В твой гроб или в мой? (ЛП) - Хайд Жаклин

— Хочешь печенья? — голос бабушки доносится из-за моего плеча, и от нее пахнет чем-то сладким и вкусным.

Я смотрю на бабулю, и серебристые волосы на ее макушке подпрыгивают, когда она кивает.

— И приятно видеть, что ты хотя бы приняла душ сегодня.

— Не хотелось бы это комментировать, но согласна, — кричит Бернадетт с порога кухни, громко пережевывая тост и подставляя руку, чтобы поймать крошки. — Этот джем должен быть запрещен, Эстель, — она подчеркивает свое утверждение стоном.

Бабушка качает головой.

— Спасибо, Бернадетт. Возьми пылесос, когда закончишь мусорить, — затем она улыбается мне, ставя тарелку с печеньем на стол. — Итак, какие закуски ты хочешь на потом?

— Из-за тебя я наберу еще десять фунтов (прим. 4,5 кг), — говорю я со вздохом.

— И хорошо, тебе нужно немного мяса на этих костях — съязвила она в ответ.

Я следую за бабушкой, когда она направляется на кухню, обходя стороной Бернадетт.

— Бабушка, ты должна жить вечно.

— Ха! Нет, спасибо. Людям не суждено прожить больше одной жизни, — говорит она, замешивая тесто на кухонном столе. Кастрюля на плите начинает закипать, и я убавляю ее на медленный огонь.

Если бы ты только знала.

Я бочком подхожу к ней, наблюдая, как она перемешивает муку.

— А что, если кто-то может?

— Что, если кто-то может что?

— Не бери в голову, — шепчу я.

Она дважды моргает и оглядывает меня с ног до головы, прежде чем накрыть тесто полотенцем и выключить плиту.

— Хотела бы я точно знать, что именно произошло во время твоего маленького отпуска, о котором вы с Бернадетт постоянно болтаете.

***

Спустя целую коробку салфеток мое лицо болит от слез, и бабушка воспринимает все это спокойно, в то время как я чувствую себя истощенной и обессиленной. Думаю, этого и следовало ожидать: старшее поколение крепкий орешек. Правда, я опустила информацию про вампиров и угрозы.

— Уф, голова болит, — я вытираю лицо насухо и сморкаюсь. Лицо кажется опухшим, и мне не нужно зеркало, чтобы сказать, что я выгляжу как живой мертвец.

Бабуля качает головой.

— Ты такая же упрямая, как твоя мать. Держать все в себе вредно для здоровья.

— Вот, прими немного ибупрофена, — говорит Бернадетт, вкладывая мне в руку две таблетки и стакан воды.

— Спасибо.

— И ты с ним совсем не разговаривала? — спрашивает бабушка, нежно убирая волосы с моего лба.

Тяжесть ложится у меня в груди, и я сглатываю.

— Нет.

Я не готова отпустить его, даже если этого хочет Фрэнк Штейн. Действительно не готова. Голос в голове напоминает мне, что я знаю его всего неделю. Сердце говорит совсем другое, и тот факт, что он вампир, не играет в этом никакой роли. Ни разу он не заставил меня почувствовать страх. Только то, что я желанна и важна для него.

Бабуля внезапно хмурится.

— Вчера звонила твоя мать, беспокоилась о тебе.

— Да, — говорю я, скривившись. — Она написала мне сегодня утром в Инсте, чтобы напомнить о свадьбе Эрики, поскольку мой телефон не работал, — и ей не стоило беспокоиться, ведь Эрика сама взорвала мой директ в Инсте просьбами приехать.

— Я скажу всем, что ты чумная, — говорит Берни. — Только намекни, и мы сможем не ехать туда.

Я снова скривилась при этой мысли.

— Нет. Я пойду, — говорю я со вздохом. — Эрика на самом деле никогда бы меня не простила.

— Хорошо. Думаю, тогда я тоже пойду, — Берни стонет, как будто свадьба — настоящая пытка.

Я ухмыляюсь, радуясь, что, по крайней мере, она будет моим плюс один. Кроме того, больше нет смысла переживать из-за Влада, так что я, пожалуй, пойду.

Прошла неделя, а он так и не позвонил. Я ненавижу себя за то, что хочу, чтобы он связался со мной, ведь боюсь, что Фрэнк Штейн каким-то образом узнает. Влад сказал: «Куда ты, туда и я». Так и что? Почему он хотя бы не написал?

Я опускаюсь на стул, чувствуя, как Бернадетт подходит ко мне сзади, чтобы обнять через спинку, крепко прижимая к себе. Я не могу продолжать так издеваться над собой.

Я делаю пару глубоких вдохов и сжимаю ее руки в ответ.

— Почему мужчины такие засранцы?

Она печально смотрит на меня, затем гремит ключами от машины и указывает большим пальцем на дверь.

— Готова пойти ко мне на вечеринку с ночевкой?

Кивнув, я отталкиваю ее и вытираю слезы рукавом пижамы.

Ворча, я опускаю взгляд на себя. Я не наряжалась все то время, пока была здесь, и ради чего? Это должно прекратиться.

Я по глупости влюбилась так сильно, так быстро, глубже, чем когда-либо чувствовала к Чеду. И все же, я снова в пролете. Жду мужчину, который даст мне стимул жить дальше. Не человека, а определенного вампира. Не важно.

Глава 38

ВЛАД



— Ты серьезно самая несуразная летучая мышь на свете, — говорит Дойл с дразнящей усмешкой.

Клетка, в которой я сижу, раскачивается, когда меня наконец-то вызволяют из заточения в неизвестной ветеринарной клиники в США. Та самая клетка, что была почти невыносимой в последние несколько дней. Пока Дойл идет, я смотрю за крошечные решетки своей «камеры», не видя ничего, кроме каменных стен. Это место вряд ли можно порекомендовать, учитывая постоянный животный визг и такую вонь, что потребуется несколько ванн, чтобы избавиться от запаха.

Есть целый список причин, по которым я сейчас так слаб. Подготовка к мероприятию один из пунктов, Обри, что была моей последней едой — еще один, все эти превращения и принуждения, что нужно было выполнить, чтобы попасть в Америку… Кроме того, я был ужасно ранен, и на самоисцеление ушло то немногое, что у меня осталось. Прошла неделя, а эти жалкие людишки все пытались насильно скормить мне отвратительных жуков, как обычной летучей мыши, в то время как им следовало бы давать мне кровь. Я совершенно истощен в своей маленькой и пушистой форме.

И из-за этого Дойл веселится на всю катушку.

— Как, черт возьми, тебя угораздило попасть под грузовик? — спрашивает он, продолжая ржать. — Забыл включить гидролокатор84? — Дойл смеется над собственной шуткой, а меня швыряет вниз головой, когда металлический корпус врезается в неподвижный предмет. — Упс. Эта дверь выскочила из ниоткуда.

Он сделал это специально.

Внутри здания лают собаки и хлопают крыльями птицы.

— Бедняжки. Если я и так уже вытаскиваю тебя из этого печального места, может я могу заодно выпустить остальных паразитов на свободу, а?

Паразитов? Гребаный ублюдок. Мои ноздри неконтролируемо раздуваются. Я кричу, мой голос — писк и едва слышен. Мгновение спустя меня снова толкает в прутья, когда этот ублюдок расшатывает клетку, и скрипучая дверь в общий коридор со скрипом открывается.

Я убью его. Это просто унизительно.

Я сижу в той же адской клетке, в которой проснулся несколько дней назад, когда Дойл весело насвистывает. Насколько я помню, никогда еще мне так сильно не хотелось кое-кого ударить.

— Я знал, что маячок, который я повесил на тебя, пригодится. После того как Анжелика замуровала тебя в тот раз, тебе очень повезло, что я до этого додумался, — продолжает он, говоря так, словно я не сижу в долбаной клетке и не жду, когда он меня выпустит. — Если бы ты просто подождал, ничего бы этого не случилось.

Дверь клиники открывается, и я наконец-то вижу свободу за стенами ветеринарного ада, который был моей тюрьмой. Я уже начал бояться, что никогда не смогу выветрить из носа резкие запахи дезинфицирующего средства, отбеливателя и перхоти животных.

Когда, черт возьми, он собирается открыть эту штуку? Я знаю, что даже ослабев могу в последний раз сменить форму, но эта «тюрьма» кажется милями сплошного камня.

Я борюсь с тошнотой, когда столько отвратительных запахов одновременно поражают мои чувства, и проклинаю этот город к ебаной матери. Мне потребовался час, чтобы долететь до ближайшего румынского аэропорта в форме летучей мыши, где пришлось принудить не менее десяти человек, чтобы сесть в самолет, и с тех пор унижения только продолжались.