Я был на этой войне - Вячеслав Миронов

— Есть. Держи.

Мы закурили. Сигарет у меня было мало. Курили одну, пуская ее по кругу, передавая из рук в руки. Тщательно прикрывали от противника и ветра. Противник мог нас убить, а ветер, раздувая огонек, быстро сжигал драгоценный табак. Как много может, оказывается, сигарета. Несмотря на курево и слабое тепло друг от друга, становилось все холоднее.

Боец жестами предложил попытаться выползти и вытащить раненого. Я кивнул. Снайпер отпустил нас на пару метров, а потом опять стал пытаться убить. Невзлюбил он нас почему-то. Кое-как отползли назад. Раненый то впадал в забытье, то вновь приходил в себя. Мы понимали, что положение критическое. Бойцу необходимо тепло, квалифицированная медицинская помощь, а не наши жалкие потуги. Может, на него и действовал наркотик, но, судя по тому, что его трясло как при лихорадке, можно было предположить, что до утра он не дотянет.

Прошло около двух часов. Мы лежали, не подавая признаков жизни. Бронежилет подстелили под раненого, остальные навалили сверху. Трясясь от холода, старались согреть его. Боец попытался пробежать отрезок, разделяющий нас и здание Госбанка, но через семь-десять метров он споткнулся и, раскинув руки, упал вниз лицом, ноги по инерции закинулись высоко вверх. Тело лежало без движений, без судорог, конвульсий. Комок подкатился к горлу. Из-за своей глухоты я так и не узнал, как его зовут, но, спасая раненого, мы чувствовали друг друга. Курили недавно одну сигарету. И вот нет парня. Просто нет. Погиб. Пытался привести помощь и не смог.

Что же ты, снайпер-сука, видел ведь, что парень бежит от тебя. Он, может, дезертир, откуда тебе знать? Зачем стрелять в спину? Никакой угрозы не представлял.

Холодало. В своей аптечке нашел тюбик с красными таблетками тетрациклина. Разжал рот раненому и всыпал ему штук пять этих таблеток. Не доктор я, но, по-моему, сделал все правильно. Понимал, что, если он умрет, меня никто не обвинит в его убийстве, неоказании помощи. Самому не хотелось его гибели, его смерти. Есть поговорка — «Война все спишет». Но не мог я его просто так бросить.

Почему? Не знаю. Он часть меня, он часть моего мира. Пусть и не намного младше меня, но испытывал я к нему чисто отцовские чувства. Я был бессилен чем-либо ему помочь. Парень приходил в сознание, шевелил губами. Из-за своей слабости и его тихого голоса я не мог толком разобрать, о чем он говорит. Мне стало страшно, что эта глухота не пройдет и мне придется остаться таким на всю жизнь. Глядя на этого раненого пацана, я с ужасом подумал, что смогу видеть сына, но не смогу его услышать, не получится общаться с ним.

Опять комок подкатил к горлу. Неужели мне никогда не удастся поговорить с сыном. Он что-то будет спрашивать меня, а я не смогу с ним разговаривать. Останется только глупо улыбаться и разводить руками. Я живо представил себе эту картину, когда сын приходит из школы и начинает мне рассказывать о своих школьных делах, а я его не слышу. Нет! Это не жизнь, а я не смогу стать полноценным отцом. Левая рука снова полезла в карман бушлата и нащупала холодную гладкую поверхность гранаты с ровным бортиком на боку и стержень запала. Велик был соблазн прервать мучения двух инвалидов, лежащих под звездным холодным небом враждебной Родины. Мы были песчинками в космосе и двумя инвалидами на бескрайних просторах ненавидящей нас Родины — России.

С трудом поборов соблазн решить все проблемы, которые были, есть, будут, которые появятся, если я сейчас останусь живой, убрал руку из кармана. Посмотрел в глаза парню, он смотрел на меня и медленно шевелил губами. Я виновато улыбнулся и постучал по уху. Развел руками, для верности сказал, что не слышу из-за контузии. Тот в ответ изобразил слабую утешительную улыбку. Я достал сигарету и показал ему, он слабыми руками взял ее. Прикурили. Глядя в ночное небо, трясясь вместе от холода, мы прижимались друг к другу. Над головой висели осветительные мины и ракеты. Небо прочерчивали строчки от трассирующих очередей. Бойца начало сильней потряхивать, я поближе прижался к нему, полуобнял его. Посмотрел в глаза и при свете очередной повисшей ракеты увидел, как изо рта у него упала сигарета, уголек ее тлел на бушлате, распространяя вонь от тлеющей ваты. Глаза его смотрели остекленело в небо, тело выгнуло дугой, конечности подрагивали в конвульсиях, а вокруг рта был венок из кровавой пены. А также изо рта толчками, в такт конвульсиям, выталкивалась кровь. Она бежала по подбородку и впитывалась в воротник бушлата из искусственного меха. Вот тело сильно, без конвульсий, выгнулось дугой, а потом разом обмякло и упало наземь. Не понимая, что я делаю, я поднял его поникшую голову, плохо слыша самого себя, заорал ему в лицо, тормошил его, бил наотмашь по щекам, пытался сделать искусственное дыхание, вывозился в его крови — кровь потушила окурок, тлеющий на его груди. Я схватил окурок и отбросил в сторону. Может, если бы я не дал ему эту сигарету, он остался бы жив? Я заплакал, молча, с привсхлипыванием, приподнял обмякшее мертвое тело и прижал крепко к себе. Сам вздрагивал от рыданий, и тело русского солдата тряслось в такт мне. Я потерял сейчас многое, может, самого близкого и дорого человека. В этот момент я понял, что не смогу уже быть прежним. Я изменился. Прости, брат, что не смог тебе помочь. Может, если бы я попытался бежать за помощью, то ты остался бы жив? Получается, что я трус? Побоялся быть убитым и не пошел, понадеялся, что ты дотянешь до утра или до следующей атаки наших. Я виноват перед тобой. Прости! Прости! Прости!

Вот так, в обнимку с мертвым телом солдата, я встретил очередной рассвет своей никчемной жизни. Я не смог уберечь от гибели хорошего парня. За что, Господи, за что? Опустился туман. Появился небольшой шанс выбраться. К черту эту площадь! К черту этот сраный Дворец! Все к черту! Из-за чьих-то забав, ради старческого маразма погиб такой Парень! Погибло столько Парней!!! На ХРЕН!!! Не хочу быть бараном. Авиация, артиллерия пусть сотрут в порошок эту Чечню! Богом проклятое место. Ни одна страна не стоит жизни того, чье тело я нес на руках. Сил не было, но нес прямо на руках. Ступал медленно, автомат болтался за спиной и в такт шагам мерно бил по спине. Руки, спина, шея затекли. Я шел. Глядел прямо перед собой. Бронежилет остался сзади, на месте нашей последней ночевки.

Дошел до тела бойца, который побежал за помощью. Посмотрел на его окровавленную спину. Снайпер оказался мастером своего дела. Пуля попала точно в позвоночник и перебила его. Прости, брат, что ты здесь. Это я, полуглухой инвалид, должен лежать вместо тебя. Прости, если сможешь. Я старше тебя и многое уже видел. Оставил после себя след на земле — сына. А ты? Только окончил школу и за свое бесплатное образование отдал жизнь. Неравная плата. Мой сын тоже может окончить свои дни вот так же. Из-за чьих-то шизоидных галлюцинаций на очередной войне. Не пущу в армию. Вздохнул и продолжил свой путь к зданию Госбанка. Шел медленно. Ждал выстрела в спину от снайпера. Этот выстрел был бы избавлением, искуплением за все. Ничего не происходило. Из тумана меня окликнули, вернее сказать, наверное, окликнули, потому что я не слышал. Только увидел, как человек пять бросились ко мне. Они осторожно приняли у меня тело солдата. Прощай, друг! Прости!

Глава 17

В последний раз я взглянул на посиневшее лицо, перепачканное кровью. На скрюченные пальцы. Веки я ему прикрыл еще ночью, но казалось, что я вижу остекленевшие глаза. Прощай!

Пошатываясь, растирая сведенные руки, я пошел к зданию. Меня догнал солдат и что-то начал говорить. Я не слышал его. Хмуро и внимательно посмотрел на него, не говоря ни слова, развернулся и пошел опять в сторону здания. Солдат снова меня догнал, дернул за рукав и показал рукой в сторону, где стояли носилки и суетились врачи. Видимо, там устроили медпункт. Я отдернул руку и сквозь зубы сказал:

— Пошел на хрен. У меня все в порядке. А кто подойдет — разобью морду. Можешь так всем передать.

Солдат в растерянности смотрел на меня, на мой перепачканный в крови бушлат, на мое грязное лицо.

— Это не моя кровь. Иди отсюда.

Боец еще что-то начал говорить, но я уже, не обращая никакого внимания, пошел дальше. Вход в здание был обрушен. Поэтому я начал его обходить. Тут наткнулся на начальника штаба первого батальона Ваню Ильина. Он был хмур, но когда увидел меня, остолбенел. Что-то закричал и подбежал ко мне. Обнял. Что-то говорил. Я покачал головой и сказал, что немного оглох. Тот взял меня и потащил по направлению к врачам. Я вырвался. Остановился и вновь произнес нечто подобное тому, что говорил пару минут назад бойцу.

— Ваня, пошел на хрен. Если ты потащишь меня, то перегребу по морде. У меня небольшая контузия, слух через пару дней восстановится. Выпить есть?

Тот кивнул головой. Взял меня за локоть и потянул по направлению к бойцам.

— Иван, только пока не показывай меня командирам. Запрут в госпиталь. И привет.