Наследница трех клинков - Дарья Плещеева

Стало быть, они считают, что племянница и дочь изменила мужу? С кем – неважно, и арап может быть не глупее гвардейца, важно, что две женщины обвиняют третью в измене супругу. Любимому супругу! Да коли и нелюбимому – раз встала с мужчиной под венец, изволь быть верна, иначе, иначе… иначе ведь никак нельзя…

И не было никакой подмены, подмену Анетта бы заметила. Она рожала легко – на изумление легко для первородки, как сказала повивальная бабушка. И чернокожий младенец был – ее младенец!

Этого младенца ее мать, ее родная мать, собиралась спровадить в воспитательный дом, где такие крошки мрут, как мухи. Своего же внука, Господи! Не сомневаясь, что это – ее внук…

– Тебе же, дурочке, хотим помочь, – Прасковья Ивановна притянула племянницу к себе и поцеловала. – Всяко случается, всяко… а ты у меня на руках росла, Анюточка…

Мать смотрела строго.

Мать была для Анетты образцом замужней женщины – стройна, легка, сказочно хороша собой, предана мужу и детям, образованна – отменно рисовала, и в альбомах у нее сохраняются портреты маленькой дочки, и карандашом, и акварелью. Рядом с матерью Анетта, щупленькая и с внешностью самой скромной, всегда себя чувствовала неоперившимся птенцом, даже когда вышла замуж за любимого Алешу. Матерью можно было лишь восхищаться…

Господи, что же такое творится?..

Все смешалось в Анеттиной голове. Лицо матери сделалось вдруг плоским, металлическим, лицо тетки – желтым, тестяным, как раскатанный пласт для круглого пирога. Тонко вырезанные губы шевелились с лязганьем, пухлые – с пришлепываньем. Только это пробивалось сквозь гул в ушах – лязганье и пришлепыванье. Они испугалась, что вот сейчас лишится чувств и грохнется на пол.

И мысль родилась, нелепая и страстная: спасать, спасать Валериана! Нельзя его в воспитательный дом, нельзя! Быть с ним, не отдавать его!.. Бежать с ним! Если Алеша в Ярославле – то ведь можно помчаться на Васильевский, забрать дитя, забрать Марфу, она же не все деньги потратила, и бежать, бежать!..

Шуба лежала на полу – мать и тетка не желали к ней прикасаться даже носками туфель. Анетта наклонилась, подхватила ее за рукав, потащила прочь из комнаты.

– Стой, ты куда? – крикнула мать.

Под ноги подвернулись ступеньки, Анетта чуть не полетела вниз. Но с лестницы легче было подхватить тяжелую шубу и накинуть на плечи.

Зажимая уши руками, едва не теряя шубу, она кинулась бежать.

Как ей удалось выскочить из особняка – неведомо. Тетка кричала людям, чтобы хватали, держали, но ангел-хранитель отвел протянутые руки.

Она опомнилась, пробежав уже порядочно по Аглицкой перспективе. И мысль в голове была одна: как хорошо, что не успела снять валенки…

Впереди была затянутая тонким неровным льдом Фонтанка. И Анетта подумала, что попасть сейчас на Васильевский остров к Марфе и Валериану будет непросто. Петербуржская гнилая зима – это совершенно невразумительный ледостав. Не то что московская.

За ней бежали воронинские люди, крича прохожим, чтобы помогли удержать беглянку. Анетта перекрестилась – и сбежала на лед. Шуба наконец слетела с плеч, но оно и к лучшему – Анетта потащила ее за собой за длинный рукав. Сама она была настолько легка, что лед не треснул, а когда бы шла в шубе – то неизвестно…

Господь уберег – она миновала те опасные места, где в речку спускали сточные воды, и выбралась на берег, не успев замерзнуть. Погоня осталась на том берегу – никто не решался повторить этого подвига.

К Анетте подбежала шустрая старуха, замотанная в платки, три по меньшей мере, и закричала срывающимся голосом:

– Дура! Дура ты бестолковая! Провалилась бы – кто бы вытаскивать стал?!

Анетта оттолкнула ее и быстрыми шагами, таща шубу, ушла в переулок. Она все еще не ощущала холода. Было кое-что поважнее холода: ее будущее с Алешей и без Алеши.

Если послушать мать и рассказать ей, где живут Марфа с Валерианом, то старшие все сделают разумно: Марфа всенародно покается в преступлении, дитя поедет в воспитательный дом, а Алеша прискачет в столицу просить прощения. Через девять месяцев родится другое дитя, не Валериан, совсем другое…

А Валериана не будет.

Мать и тетка для приличия предпримут розыски якобы похищенного младенца, куда-то пошлют людей, люди вернутся и доложат то, что им заранее велят доложить: был-де и увезен на юг, или в Малороссию, или за рубеж. Алеша погрустит и успокоится… а Валериана не будет…

В шубу набился снег, вытряхнуть ее слабыми руками Анетта не могла, кое-как очистила испод, надела, запахнулась. Оставалось молить Господа, чтобы не допустил горячки, и бежать, бежать на Невский, туда, где убежище. Спрятаться, скрыться – и жить как-нибудь… и молить Бога, чтобы это загадочное дело как-то разъяснилось…

И рассказать все Като! Она не дура, нет, не дура! Она – ловкая актерка, ловкая и бесстрашная, она что-нибудь придумает. Хотя – что уж тут придумаешь…

Анетта шла быстро, чтобы не замерзнуть. Под шубой образовалось тепло, но голова была непокрыта. И все яснее становилось, что Алеши в ее жизни не будет. И любви не будет. А кончится все это, скорее всего, девичьей обителью. Рановато в шестнадцать лет – но ежели сам Господь ведет, посылая столь необычные и тяжкие испытания?

Анетта вошла в переулок, во двор, поднялась на один пролет черной лестницы. Оставалось одолеть еще полсотни ступенек – и оказаться среди своих. Начнутся укоры, расспросы, придется что-то лгать… о Боже, сколько же скопилось вранья, вовеки не отмолить!

И Анетта наконец-то разрыдалась.

Она плакала не о смутном своем будущем и даже не о судьбе сына, любовь свою она оплакивала, любовь обреченную, и надежды несбыточные, и то, что поддерживало ее в последние месяцы, – преданность Алеше…

Черная дверь скрипнула и отворилась. На пороге встал худощавый мужчина в синем шлафроке, прекрасно сложенный, широкоплечий, в перехвате – как самая утянутая фрейлина, на голове у него был ночной колпак, лицо прикрыто белой кожаной маской, руки – в белых перчатках.

– Сударыня? – спросил он по-русски. – Вас кто-то обидел?

Голос был молодой, сочувственный, даже ласковый.

Анетта не ответила – ей было стыдно, что ее застали в таком состоянии.

– Погодите, не убегайте, – сказал замаскированный мужчина. – Одно мгновение… Никишка! Принеси воды с лимоном! Да на подносе, дурак! Как тебя учили!

В глубине жилища раздались быстрые шаги, вышел мальчик лет тринадцати, в кафтане с барского плеча, и встал перед Анеттой с подносом. Она сделала отстраняющий жест.

– Это вы, сударыня, напрасно, – мужчина в шлафроке вышел на лестницу, взял стакан, приобнял Анетту и заставит ее выпить немного кисловатой холодной воды. – Мы тут нюхательных солей не держим, но могу предложить немного хорошего вина. Оно подкрепит вас…