лучше для всех.

Когда мама выходит из кабинета мистера Раггинса секундой позже, её лицо белое, а глаза красные и заплаканные. Побеждённые.

— Мама? — бормочу я, чувствуя беспокойство, когда беру её за руку и смотрю в её налитые кровью голубые глаза.

Она смотрит на меня и поднимает подбородок.

— Мы уходим.

Я иду рядом с ней по коридору и выхожу через двойные двери на стоянку. Я молчу, когда сажусь на заднее сиденье и пристёгиваю ремень, молчу, когда мама заводит машину, и молчу, когда она тихо плачет всю дорогу домой.

Глава 5

Бринн

Когда мы добираемся до её дома, Хоуп открывает бутылку хорошего «Мерло» и жарит для нас стейки, рассказывая мне альпинистские истории о ней и Джеме, пока мясо шипит, а на небе появляются звёзды. Она рассказывает мне о том, как Джем спас жизнь маленькой девочке, которая отстала от семьи во время похода. Никто из рейнджеров не смог её найти, кроме Джема, который знал каждый уголок Катадин, сумев найти её возле одного из водопадов на «Охотничьей тропе».

— Ему было всего лишь пятнадцать, но вот тогда-то я и поняла, что восхождение на горы не было для него просто хобби, — говорит Хоуп, потягивая вино, в то время как светлячки освещают её задний двор, словно цепочка мигающих Рождественских огней. — Это выражение его лица, когда он пришёл на парковку, где они основали поисковый штаб. Он был покрыт дорожной пылью. Она выглядела ещё хуже. Но он… ну, я знала, что мы никогда не вытащим его из леса после этого.

— Он никогда не рассказывал мне эту историю.

Я делаю глоток вина.

— Боже, я скучаю по нему.

Стоя рядом с грилем, она вздыхает, кладя руку на бедро.

— Обещай, что не рассердишься, если я скажу кое-что?

Мои глаза расширяются.

— Ты собираешься сказать что-то плохое?

— Не плохое, на самом деле… просто откровенное.

Я сглатываю.

— Хорошо.

— На самом деле, я не представляла вас парой.

— Не представляла?

— Не пойми меня неправильно, ты делала его счастливым, и я на сто процентов уверена, что он любил тебя.

Сидя на скамейке для пикника возле гриля, я делаю ещё один глоток вина, глядя на неё и ожидая продолжения.

— Но… полагаю, я всегда думала, что он, в конечном итоге, будет с кем-то, кто любил бы природу, — ты понимаешь, туризм, скалолазание, походы, всё это — так же, как он.

— Мне… понравилось это, — бормочу я.

— Нет, — говорит Хоуп, и хотя я никогда не видела, как она учит, я внезапно получила представление о ней в образе профессора. — Ты терпела это. Потому что это было частью его работы и потому что ты любила его. И, может быть, даже… — она на мгновение останавливается, пригвождая меня взглядом, — …потому что думала, что сможешь изменить его.

— Ты многое предполагаешь.

— Я?

Её голос затихает, и я подозреваю, что мы приближаемся к той части, которая способна разозлить меня.

— Я долго об этом беспокоилась. Ты и Джем. Я беспокоилась, что ты, в конце концов, заставишь его выбрать.

Её слова высасывают воздух из моих лёгких, зрение затуманивается.

— Ох.

— Бринн, — осторожно начинает она, закрывая крышку гриля и садясь рядом со мной. — Я не хочу обидеть тебя. Клянусь, что нет. Но мне просто интересно, если бы, со временем… если бы, возможно, ты бы меньше ходила в лес. Ты не росла, путешествуя и занимаясь скалолазанием. Ты не смогла сказать мне, здесь и сейчас, с какой-либо убеждённостью, что ты любила это. Но он любил. Это был даже не эгоизм, это был инстинкт. Это было необходимо. Это было в его крови, и у тебя не было никакого способа когда-либо вытащить его из леса.

— Я не пыталась вытащить его из леса. Я любила его таким, каким он был.

— Я знаю, что любила, — говорит она, морщась, когда наклоняет голову на бок. — Но ты бы хотела путешествовать пешком и разбивать лагерь каждый отпуск? Хотела бы растить своих детей в лесу каждые выходные?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Она делает паузу, качая головой.

— Ты жила в городе. В центре Сан-Франциско, Бринн. Сходить в поход было для тебя экскурсией. Однодневная поездка. Для Джема это было образом жизни. Его работой было писать о походах и скалолазании, и я полагаю, что эту его часть ты терпела и пыталась принять, присоединяясь к нему время от времени. Но ты должна знать, даже когда он был с тобой, он порабощал часть своей натуры, живя в городе. Он жаждал быть в дикой природе постоянно. Всё время. Каждые выходные. Каждое мгновение.

— Он сказал тебе это? Что он предавал себя?

— Я знала его лучше, чем кто-либо, — тихо говорит она. — Я наблюдала это. Я волновалась за него. И за тебя. За вас обоих.

Глаза Хоуп печальны, когда она смотрит на меня пристальным взглядом, и это сжимает мне сердце. Отчасти причина, по которой её слова так сильно ранят, заключается в том, что они обращены к истине, которую я игнорировала, которую я никогда для себя полностью не признавала: что, со временем, я могла ходить с Джемом в лес всё реже и реже, потому что мне не нравилось это. А Джем не смог бы остаться в стороне, потому что он любил это. И, возможно, я бы обиделась на его драгоценные леса за то, что крали его у меня. Я даже могла бы начать обижаться на него тоже.

— Ты поделилась своими переживаниями с Джемом? — спрашиваю я, меняя формулировку своего предыдущего вопроса. Я хочу знать, обсуждали ли они это за моей спиной.

Она поднимает подбородок и кивает.

— Он был моим близнецом.

— И что он сказал? — спрашиваю я скрипучим голосом.

— Что он может любить вас обоих. Что вы вместе разберётесь с этими.

— Мы бы сделали это, — говорю я, смотря в её глаза и чувствуя себя смущённо и одновременно рассержено.

Она встаёт, пересекает внутренний дворик и поднимает крышку гриля, чтобы перевернуть стейки.

Моё праведное негодование возрастает, когда я допиваю вино. Как она посмела усомниться в силе нашей любви? Как она посмела усомниться в отношениях, у которых даже не было шанса?

— Зачем ты мне сказала это? — спрашиваю я. — В чём смысл?

Она оборачивается, выражение её лица сочувствующее, но не сожалеющее.

— Потому что ты горюешь уже два года.

— И что с того? — спрашиваю я, язвя.

— Так легко идеализировать кого-то, кто мёртв, чтобы сделать свою жизнь святилищем для них.

— Думаешь, было легко потерять своего жениха? — спрашиваю я, вскакивая на ноги. — Потерять любовь всей моей жизни?

— Нет, — тихо отвечает она. — Думаю, это было мучительно.

— Тогда…?

— Джем не был богом, — шепчет она, слёзы катятся по ее щеке. — Он был прекрасным и чистым… но он был не без греха, как и все остальные. Он предложил тебе своё сердце, но его душа уже принадлежала лесу, Бринн. Всегда.

«Моя душа принадлежит Катадин… Ну, во всяком случае принадлежала, до того, как я отдал её тебе».

Теперь я вспоминаю слова, слышу их в своей голове — то, как первая половина предложения была произнесена с благоговением, в то время как вторая половина была сказана легко и сладко, когда он потрепал меня по щеке.

— Он любил меня, — хнычу я.

— Да, любил.

— Мы бы сделали это.

Она смотрит на меня, её глаза грустны, а её молчание говорит красноречивей всяких слов.

— Мы бы с этим разобрались, как он и сказал! — настаиваю я.

— Хорошо, — мягко говорит она, но между нами уже произошло что-то невысказанное: и это молчаливое и ужасное понимание:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мы могли бы разобраться с этим. Но опять же, может, и нет.

***

Мы едим большую часть времени в тишине, и в какой-то момент мне приходит в голову, что Хоуп говорит то, что я бы сказала только тому, кого никогда не собиралась увидеть снова. И вот тогда я осознаю это: сегодня наша лебединая песня. На самом деле, мы не были друзьями — лишь соединены нашей общей любовью к тому, кого сейчас нет. Когда она завтра уедет в Бостон, она будет жить своей жизнью, и я думаю, что она ожидает, что я буду жить своей. После сегодняшнего вечера, мы, вероятно, больше не увидимся.