На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Но, несмотря на все спокойствие, руки его дрожали, ибо он отлично понимал, как мало у него надежд на благополучный исход. Трюмы «Миледи» заполняли не бочки с китовым жиром, а мешки с драгоценными шкурками котиков. Не стоило браконьеру с таким ценным грузом идти на Ольгу, но американец рискнул: в укромной бухточке южнее Ольги он должен был взять у китайцев-зверовщиков груз соболей.

Русский офицер спустился в трюм. Идя медленным развалистым шагом, шкипер показывал ему дорогу. Он стоял, сунув руки в карманы, и попыхивал трубкой, когда русские распороли мешки и вывалили шкурки. Будто серебристо-черная вода заструилась по трюму. Он смотрел на это деланно спокойно, как чужой.

— Я буду протестовать, — повторил он, — Вы считаете, что весь морской зверь принадлежит вам?

— Я считаю, что вы морского котика били на островах, которые принадлежат Российской империи. Вы нарушили международные соглашения.

— О, я все нарушил! — хмуро согласился шкипер.

Алексей Иванович обошел судно. Это был ловко построенный вместительный китобой.

«Миледи» взяли на буксир.

Алексей Иванович долго стоял на корме, не сводя глаз с богатой оснастки, со всего стройного, легко режущего волны корпуса «Миледи».

Строитель сделал шхуну не только легкой на ходу, но линиям ее он сумел придать то несомненное изящество, которое выделяло ее среди других судов.

Шхуна должна была достаться Линдгольму. Алексей Иванович, знавший все дела патрона, знал и это обстоятельство. Адмирал Лесовский обещал Линдгольму первый же приз. На этой шхуне купец займется китобойным промыслом.

Красное огромное солнце повисло в утреннем тумане над морем. От него к корвету протянулась пурпурная дорога. Ветер свежел, корабль заметно убыстрил ход.

Наутро во Владивостоке Алексей Иванович надел чиновничий сюртук и отправился к адмиралу Лесовскому.

В адмиральской приемной ожидало несколько офицеров, Среди них Алексей Иванович узнал командира 1-го отряда Тихоокеанской эскадры контр-адмирала барона Штакельберга, командира клипера «Джигит» Гринберга и старшего офицера крейсера «Африка» Рязанова.

Алексей Иванович сделал общий поклон и сел у дверей. Офицеры не обратили на него внимания.

Уже несколько раз открывались двери адмиральского кабинета, уже побывал там блестящий Штакельберг, о котором, как о завсегдатае японских чайных домов, ходило во Владивостоке множество рассказов, Уже прошли командир «Джигита» и старший офицер «Африки». Появились новые офицеры. Алексей Иванович по-прежнему сидел на своем стуле.

Когда в приемной остался один незначительный офицер, судя по грустному, подавленному виду, пришедший за восстановлением справедливости, адъютант приблизился к Алексею Ивановичу.

— Алексей Иванович Попов по сугубо личному делу!

Адмирал Лесовский принял его, сидя за столом под поясным портретом государя. Худощавый, с седыми баками.

— Я к вам, ваше превосходительство, как русский к русскому. Мне известна ваша последняя речь… Вы изволили сказать: «Владивосток — оплот России на Тихом океане. Естественная граница наша. С приобретением берегов Японского моря Россия вышла к своим естественным рубежам».

Адмирал несколько секунд с удивлением смотрел на посетителя, потом кивнул головой. Посетитель держался с достоинством. Неторопливо расстегнул он борт сюртука, вынул из кармана сложенный вчетверо лист, расправил его и положил перед адмиралом.

Адмирал увидел план Владивостока.

— А к чему, собственно…

— Ваше превосходительство, конечно, все люди, все человеки. Но не должны ли мы думать, что в России желательно благополучное существование прежде всего русских? Что же можно сказать в этом смысле применительно к оплоту России на Тихом океане? Вот, изволите видеть…

Посетитель взял со стола синий карандаш и указал на квадратик:

— Вот, изволите видеть, Морское собрание, а это участки от него к Амурскому заливу. Превосходные центральные участки города, Но кому они принадлежат в сем оплоте Российской империи? Они собственность господина Дикмана из Гамбурга. К слову сказать, в городе еще нет православного собора, а вот лютеранская кирка уже имеется, и преприличная. Органист лютеранской церкви в Ситхе господин Отто Рейн приобрел три участка против Торгового порта, рядом с Адмиральской пристанью.

Адмирал крякнул и склонился над планом.

Тонкими, отчетливыми буквами в квадратики участков были вписаны фамилии владельцев… Американцы братья Карл и Оскар Смиты, немцы Кунст и Альберс, голландец Джон Корнелиус Девриз…

— А это что?

— Это, ваше превосходительство, участки манзы Ча и за ним каменный дом Гольденштедта. Ему же казна отвела сейчас под заимку целый полуостров при впадении Суйфуна в Амурский залив. Господин Гольденштедт из города Вены. Вот на сопке, ваше превосходительство, сухарный завод Морского ведомства. А за ним до самого залива земля принадлежит датчанину Босгольму.

— Ну, Босгольм, — неопределенно сказал адмирал.

— Нет слов, Босгольм — владивостокский старожил, — торопливо проговорил Алексей Иванович, уловив с голосе Лесовского сомнение, — прибыл сюда двадцать лет назад, известный капитан, исходил все моря. Однако русского подданства не принял. А все пади на восток от Босгольма отданы американцу Генриху Куперу.

— Да, черт возьми, как это все вышло… Но теперь это уже не куперовские участки.

— Совершенно согласен с вашим превосходительством, падь уже принадлежит его жене, крещеной китаянке Марии Купер. А вот англичанин Демби отхватил всю улицу Петра Великого. А по соседству хозяйничает немец Гуммель. Это по части недвижимого имущества в городе. Что же касается торговли и промышленности, прилагаю вашему превосходительству сугубо краткий докладец.

Алексей Иванович из того же кармана сюртука извлек два плотных листа бумаги, исписанных короткими ровными строчками.

Лесовский пробежал их глазами. Нахмурился.

— Докладец составлен обстоятельно. Однако применительно к чему все это ваше изыскание и сообщение?

— Ваше превосходительство, — сказал тихо Попов, — применительно к тому, что я русский человек. Тверяк. Из Тверской губернии. Приехал сюда по собственной воле приложить силы для славы родной земли и соотечественников. Чувствую возможности. Но дорог нет. Везде немцы. В этом краю, бесконечно богатом, помогите, ваше превосходительство, утвердиться русской предприимчивости и русскому труду.

— Бесконечно богатом?! Кто вам сказал, что край богат? — неожиданно спросил адмирал.

— Ваше превосходительство, позвольте! — удивился Алексей Иванович.

— Легенды, милостивый государь! Ну кто вам сказал, что край богат?

— Я, слава богу, сам… Кроме того, общее мнение…

— Вот то-то и оно: общее мнение! А откуда взялось это общее мнение? Со слов путешественников-верхоглядов. Жили они здесь? Нет-с, не соизволили. Приехали, скользнули, изъяснились, кто на бумаге, кто изустно, и отбыли.

Алексей Иванович растерялся от неожиданного хода адмиральских мыслей.

— Разговаривал я однажды с таким путешественником, — усмехнулся Лесовский. — Приехал он сюда по служебной надобности, пробыл два месяца и зашел ко мне попрощаться. Образованнейший человек. Весьма восхищался: богатства неописуемые! Как же, видите, едучи сюда, вышел он как-то из тарантаса, а трава вокруг — выше человеческого роста! Ирисы узрел лиловые, чертополохи желтые, лилии выше колен. А вдали синие горы. Поехал дальше. И вот он уже в горных долинах. Смотрит, и глазам не верит: пробковый дуб! Рядом — грецкий орех. По черной березе вьется виноград. А за березой — японский клен. Едет мой путешественник, едва дышит от восторга. Подъехал к ручью коней напоить… В прозрачной воде под солнечным лучом застыла королевская форель! По земле ползут ветки кишмиша и точно сами лезут в рот. По горной тропе торжественно, весь в белом, спускается кореец со своей арбой. В арбе в легкой зеленой юбке и розовой кофте сидит его баба, «Изумительное богатство», — думает мой верхогляд.

Лесовский закурил, выпустил густой клуб дыма и засмеялся. Он говорил легко и с удовольствием.

— Ваше превосходительство, — сказал Алексей Иванович, — а ведь то, что вы перечислили, — сущая правда. Кроме, впрочем, королевской форели, которая, ваше превосходительство, в наших реках не водится; однако в этом я не вижу никакого ущерба для края. А все остальное перечисленное вами — сущая правда.

— Пусть и правда, а чепуха.

Адмирал стряхнул пепел с сигары и, заложив руки за спину, прошелся отчетливым шагом по комнате.

— Так-с, милостивый государь. Я все перечисленное не почитаю за богатство. Все это внешность, чепуха. Какое употребление из всего этого можно сделать? Рыбка, бесспорно, недурна. Но груба, невозможно груба. У нас в России царь-рыба: осетр, севрюга! А здесь — кета! Грубая, жесткая, хоть и жирная. Вкус, знаете ли, такой, точно траву ешь. Имеются устрицы. Но разве можно сравнить европейскую устрицу с местной? Та устрица, милостивый государь, когда вы ее проглатываете, пронзит вас, точно острием, несравненным своим вкусом, а проглотишь местную — честное слово, точно в рот положил комок грязи. Богатство есть, но не первоклассное. Для китайцев и корейцев достаточное, для нас нет. Поэтому искренне сожалею о вашем желании приложить усилия к освоению края. Тем более что капиталов нет. Вы ходатайствуете в вашем докладе о льготах, поставках, кредитах… Чепуха, напрасный труд! Где кредиты, откуда кредиты? Да к тому же русский, по моим наблюдениям, к промышленности не склонен. Это область хлопотливая, требующая исключительного напряжения. А иностранцы желают здесь потрудиться. И пусть трудятся.