На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Лесовский говорил весело и очень доброжелательно.

Улыбка сбежала с лица Алексея Ивановича.

— То, что вы говорите, противоречит естественным представлениям о государстве, — сказал он негромко.

— Что, что?

Алексей Иванович не повторил.

— Государство есть организация всеобъемлющая, — поучительно заметил адмирал. — Я с удовольствием выслушал вас и изложил свою точку зрения. По моему мнению, занятие, наиболее свойственное русскому человеку, — земледелие. Здесь он бесспорный поэт и победитель. Что же касается вашей просьбы о призе… что ж, этому вашему желанию могу посодействовать.

Алексей Иванович получил захваченную корветом шхуну «Миледи» с уплатой в рассрочку казне незначительной суммы.

Он ждал разговора с Линдгольмом, и разговор состоялся.

Через неделю после решения Лесовского Линдгольм вошел в контору, вынул изо рта сигару, осмотрелся и кивком головы позвал Алексея Ивановича за собой.

Молча направился он на каменный бугор сопки, взошел на него и только тогда повернулся к Алексею Ивановичу.

— Что все это такое? — спросил он, зажимая губами сигару. — Вы ничего не имели, я вам дал кусок хлеба. Вы стали кушать каждый день, и вы могли собирать себе маленький капитал, как подобает служащему. И что ж это такое? Я узнал… Я во всем вам доверял… Я всем говорил: «У меня работает честный человек!»

Он приподнял брови и пожевал сигару.

Алексей Иванович молчал.

— Я вас спрашиваю: что это такое?

— Если вы по поводу «Миледи», то я прав, — спокойно сказал Алексей Иванович.

— То есть как это — «я прав»?

— Господин Линдгольм, я прав, потому что я русский человек.

— О, я не сомневался.

— Я русский человек, — продолжал Алексей Иванович. — Как вы думаете, господин Линдгольм, может русский человек иметь преимущества перед вами в своем собственном отечестве?

Линдгольм пожал плечами.

— Преимущества? Вы должны честно зарабатывать свой кусок хлеба, вот ваши преимущества.

— Государство стоит крови. Много крови должен отдать народ, чтобы создать свое государство. И неправильно, если плодами этой крови прежде всего пользуются иноземцы.

— Кто это иноземцы?

— Скажем, вы, господин Линдгольм.

— Я не понимаю, что значит «иноземцы». Мы с вами делаем дело, я так понимаю: честный человек есть честный человек. Мерзавец есть мерзавец. Теперь я знаю, кто вы.

Он выплюнул сигару, повернулся и пошел с бугра в противоположную сторону.

…Начался новый период в жизни Алексея Ивановича.

Командовать шхуной стал капитан Босгольм, датчанин, более двадцати лет плававший по Тихому океану.

— Теперь вы большой человек, — сказал он Алексею Ивановичу. — У вас корабль — это очень много.

— Надо иметь двадцать кораблей, — засмеялся Алексей Иванович. — Край неустроенный, пустынный, лежит и ждет приложения человеческих рук.

— О нет, нисколько не ждет, — возразил капитан. — Человек — это недоразумение природы. Как говорится, ошибка, которая ей очень дорого обходится.

3

За время службы у Линдгольма Алексей Иванович без труда, постиг торговые принципы в крае. Их было три.

Первый принцип: иностранные коммерсанты приобретают на аукционах Шанхая, Гамбурга и Сан-Франциско дрянные, залежавшиеся товары и продают их в селах, станицах и военных постах края впятеро, вшестеро против нормальной цены за хороший, доброкачественный товар. Русские купцы действуют точно так же. Правда, в Приморье их мало.

Второй принцип: основание всей торговли края — соболя, добываемые инородцами. Но торговля с ними ведется только в кредит. Китайские и русские купцы берут у Линдгольмов и Винтеров товары в кредит, чтобы в свою очередь кредитовать ими охотников за соболями.

Третий принцип: каждый начинающий торговлю с рублем в кармане хочет через год ворочать тысячами.

Последний принцип всецело соответствовал желаниям Алексея Ивановича.

Вторая глава

1

О Леонтии Корже, кузнеце, оружейнике, слесаре, говорили: «Он тебе сделает все, что захочет».

И он действительно умел делать многое. Охотничьи ножи, кованные им, и ружья его варки считались лучшими во всей Омщине.

Нужды Леонтий не знал. Сибирская земля рожала хлеб, ремесло давало подсобный заработок. Жена Марья помогала не только по хозяйству, но и в кузнице. Сильная и ловкая, она оказалась способным молотобойцем, и, когда сыну пошел шестнадцатый год и он вполне мог заменить мать у наковальни, Леонтий все же предпочитал жену. «Иди-ка, Марья, — говаривал он, — поработаем».

Нужды не было, были притеснения.

Притесняли урядник, священник, староста. Не нравилось им, что Леонтий не терпел несправедливости даже и тогда, когда ее творили богатеи.

И оттого, что не нравилось, нагружали его всякими повинностями.

— Чего ты, Леонтий, глазища свои вылупил, — спрашивал староста, — старики тебе присудили то. Или стариков не хочешь слушать?

Три года стоял в избе у Леонтия ссыльнопоселенец Григорий Тимофеевич, человек образованный, любитель книг, имевший их изрядное количество, несмотря на свое ссыльное положение. Ко всему он относился с любопытством. Много читал, писал, зимой ходил на лыжах, летом в челне поднимался далеко по реке.

Мысль идти на восток, в уссурийские земли, появилась у Леонтия и оттого, что надоели староста и урядник, и оттого, что рассказывали зазывно о Дальнем Востоке солдаты и люди проезжие, а также под влиянием разговоров с Григорием Тимофеевичем.

— Конечно, царская власть достанет и там, — говорил постоялец, — но там все-таки от нее подальше… значит, и посвободнее.

— Староста там на меня уж не цыкнет, Григорий Тимофеевич!

Окончательно решение идти созрело у Леонтия ночью, когда над деревней стояла луна и снег ослепительно сиял в окна.

Леонтий поднялся с лавки, накинул на плечи шубу и вышел. Воздух был такой свежести, чистоты и холода, что все в нем, казалось, теряло вес.

Прошелся по двору, заглянул в хлев, посмотрел вдоль заборов. Третья изба слева — Старостина. Спит староста Никандров, с которым Леонтий не далее как вчера опять имел неприятный разговор.

— Больше я вам пе починщик мостов, Иван Сидорыч! — крикнул Леонтий, починивший двадцать пятый мост.

— Общество приговорило, — тяжелым голосом сказал Никандров.

— Нет, уж довольно с меня! Если общество совести не имеет, то я ему не работник…

Спит староста, спит урядник, рыжеватый, сутулый. Все спят.

Леонтий вернулся во двор, в избе у порога разулся, сел на лавку, притронулся к жене и, когда она открыла глаза, сказал негромко:

— Марья, будет… решил я. Пойдем на Уссури.

Они проговорили всю ночь. Марье и страшно было, и хотелось уйти в неведомые края.

— Если уж идти, Леонтий, то, правильно, на самый край земли, к океану… А что же это такое — океан? Неужели может быть столько воды?

Лунная яркая ночь осветила белые ее руки, лежавшие поверх тулупа, полные губы и часть щек. И уже из темноты блестели Марьины глаза.

Переселенцы из России обычно передвигались в летние месяцы, зимой они батрачили по деревням. Леонтий же не стал ждать тепла. Обил кибитку войлоком, приспособил железную печку и выехал второго февраля.

Тракт был оживлен. На восток, в Кяхту и Маймачин, везли товары, на запад — чай.

В дохах до пят, с винтовками через плечо шагали рядом со своими возками гужееды. Они ездили артелями и с любопытством оглядывали одинокую кибитку.

Коржи тоже чаще шли пешком, чем ехали. К весне они миновали енисейскую сосновую тайгу и подошли к Байкалу.

Озеро поразило всех: посреди каменных хребтов, стремнин и ущелий безграничная синяя вода!

Пока Леонтий раскладывал на берегу костер и подвешивал над ним котел — здесь решили стирать белье и наводить чистоту в своем походном хозяйстве, — Марья стояла на огромном камне разувшись и чувствовала радость и гордость оттого, что видит все это.

— Вот, Семен, — сказала она сыну, — поди и ты не думал, что может быть столько воды.

— Ведь это же про него, мама, поется «славное море»!

— Да, про него, — тихо согласилась Марья.

Она выстирала все рубахи, подштанники и наволочки, белила их на солнце и сушила на ветру.

Чита не понравилась: она отнюдь не напоминала город, стоявший на пути к новым благодатным землям, — старая, запущенная. Серые домишки, мятые крыши, зачастую севшие набок, и песок, песок! Коржи полтора месяца строили здесь шлюпку и собирали слухи об уссурийской земле. Об Амуре много рассказывали, а об Уссурийском крае говорили только то, что там из людей одни китайцы, из зверей же больше всего тигров. На Амуре тоже водится тигр, но амурский знает честь, а уссурийский бродит вдоль и поперек всего края… Впрочем, донские казаки туда проехали. Было бы плохо, не поднялись бы с Дона.