Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2) - Уильям Теккерей

— Так он помер, бедненький!.. — проговорила глухая старушка, разобрав наконец то, что кричала ей в самое ухо служанка Кассия. — Что ж, все там будем. Вот кабы все мы были такие добрые, как полковник, никто б не боялся предстать перед господом. Надеюсь, жену он берет хорошую. Кто-кто, а он такую заслужил, — добавила миссис Мейсон.

Наши дамы решили, что старушка впала в детство, недаром Кассия говорила, что она нынче стала совсем "беспамятная". Затем миссис Мейсон спросила, кто же эта вторая пригожая дама, и Этель объяснила ей, что это миссис Пенденнис, приятельница полковника и Клайва.

— Приятельница Клайва! Ну как же!.. Хорошенькая была девушка, да ведь и он был красавчик. Картины вот эти рисовал. ДОеня один раз срисовал в чепце со старой моей кошечкой, надо же! А кошечка-то эта, бедненькая, уж сколько лет как околела.

— Письмо было барыне от полковника, мисс! — восклицает Кассия. — Ведь было вам письмо от полковника, сударыня? Намедни, помните?

И Кассия приносит письмо и показывает его дамам. Вот что в нем было написано:

"Лондон, 12-е февраля, 184.. года

Дорогая моя старушка Мейсон!

Я только что узнал от одной знакомой, гостящей в Ваших краях, что Вы живы-здоровы и справлялись о _своем шалопае_, Томе Ньюкоме, который тоже жив-здоров и счастлив и надеется вскоре стать _еще счастливее_.

Письмо, в котором мне о Вас сообщали, было послано _в Бельгию_, в город Брюссель, где я жил (неподалеку оттуда происходила знаменитая Битва при Ватерлоо); но я сбежал из-под Ватерлоо, и письмо _настигло меня уже в Англии_.

Я не могу сейчас прибыть в Пьюком и лично дожать руку моему верному старому другу и милой нянюшке. У меня дела в Лондоне; к тому же в Ньюкоме находятся сейчас мои родственники, которых не очень бы обрадовала встреча со мной и моим семейством.

Но я обещаю скоро навестить Вас вместе с Клайвом. Мы тогда познакомим Вас с новым другом — _моей очаровательной маленькой невесткой_, которую обещайте мне полюбить всем сердцем. Она — шотландка, племянница моего старого друга, Джеймса Бинни, эсквайра, служившего по гражданскому ведомству в Бенгалии; он оставит ей в наследство _кучу денег_. А теперешнее ее имя Рози Маккензи.

Вскоре мы пришлем Вам _кусок свадебного пирога_ и новое платье для Кассии (поклон ей от меня). Когда меня не станет, внуки мои будут всегда помнить, каким добрым другом Вы были любящему Вас

Томасу Ньюкому".

Кассия, наверно, подумала, что между супругой моей и Клайвом что-то было, ибо, когда Лора прочла это письмо, она положила его на стол, села и, закрыв лицо руками, расплакалась.

Этель задержалась взглядом на портретах Клайва и его отца. Потом, положив руку на плечо подруги, сказала:

— Пойдемте, душечка. Становится поздно, и мне надо спешить к моим детям.

Она церемонно простилась с миссис Мейсон и ее служанкой и покинула их жилище, уводя под руку мою жену, все еще охваченную волнением.

После этого мы не могли больше оставаться в Розбери. Добрая принцесса де Монконтур, узнав о случившемся, тоже залилась слезами. А миссис Пенденнис снова дала волю своим чувствам, когда, по дороге на железнодорожную станцию, мы проезжали мимо ворот Ньюком-парка.

Глава LXII

Мистер и миссис Клайв Ньюком

Дружба между Этель и Лорой, столь окрепшая во дни описанных душевных волнений, жива и поныне и почти не утратила прежней силы. Конечно, женщине, обремененной заботами о все возрастающей семье, трудно поддерживать отношения вне дома с тем пылом и горячностью, какие проявляют друг к другу молодые девицы; однако Лора, чье расположение возникло из сочувствия к Этель Ньюком в те горестные для нее дни, и потом продолжала питать к ней уважение, ибо, по ее словам, выпавшие на долю девушки испытания, а быть может, и сердечные невзгоды только выявили благородство ее натуры. Она теперь совсем не похожа на легкомысленную и суетную особу, которая еще недавно пленяла нас блеском своей юной красоты, остротой своевольного ума, безрассудным кокетством.

Плакала ли Этель втихомолку из-за свадьбы, при одной мысли о которой наполнялись слезами кроткие глаза Лоры? Мы догадывались о чувствах мисс Ньюком и щадили их. Подруги никогда не говорили об этом, и Лора даже в самых задушевных беседах с мужем и то, признаться, старательно обходила этот предмет, не решаясь обсуждать тайны своей приятельницы. Я, со своей стороны, мог только ценить эту сдержанность и, если сама Этель о чем-либо сожалела и горевала, восхищаться ее молчаливым самообладанием и новой манерой держать себя, исполненной тихого и грустного достоинства.

Подруги беспрестанно обменивались письмами, и младшая подробно описывала в них труды, радости и заботы своей новой жизни. Она совсем отказалась от светских развлечений и всецело посвятила себя воспитанию и обучению своих сирот-племянников. Чтобы учить их, она училась сама. В своих письмах она забавно и трогательно признавалась в собственном невежестве и высказывала твердое намерение преодолеть его. В Ньюкоме не было недостатка во всякого рода учителях; и она взялась за ученье, как прилежная школьница. Тетя Этель до тех пор упражнялась на фортепьяно в маленькой гостиной возле зимнего сада, пока клавиши не стали повиноваться ей и издавать под ее пальцами сладчайшие звуки. Когда два года спустя она приехала погостить к нам в Фэрокс и села играть танцы детям (нашу вторую дочь зовут Этель, а первую — Элен, в честь еще более дорогого для нас существа), мы просто восхитились ее искусством. Сколько, верно, ей пришлось потрудиться поздними вечерами, когда ее маленькие питомцы уже спали, а она одиноко сидела за фортепьяно со своими грустными думами, прежде чем так усовершенствоваться в игре, чтобы доставлять утешение себе и великую радость своим ребятишкам.

Когда развод был признан судом и закреплен по всей форме (отчего леди Хайгет, как нам известно, не стала много счастливее злополучной леди Клары Ньюком), Этель начала опасаться, как бы сэр Барнс не женился вторично и не привел в дом новую хозяйку, что лишило бы ее возможности заботиться о детях.

Опасения мисс Ньюком, что брат попытается снова жениться, оправдались; но благородная девица, к которой он посватался, предпочла ему, к превеликому его удивлению и гневу, бедного священника и жизнь впроголодь на скудный доход; а когда, вслед затем, он удостоил предложением своей доблестной руки дочь богатого соседнего фабриканта, та с испугом кинулась в объятия папеньки, дивясь тому, как только смеет подобный человек помышлять о женитьбе на порядочной девушке. Сэр Барнс Ньюком был поражен столь яростным отпором; он счел себя обиженным и несчастным человеком, жертвой несправедливых гонений, что, конечно, не улучшило его нрава и не прибавило счастья его домочадцам. Разумеется, Этель была свидетельницей постоянных вспышек гнева и проявлений крайнего себялюбия Барнса, его ссор с прислугой и гувернантками и прочих домашних передряг, однако с ней он ничего подобного себе не позволял. Она теперь утратила свою былую строптивость, но ее гордая решительность оставалась надежной защитой от трусливой тирании брата; к тому же она была наследницей шестидесяти тысяч фунтов, и сэр Барнс с помощью разных хитрых намеков и жалостных слов старался обеспечить в дальнейшем этот лакомый кусок своим бедным, несчастным отпрыскам.

Он утверждал, будто Этель разоряют ее младшие братья — тот, что в колледже, и другой — в армии, чьи расходы она оплачивала; им, по мнению Барнса, с лихвой хватило бы крохотного их состояния и вдовьей доли их матери; он искусно доказывал, что пребывание сестры у него в доме сопряжено для него с разными лишними тратами, и на этом основании прибрал к рукам значительную часть всех ее доходов. Так выездных лошадей и коляску держала она — ему-то, бедному холостяку, только и нужно, что одну верховую да пролетку. И слуги у нее были свои, а так как у него никто подолгу не живал, то он частенько использовал сестрин штат. Он бы заставил ее покупать уголь для отопления и вносить подати в казну ее величества, но, по чести говоря, эти непомерные домашние расходы, а также благотворительность, размеры которой возрастали по мере того, как мисс Ньюком знакомилась с жизнью округи, за год превратили ее из богатой наследницы в беднячку.

Чем ближе она узнавала своих соседей, тем больше денег жертвовала на богоугодные дела. Она отдавала беднякам немало времени и забот, без показного сострадания ходила из дома в дом и содрогалась душой от зрелища нищеты, которая окружает нас повсюду, заставляя в смущении забывать свои мелкие горести и обращать помыслы к смирению, милосердию и молитве. Поборники наших различных вероучений, беспрерывно и повсеместно воюющие друг с другом, опускают оружие пред лицом нищеты и склоняют колени, признавая ее могущество. Смерть, косящая без устали, неутолимый голод, дети, рождающиеся ежедневно, чтоб голодать, — вот какая картина предстала глазам нашей столичной барышни, бежавшей от пышной суеты прежней жизни, и она бродила по темным закоулкам, где обитало несчастье; садилась на постели из голых досок, куда, благодаренье господу, могла подчас принести хоть каплю радости и утешения; и возвращалась, потрясенная беспросветной нуждой и растроганная терпением и кротостью новых друзей, к которым привела ее судьба.