Дорогой Джим - Кристиан Мёрк

Она показалась мне еще красивее, чем прежде. Ее волосы за эти годы успели отрасти и теперь пышной волной спадали ей на плечи — и сами плечи, и лицо Мойры были покрыты ровным загаром. Белозубая улыбка казалась ослепительной — даже фальшивые зубы Джонно и то не так сияли, а платье, которое было на ней, казалось, нанесли баллончиком с краской, до такой степени оно облегало ее тело — как вторая кожа. Неужто где-то в доме спрятана машина времени, тихо изумилась я про себя. Мойра явно сумела повернуть время вспять… Джим еще не успел войти в нашу жизнь, мы все трое снова стали детьми, и наши родители были еще живы.

Да-да… догадываюсь, что ты хочешь сказать. Самое время прятать голову в песок, точно?

Не знаю уж, что за рак ее сжирал… не иначе рак кожи, потому что выглядела она так, словно весь день напролет просиживала в солярии. На носу у нее появилась россыпь веснушек. Какое-то время Мойра молча разглядывала нас, а потом улыбнулась такой слащавой улыбкой, что я невольно поежилась, поскольку ничего хорошего она нам не сулила. Я тут же пожалела, что не прихватила с собой нож.

— Ну, вот и вы, мои дорогие! — проворковала тетушка. «Ну и где она прячет наше одеяло из звездной пыли», — невольно подумалось мне. — Вы как раз к чаю.

Опять меня преследует это странное чувство… мне почему-то не хочется рассказывать тебе, что было дальше.

Потому что ты ведь и сам можешь догадаться, не так ли? Знаешь, что самое непонятное в том времени, которое мы провели в этом доме? То, как на удивление цивилизованно, я бы даже сказала, приятно все это начиналось. Нет, конечно, тетушка Мойра была в ярости — мы почувствовали это уже в тот момент, когда расселись вокруг массивного, из красного дерева стола, который помнили с детства.

— Рак кости, — небрежно бросила Мойра, кивнув, словно представилась, ей-богу. — Это означает, что в один прекрасный день я просто перестану существовать. Но не стоит так переживать. Как только меня не станет, вы сможете забрать все доказательства ваших… действий — они лежат вот тут, в этом шкафу. — Она указала на стоявший в углу дубовый комод. Единственным украшением его был знакомый нам портрет Имона де Валера. Пластмассовые статуэтки святых, судя по всему, она с собой не прихватила. В доме пахло пылью, горем и воспоминаниями. Здесь не жили… здесь просто ждали. Со стены на нас укоризненно взирал пластмассовый Иисус, полосатые бумажные обои напомнили мне те, что лет пятьдесят назад можно было увидеть в доме чьей-нибудь покойной прабабушки. Кроме стола и комода, в комнате больше не было никакой мебели — только стулья, которые выглядели так, словно их расставили заранее.

— Что за доказательства? — невозмутимо осведомилась Фиона, изо всех сил стараясь делать вид, что ей нисколечко не страшно. — Мы видели только зажигалку, так что…

— Как, неужели не помните? — насмешливо протянула тетушка. Судя по ее цветущему виду, как-то слабо верилось, что дни ее сочтены. Потянувшись, она отперла один из ящиков комода и вернулась, держа в руках нечто, смахивающее на коробки, куда после прополки сложили сорняки. Тогда-то я и обратила внимание на ее ожерелье. На первый взгляд оно было то ли из железа, то ли из черненого серебра. Только вместо подвесок его украшали не драгоценные камни, а ключи. Сунув нам под нос одну из коробок, наполненную какой-то сухой грязью, она продолжала: — Полиции так и не удалось это найти. А я… я смогла! Правда, не сразу. Я отправилась туда сразу же, как Брианна из супермаркета сказала мне, что мой Джим накануне заезжал к ним — купил бутылку шабли и поехал на пляж. — Мойра уставилась на меня тяжелым взглядом. Я держалась, сколько могла, но потом все-таки отвела глаза в сторону. — Беда в том, что он в рот не брал шабли, терпеть его не мог. Вот мне и показалось это странным, понимаете? Вообще говоря, ощущение надвигающейся беды впервые появилось у меня еще до того, как я узнала, что он… — Мойра задохнулась. Я догадалась, что ей стоило немалых усилий заставить себя выговорить слово «мертв». — Вот так-то. Ладно… Как бы там ни было, мне пришлось уйти, когда появилась Брона со своей шайкой, поскольку они прихватили с собой собак. Но потом я вернулась. И мне посчастливилось… Я раскопала настоящие сокровища. Даже после того, как эти тупые полицейские затоптали все в грязь. Сокровище, да… И притом не одно. Тут у меня целая коллекция. Хотите посмотреть?

Внутри коробки обнаружилась пустая пачка из-под сигарет, которую у меня на глазах выбросил Джим. А в другой — пуговица… Мне показалось, она оторвалась от куртки Ифе. Там было кое-что еще, но я уже не стала смотреть — одного этого было вполне достаточно, чтобы обвинить нас в убийстве. Тетушка Мойра, окинув нас торжествующим взглядом, убрала свои сокровища обратно в комод, заперла ящик, после чего положила перед нами исписанный лист бумаги.

— А теперь, когда вы все здесь, ознакомьтесь с правилами, принятыми в этом доме.

У меня вдруг возникло стойкое ощущение дежавю… Казалось, время повернуло вспять и мы с сестрами снова оказались в монастырской школе. Подъем в шесть, потом приготовить ей завтрак, дать лекарства. После этого до полудня уборка, затем следовало подать ей ленч, снова дать обезболивающее — и только после этого мы имели право передохнуть. Если не считать того времени, когда будем готовить ей обед, вечера мы обязаны были посвятить походам в бакалейную лавку. А дальше следовало одно весьма своеобразное условие.

— Вы не имеете права выходить из дома вдвоем — только по очереди и поодиночке, — объявила тетя Мойра. Я обратила внимание, что она как будто полиняла, — во всяком случае, вид у нее был уже не такой сияющий, как раньше.

— Это почему? — взвилась я.

— Потому что я так сказала. — Она указала на висевший за дверью длинный желто-коричневый плащ. — Будете надевать его, когда соберетесь выйти за покупками. А на голову — платок. Все покупки вы будете делать в магазинчике на углу — и покупать станете только то, что указано в списке. Ничего кроме этого — вы меня поняли?

Я заглянула ей в глаза — и мне вспомнилось, как в свое время Фиона рассказывала, какой у нее был взгляд, когда она впервые увидела Джима. Безумный… кажется, так она тогда говорила. Исступленный. Я похолодела, догадавшись, что дни наши сочтены, если только нам не удастся достаточно быстро отсюда выбраться. Глядя на бледную улыбку Мойры, я лихорадочно старалась придумать, как отсюда сбежать.

Примерно две недели ничего не происходило. Фиона ходила за покупками, я стирала и убирала, Ифе готовила — в точности как в одной из тех нравоучительных книг, где говорилось, как положено вести себя ирландской девушке из приличной семьи.

А что же тетушка Мойра, спросишь ты?

По-моему, она была счастлива, как никогда в жизни… Да, могу поклясться, что так и было. Она наслаждалась, тыкая нас носом в наши ошибки, — видел бы ты, с каким видом она выговаривала нам, когда я, например, забывала протереть пол за сливным бачком в туалете или когда Ифе пересаливала суп. Я пытаюсь убедить себя, что это продолжалось всего пару недель. Да, пытаюсь… но я не настолько наивна или глупа, чтобы в это поверить. Потому что если бы ты видел, как тетка сияет, ты бы понял, о чем я говорю. Ты бы тоже наверняка догадался, что она что-то затевает…

Зная, что умирает, Мойра, похоже, решила прихватить с собой и нас — за компанию.

Никто и никогда не заглядывал в ее дом. Собственно говоря, единственный, кого я видела за все это время, был сухонький старичок-почтальон, который обычно подолгу слонялся снаружи, словно в надежде, что хозяйка сжалится и пригласит его на чай. Да, знаю, что ты скажешь, согласна, я должна была попытаться окликнуть его… Но кто мог сказать, чем бы это закончилось для нас? Даже думать об этом страшно… Впрочем, он никогда особенно не задерживался, а потом и вовсе пропал — наверное, Мойра его отвадила.

По вечерам Ифе спускалась вниз — она спала в полуподвале, где тетушка устроила комнату для гостей. Мы с Фионой спали в комнате наверху. Мне удалось обнаружить стопку старых тетрадок, которую оставил здесь кто-то из прежних жильцов. Когда я смахнула покрывавший их толстый слой пыли, то обнаружила на обложке дату их выпуска — 1941 год. Сейчас ты держишь в руках одну из них — впрочем, думаю, ты и сам уже догадался. Я даже стала вести своеобразный календарь, отмечая в нем дни с нашего отъезда из дома — мне плевать, даже если он попадется на глаза нашей дражайшей тетушке. Фиона постоянно жалуется на головную боль, но я стараюсь не слушать — я застукала ее, когда она таскала сигареты из кухонного шкафчика, и догадалась, что она не смогла удержаться и вновь стала курить.

Нет… есть еще кое-что, что убеждает меня, что все было совсем не так, как мне казалось.

Однажды утром — кстати, это было не так давно — я проснулась оттого, что услышала, как в замке двери поворачивается ключ.