Роковые поцелуи - Патриция Кемден

– А его мать? – спросил Ахилл. – Кем она была?

Мадам Д'Ажене пожала плечами:

– Безымянная наложница. Как обычно на Востоке. Эль-Мюзир был выдающимся. Отец хорошо обучил его, но тот вскоре превзошел старика, и обучать мальчика пригласили других учителей, в том числе алхимиков и астрологов. Эти знания принесли ему власть, и как молодой человек он был возведен в ранг султана Темешвара. Там он и остался, укрепляя свою власть, одаривая тех, кто помогал ему, и беспощадно уничтожая тех, кто сопротивлялся. До тех пор, пока один эсир, раб, захваченный на войне, не убежал от него. Большинство турок сразу же калечили своих рабов, а Эль-Мюзир предпочитал сначала сломить волю. Но у этого он не смог. Он был подавлен. – Лиз Д'Ажене глянула на бледное лицо сына краем глаза, оценивающим взглядом, как бы удивляясь, как мало она может рассказать ему.

– Этот… заключенный, – продолжала она, – возвратился в свой полк, в свою армию. Как мог Эль-Мюзир найти одного солдата среди сотен тысяч других солдат, разместившихся на половине Европы? Эль-Мюзир, мой волшебный и несравненный Эль-Мюзир знал. Он… захотел… чтобы я помогла ему. И я помогла.

Она перестала расхаживать и тихо застыла у окна, сжав руки и склонив голову, – ни дать ни взять сама добродетель.

– И он почти всегда добивался успеха, пока в разгар лета он… не умер. – Она закрыла глаза, на ее монашеское одеяние начали капать слезы, оставляя мокрые пятна. – И ты родился спустя восемь месяцев и три недели.

Мать повернулась и пристально посмотрела на Ахилла.

– Эль-Мюзир был проницателен и хитер и знал цену лжи. Свет хочет считать Константина твоим отцом, и пусть считает. Он признавал тебя. И ничто не может этого изменить.

– Это уже переделано.

– Нет! Десять лет я провела с этим бородатым стариком – и поэтому ты можешь быть гордым сыном Франции. Именно я наблюдала за твоими иезуитскими наставниками, я сделала так, чтобы каждое твое движение говорило о твоем положении среди парижской аристократии. Я не позволю тебе разрушить все эти годы труда.

А здесь! Я много работала, чтобы получить власть, которую имею, – я держу в своих руках души. Если станет известно, что я родила ребенка от язычника, – я потеряю все это. И я прокляну твою душу в аду, прежде чем позволю этому случиться.

Ахилл наклонился ближе. Элеонора наблюдала, едва дыша. Атмосфера накалилась.

– Твоя ложь уже прокляла мою душу, мама. Ложь для людей, гниющих в земле, потому что я убил их.

– Какие души тебя беспокоят: твоя собственная или чьи-либо другие?

– И твоя тоже, мама. – Ахилл сграбастал портрет Эль-Мюзира и подошел к Элеоноре. – Пойдемте, мадам. До восхода солнца у нас долгий путь. – Он взял ее под руку и повел, спотыкаясь, к двери.

Его мать резко вскрикнула:

– Ахилл! Ты обещаешь, что это дальше не пойдет?

– Как я могу искупить свои грехи и твои, если я не сообщу правду о своем отце всему христианскому миру? Как еще я могу заплатить за его грехи, мама? – Ахилл открыл дверь.

– Нет! – завопила его мать. – Я должна заставить тебя последовать моей просьбе, я остановлю тебя, Ахилл. Я остановлю тебя навсегда, если я должна.

Она оперлась руками на стол и подалась вперед к своему уходящему сыну.

– Эль-Мюзир понял бы, – крикнула она вслед. – Он бы сделал это сам, если бы был жив.

Ахилл потащил Элеонору прочь в коридор, не заботясь о том, чтобы закрыть дверь, потом снова через холод открытой аркады и вниз по каменным ступенькам. Пение прекратилось.

Снаружи туман стал еще гуще и холоднее. Его комки попадали на лицо, как проклятые души, плывущие в призрачной ночи. Элеонора молча молилась, чтобы Ахилл простил ее, в голове снова и снова гудела литания самобичевания, но вслух она не сказала ничего.

Впереди тусклый оранжевый свет позволял увидеть место, где у открытых ворот стояла карета. Туман приглушал их шаги, и когда они появились, Эрве спрыгнул с места, где он и два форейтора сгрудились вместе возле слабого тепла, исходящего от одного из фонарей.

– Господи, – закричал кучер, – вы тихи, словно привидения.

Ахилл открыл дверцу и втолкнул Элеонору внутрь. Она упала на сиденье, ее горло горело.

– Как я могу просить тебя о прощении? – прошептала она, когда Ахилл стоял рядом и смотрел на нее сверху.

– Я передам записку для Боле в деревню, где мы наняли форейторов, – сказал он, словно не слыша ее мольбы. – Он присмотрит, чтобы ваш багаж не потерялся. – Ахилл закрыл дверцу, не сев.

– Ахилл? – позвала Элеонора. Тихий звук заставил ее подергать запор. Заперто. Она отодвинула кожаную шторку.

– Ахилл! Ты не должен… Что ты делаешь?

Ахилл стоял позади кареты и отвязывал Широна.

– Отвезешь ее в Регенсбург, затем в Пассау и по Дунаю в Вену, – услышала Элеонора слова Ахилла, обращенные к Эрве. – Смотри, чтобы она доехала живой и невредимой, или ты и все твои родные, где б вы ни были, заплатите мне.

– Д-да, месье, – ответил с явной покорностью Эрве, потом он проворчал команду двум форейторам, и те устремились к передним лошадям. Карета закачалась, когда Эрве взбирался на кучерское место.

Элеонора высунула через маленькое окно руку наружу к Ахиллу.

– Пожалуйста, прости меня.

Удерживая поводья, Ахилл попытался элегантно, по-придворному поклониться, но остановился и поклонился, как слуга. Его глаза казались мертвыми.

В груди Элеоноры бушевали страсти.

– Я не хочу с тобой так расставаться.

Ахилл отступил назад и кивнул Эрве. Карета дернулась и поехала.

– Ахилл! Не оставляй… – зарыдала Элеонора, обращаясь к темной, одиноко стоявшей фигуре, глядевшей вслед удаляющейся карете. Элеонора откинулась на сиденье и закрыла глаза. Она не обращала внимания на капающие слезы. Она приехала во Францию уничтожить сына дьявола и достигла цели.

Спустя два дня Ахилл стоял в выгоревшем дверном проеме постоялого двора вне владений Д'Ажене по дороге в Монтане. Он ударил носком сапога по порогу, резкое движение заставило заржать Широна, стоявшего позади него.

Запах от обгорелого и сгоревшего дерева давно исчез, как и все, что имело хоть какую-нибудь ценность. Шепот дьявольских духов, разжегших огонь, не дал восстановить постоялый двор, но он не остановил ни ветер, разметавший золу, ни сорную траву, разраставшуюся год от года. Сейчас, более чем двадцать лет спустя, остались только почерневшие пеньки, называвшиеся когда-то несущими брусьями.

– С этого места Судьба начала свой путь, приведший к моей нынешней жизни, – обратился Ахилл к развалинам. – И Она прочит мне такой конец? Не будет даже праха, чтобы похоронить?

Ахилл оседлал Широна и направил коня к владениям Д'Ажене. Он думал об Элеоноре, о ее зове к нему из тумана, когда карета увозила ее прочь, и на мгновение ему показалось, что яростная черная пустота в его душе развеялась. Но ярость, как вода, разрезаемая кораблем надвое, скоро вновь накрыла его.