Крылатые семена - Катарина Причард

Но Билл поглядывал по сторонам и улыбался каким-то своим, затаенным мыслям.

— Самый прекрасный город на свете! — сказал он.

Салли смеялась, она была счастлива. Она понимала то, чего он не высказал словами: видеть этот родной город было таким же чудом для Билла, как для нее — чувствовать своего дорогого мальчика снова рядом с собой. Ведь временами она уже почти теряла надежду увидеться с ним, и вот он здесь — говорит с ней и смотрит на нее, и глаза его так похожи на глаза Дика, что ее первенец как бы воскресает перед ней в своем сыне. Она то и дело взглядывала на него, чтобы убедиться, что это действительно Билл, что его тело и душа остались нетронутыми, хотя испытания, через которые он прошел, и наложили на него свой отпечаток. Она не хотела расспрашивать его сейчас об этих испытаниях или о том, почему она так долго не имела от него вестей. Еще будет время потолковать обо всем. Она чутьем угадывала, что Биллу не хочется ни думать, ни говорить о войне. Сейчас важно только одно — мальчик жив, он вернулся.

Когда они добрались домой, Билл прежде всего захотел принять душ и сменить белье. Он так долго стоял под душем, что Салли постучала к нему в дверь и спросила со смехом, там ли он еще, не смыло ли его водой. Когда он, наконец, появился — с мокрыми волосами и в пижаме Динни, — у нее уже были готовы для него бифштекс и яичница.

Динни поспешил сообщить Эйли о возвращении Билла, и все они уже были тут — и Эйли, и Лал, и Надя, и Дафна, и маленький Томми. Они целовали Билла, душили его в объятиях. Все были так взволнованы, что говорили наперебой, и никто ничего не понимал. Салли прежде всего заставила Билла хорошенько поесть, а потом он сидел с ними на веранде и болтал о приисковых новостях с таким видом, словно уезжал из дому всего на недельку. Порой, однако, он внезапно вскакивал и принимался беспокойно расхаживать из угла в угол, и все понимали, что в эту минуту он ничего не видит и не слышит. Он беспрестанно курил. Динни то и дело открывал свою жестянку с табаком и свертывал для него самокрутки. Теперь в Калгурли иной раз ни за какие деньги не раздобудешь табаку, пояснил Динни, и тут же пообещал перевернуть весь город вверх дном, но завтра же достать для Билла сигарет.

— На Крите каждый окурок был на вес золота, и мы делились друг с другом, — сказал Билл.

Младшее поколение взирало на Билла с благоговейным страхом. Он стал таким суровым, нервным, почти чужим… На его худом, обветренном лице залегли резкие морщины, а волосы стали похожи на сухую, выбеленную солнцем траву. Хотя глаза его улыбались, Салли знала, что он старается заглушить в себе ужас и боль каких-то ни на минуту не покидавших его воспоминаний. В тот же вечер Билл сообщил им, что приехал домой ненадолго. Через две недели он должен явиться в свою часть. По-видимому, на этот раз остатки их дивизии отправят на Новую Гвинею или на острова.

Салли сразу разволновалась и подняла крик, понося на чем свет начальство Билла за то, что оно не дает мальчику как следует отдохнуть и оправиться. Она понимала, конечно, что войска нужны на Новой Гвинее и что эта стратегическая позиция к северо-востоку от австралийского побережья чрезвычайно важна для обороны страны. Но мысль о том, что Билл снова уедет на передовую, была для нее невыносима.

— Я уже в достаточной мере стал солдатом, чтобы понимать, где мое место, — сказал ей Билл. — Предстоит решающая битва за Австралию, и она потребует от нас всего — всех наших сил. Шестую и седьмую дивизии не отозвали бы, если бы положение не было так серьезно. И я буду драться до тех пор, пока враг не перестанет угрожать моей родине.

— Ты прав, ты прав, мое солнышко, — причитала Салли; любовь и печаль раздирали ей душу. — Но ты не можешь сражаться, пока не оправишься, не окрепнешь.

— Я здоров. Здоров, как бык, — заверил ее Билл. — Просто устал немного.

Эта огромная усталость и какая-то отчужденность Билла больше всего и удручали Салли в первые дни после его возвращения. Он мог часами сидеть, молчать и думать о чем-то своем. От его былой бьющей через край жизнерадостности не осталось и следа. Только кривая усмешка да эти искорки, порой вспыхивавшие в глазах, напоминали Салли веселого юношу-подростка, самого любимого ее внука.

— Конечно, падение Сингапура заставило всех нас встряхнуться, Билл, — говорил ему Динни. — Когда япошки захватили Яву, это уже никого не удивило. Налеты на Дарвин и Брум были куда серьезней, чем то, что писали газеты. Приезжали люди с Севера и рассказывали. Теперь мы уже знаем, что японские бомбардировщики произвели массированный налет на Дарвин и просто-напросто стерли его с лица земли… Были налеты на Кэрнс, и на Таунсвилл, и на Ньюкасл, и на Сидней, и на наше западное побережье. Поговаривают, что японские самолеты залетали даже вплоть до Вилуны, но бомбить пока не бомбили.

— Да, я знаю. — Лоб Билла прорезала глубокая складка. — На фронте такие вести передаются из уст в уста. Мы слышали, что решено эвакуировать западное и северо-восточное побережье вплоть до Брисбена, если японцы высадятся на Западе.

— Ну, теперь все уже пошло по-другому, — горячо сказал Динни. — С тех пор как у власти стали лейбористы, в планах нашей обороны произошел коренной перелом. Даже политические противники Джона Кэртена говорят, что он сделал большое дело, перестроив оборону и объединив на защиту родины весь народ. Каких-нибудь два месяца назад казалось, что япошки не сегодня-завтра ступят на нашу землю. Охрану на побережье несли одни только старики, да и на тех не хватало винтовок. Появилась даже целая профашистская шайка, которая внушала всем, что оказывать сопротивление бесполезно, что лучше сдаться без боя, избежать ненужного кровопролития. Но Кэртен заявил: «Мы будем драться за каждый город, за каждое селение. Каждый поселок будет превращен в крепость и каждая канава—в окоп». И народ стал делать ручные гранаты из консервных жестянок и складывать их у себя в гараже или на заднем дворе. Мы с миссис Салли тоже решили не отставать от других. Вот, друг мой, как оно было. Рабочие готовились выступить на защиту города и пустить в ход все, вплоть до кулаков. И так везде, по всей Австралии. Но как подумаешь, что цвет нашей молодежи — наших солдат и моряков — отправили за океан, оставив нас на съедение япошкам, так просто злость берет.

— Не забывай, что мы отправились туда, чтобы покончить с Гитлером, — заметил Билл.

— Я и не забываю, — отрезал Динни. — Я помню и о том, что Англия сама висела на ниточке, пока проклятые фашисты не напали на Советский Союз. В конце концов, мы ведь часть империи — не так ли? И каждому известно, что означает антикоминтерновский пакт. Фриско говорит, что, когда японцы напали на Пирл-Харбор и Сингапур, у нас здесь не было ни одного сколько-нибудь стоящего военного самолета. Наши летчики на островах вступали в бой с японцами на старых «локхид-гудсонах» и «уиррауэйзах». Что могли они поделать против сверхскоростных японских бомбардировщиков и истребителей? Но ведь это отчаянные храбрецы, скажу я тебе, и они поднимались в воздух на своих захудалых «уиррауэйзах», и, конечно, япошки били их, как мух. Потом уж нам прислали несколько английских «спитфайров» и «бьюфортсов». Оказывается, Кэртен принял меры: он потребовал от Америки помощи живой силой и боеприпасами и заставил верховное командование вернуть нам часть наших войск. А потом к нам пожаловал Макартур, и все от радости так и скачут. Теперь-то мы сами строим новые дороги и новые аэродромы, открываем новые военные заводы. Все годные к военной службе мужчины и женщины получили повестки. Преследование коммунистов прекратилось. Они все до единого призваны в армию, и авторитет их, надо сказать, никогда еще не был так высок. Каждый ведь понимает, что только стойкое сопротивление, которое оказала Красная Армия фашистам, спасло Англию от гитлеровского вторжения.

— Да уж, насчет этого сомневаться не приходится, — усмехнулся Билл. — И, конечно, Кэртен и Эватт сделали полезное дело. Черт возьми, это снова вдохнуло жизнь в наших солдат и в Северной Африке и в Сирии, когда они узнали, что лейбористское правительство отстаивает перед союзниками интересы Австралии. Заявление Эватта о том, что Австралия стала союзницей Советской России, было для нас настоящим торжеством. Порадовало нас и требование «крепкого, нерушимого союза между Великобританией, СССР и Америкой». Кажется, незадолго до событий у Пирл-Харбора Эватт заявил англичанам, что правительство Австралии не согласно продолжать политику умиротворения Японии за счет интересов Китая или Советского Союза, и потребовал, чтобы Австралии, наравне с Англией, было предоставлено право голоса на всех совещаниях, которые могут быть созваны для разрешения тех или иных военных и политических вопросов, касающихся Тихоокеанского бассейна.

— Правильно, — подхватил Динни. — Но когда Кэртен в своей речи, произнесенной еще до падения Сингапура, заявил, что Австралия скорее может ожидать существенной помощи от Америки, чем от Англии, «если война захватит Тихий океан», — это вызвало большой шум. По мнению некоторых джентльменов из оппозиции, подобное заявление носило подрывной, прямо-таки изменнический характер! А между тем Джон Кэртен бился за Австралию. Постой! Я сейчас притащу вырезки и прочту тебе его выступление.