Неру - Александр Горев

Судили его при закрытых дверях. Как и прежде, Неру от защиты отказался. 16 февраля за «антигосударственную деятельность» его приговорили к двум годам лишения свободы. Началось его седьмое по счету заключение.

Возвращаясь мысленно к проведенному на свободе времени, Неру с удовлетворением думал о том, что он все-таки успел кое-что сделать. Ему удалось нанести ощутимый удар по капитулянтской политике правых и в то же время поддержать левое крыло ИНК, которое постепенно начало набирать силу. Он уладил семейные дела: здоровье матери пошло на поправку, отпраздновали замужество Кришны, Индира училась в Шантиникетане. Единственно, что очень беспокоило Джавахарлала, — это постоянно ухудшавшееся здоровье жены...

Заключили Джавахарлала в алипурскую центральную тюрьму, близ Калькутты, поместили в крохотную камеру. Потянулись монотонные дни. Прошли зима, весна, наступило изнуряющее жаркое калькуттское лето. Одиночное заключение выматывало и физически и духовно. Неру очень похудел, цвет лица приобрел землисто-зеленый оттенок. «Как я начал ненавидеть все замки, засовы, ограды и стены!» — вспоминал он позже о днях заключения в алипурской тюрьме...

Вице-король учитывал огромную популярность Неру в Индии, и поэтому ему совсем не хотелось выглядеть жестоким в отношении человека, перед образованностью, умом и стойкостью которого преклонялись даже в английском парламенте. К тому же времена менялись, и некоторые наиболее прозорливые из колонизаторов все чаще подумывали о том, как бы, не теряя Индии, научиться управлять ею руками самих индийцев, а уж тогда с политическим авторитетом Неру нельзя будет не считаться.

Власти решили перевести его в тюрьму Дехрадуна, где Неру был помещен в «приличную» по тюремным стандартам камеру — бывший хлев с небольшим двориком для прогулок. Однако одиночное заключение продолжалось, и оно пагубно действовало на психику узника. Гнетущее состояние усугублялось плохими вестями с воли. Конгрессистские капитулянты заигрывали с английским правительством, а оно в ответ сделало широкий жест, отменив указ о запрещении ИНК. В то же время коммунисты в Индии объявлены вне закона. Причем к ним причисляются те, кто сочувствует им или известен прогрессивными взглядами, и те, кто проявляет активность в рабочих организациях. Колонизаторы исходят из того, считал Неру, что, «продолжая подавлять наиболее передовые элементы в Конгрессе или в рядах рабочих и крестьян, они не слишком обидят более осторожных лидеров Конгресса».

В тюрьме ему стало известно, что Ганди призвал к окончательному и полному прекращению кампании гражданского неповиновения, к отказу от прямых выступлений против англичан в Индии и к использованию в деятельности Конгресса исключительно конституционных методов.

Руководители ИНК на заседании Рабочего комитета приняли резолюцию «в связи с безответственными разговорами о конфискации частной собственности и необходимости классовой войны». Резолюция давала ясно понять, что всякий, кто проповедует классовую борьбу, не может быть членом Конгресса.

Левые конгрессисты подвергались яростным нападкам со стороны новых членов ИНК, которые никогда ранее не принимали участия в антиколониальном движении. «Если не касаться, — говорил Неру, — непостижимой и загадочной личности Гандиджи, которая доминировала над всем, то у Конгресса было как бы два лица: в чисто политическом отношении он начинал походить на некий парламентский партийный комитет, а с другой стороны — он напоминал молитвенное собрание, исполненное набожности и сентиментальности».

Наступление реакции в стране и приход к руководству Конгрессом правых соглашателей Джавахарлал переживал болезненно. Ему казалось, что он прошел трудный путь борьбы длиною в пятнадцать лет и вдруг с ужасом обнаружил, что вернулся к началу пути, к его истоку. В тюремном дневнике он тогда отметил, что между ним и Ганди остается мало общего: «Наши цели различны, наши духовные воззрения различны и наши методы, по-видимому, должны быть различными».

В поиске причин, которые могли бы объяснить кризис конгрессистского движения, Неру обращается к прошлому, к анализу истории ИНК, мысленно возвращается к событиям начала XX века и прослеживает их до середины 30-х годов. Глубокие размышления над тем, что происходило в минувшие годы, как развивалось освободительное движение в Индии еще в совсем недалеком прошлом, становились для него в условиях тюрьмы единственным способом удовлетворить свою потребность в действии, в ощущении жизни.

В июне 1934 года Неру приступил к написанию «автобиографического повествования». Работал много, прерываясь лишь для того, чтобы сделать гимнастику и прогуляться в тюремном дворике. Работа над книгой поддерживала в нем волю к борьбе, отвлекала от гнетущей тоски и тревоги, вызванных известием о резком ухудшении состояния здоровья Камалы.

Тагор и многие влиятельные соотечественники добивались его освобождения, к ним присоединились лидеры английской лейбористской партии К.Эттли и Д.Лансбери и другие деятели, хотя они и не разделяли политических взглядов Неру. Кампанию за освобождение лидера Конгресса в меру своих возможностей поддержала и индийская пресса. В этих условиях власти сочли разумным хотя бы частично пойти навстречу общественному мнению. 11 августа узнику объявили, что он освобождается на несколько дней для встречи с больной женой.

В Аллахабад Неру сопровождал полицейский. Дом был полон врачей, сиделок, родственников, из Шантиникетана приехала Индира. Камала не вставала с постели. Увидев мужа, она виновато улыбнулась ему: вот, мол, видишь, сколько я тебе доставляю хлопот.

«Неужели Камала покинет меня теперь, когда я особенно нуждаюсь в ней? Ведь мы только начали по-настоящему понимать друг друга; наша совместная жизнь, собственно, только начинается», — думал Джавахарлал, проводя у постели жены долгие часы и всматриваясь в черты лица любимой женщины.

В первую же ночь, когда Камала, взволнованная встречей, наконец заснула, Джавахарлал написал Ганди полное горечи и отчаяния письмо, напрямую высказав ему все, что наболело у него на душе: и свое несогласие с соглашательской политикой руководства Конгресса, и недовольство ролью самого Махатмы в освободительном движении. Он писал об идейном разброде в партии, который, по его убеждению, наносит ей большой вред.

«Человек обладает удивительной способностью приспосабливаться к обстоятельствам, — писал он, — и я тоже до некоторой степени привык к новой обстановке: глубина моих переживаний, доходившая почти до физической боли, прошла, острота притупилась. Однако новые потрясения, следующие одно за другим, непрерывная цепь событий делают положение просто невыносимым и не дают покоя ни моему разуму, ни чувствам...»