Сладострастие бытия (сборник) - Морис Дрюон

По воскресеньям граф шел в реформатскую церковь, маркиз – в собор. Но и в течение недели они жили врозь. У каждого была своя столовая и своя посуда. Чтобы еще больше отгородиться друг от друга, они перестали пользоваться парадными залами, которые находились в центральной части замка и ставни которых весь год оставались наглухо закрытыми.

Построенный в лучшие годы восемнадцатого века, перед самым началом Семилетней войны, неким Теодором де Палюзелем, разбогатевшим на торговле неграми в Луизиане, замок был полон сокровищ. Любовь этого предка, в общем-то выскочки, к резной мебели, сложным инкрустациям, тяжелым шелкам и громадным портретам с неизменной голубой лентой поперек, то есть ко всему самому дорогому и самому новому, превратилась у его потомков сначала в любовь к произведениям искусства и редкостям, а затем в настоящую манию коллекционирования.

Время от времени то в восточное, то в западное крыло замка Палюзелей вносили таинственные ящики, доставленные из Монпелье, из Парижа, а то и из Германии или Италии, причем содержимое этих ящиков не видел никто, кроме их получателя. Ибо у близнецов была еще одна общая черта: они никого у себя не принимали.

Когда того требовали необходимые заботы об их неделимом состоянии, которое должно было перейти полностью к тому из них, кто переживет другого, они общались только через слуг. Тем не менее братья постоянно следили друг за другом. Они страдали одним и тем же заболеванием печени, придававшим их лицам одинаковый лимонно-желтый оттенок, и каждый ждал часа, когда ему представится возможность похоронить другого.

Младший считал, что смерть будет справедливым возмещением ущерба, причиненного ему при рождении, и каждый день надеялся, что станет наконец маркизом де Палюзелем. Неожиданно крупный камень, закупоривший желчный проток, лишил его этой последней радости.

Получив извещение о его кончине, рассеянные по всей Франции кузены и кузины в количестве шестидесяти двух человек не удержались от улыбки и пустились в мрачные предположения.

Никто из них никогда не бывал в Палюзеле. Однако у всех достало воображения, чтобы представить себе доверху набитый шедеврами гигантский замок среди масличных рощ и каменистых пустошей, в котором жили два сумасшедших старика, не имевших ни детей, ни племянников.

И вот один из стариков умер. Другой же скоро дал о себе знать.

Первым письмо от маркиза получил гренобльский кузен де Кардайан.

«Мой дорогой кузен, – писал маркиз, – я буду весьма признателен вам, если в любое удобное для вас время вы навестите меня в Палюзеле. Мне предстоит принять важное решение, о коем я хотел бы переговорить прежде с вами. Передайте мой нижайший поклон кузине и примите заверения… и т. д. и т. п.».

Господин де Кардайан, пятидесятилетний холодный педант с гладко зачесанными назад седыми волосами, в длинноносых чиненых-перечиненых ботинках, целыми днями подсчитывал точную стоимость своих ценных бумаг, подытоживал доход, получаемый от арендаторов, проверял книгу расходов, пересчитывал тряпки в бельевой да головки чеснока в кладовке. Все это делалось не из-за недоверия к окружающим, а из желания точно знать, чем он владеет.

Получив письмо, он сказал жене:

– Что я вам говорил, друг мой? Это у его брата был мерзкий характер. Теперь же, когда Марк-Антуан остался один, он сразу захотел с нами сблизиться.

Госпожа де Кардайан не снимала траура последние тридцать лет. В черном она родила, в черном достигла зрелости, в черном состарилась. Она была тучна, импульсивна и властна. Пышные телеса ее заколыхались среди погребальных кружев, и она велела мужу тотчас отправляться на поезд.

Всю дорогу господин де Кардайан предавался меркантильным мечтаниям. Надежда пересчитать в один прекрасный день все картины, все часы, все блюдца, имевшиеся в замке кузена, пьянила его. Впереди угадывалась смутная возможность обеспечить мебелью дочерей, не оголяя при этом своего чердака.

В Палюзеле он обнаружил полное запустение, ибо там теперь были закрыты не только центральные помещения, но и крыло, в котором обитал усопший близнец.

Молчаливый слуга, проследовав перед господином де Кардайаном по черной лестнице, провел его по коридору, от пола до потолка завешанному офортами и гравюрами, и толкнул дверь.

Комната была захламлена больше, чем любая антикварная лавка парижского левобережья. Шпалеры с изображением подвигов Фридриха Барбароссы, такие огромные, что низ их пришлось закатать над плинтусом, затемняли свет. Фламандский резной алтарь соседствовал со «Святым Себастьяном» сиенской школы, поставленным на готический аналой. Огромный письменный стол с гербами французского королевского дома служил постаментом для двух бюстов римских императоров. Флорентийский кабинет времен Медичи играл перламутром, эбеном, слоновой костью и лазуритом, украшавшими все его восемь сторон и сотню граней. Среди этих шедевров валялись безделушки рангом пониже, серебряные канделябры, сундуки в технике «буль» и супницы Ост-Индской компании.

Если предположить, что каждая комната замка была заполнена лишь на четверть, хранившиеся в нем сокровища были поистине неисчислимы. Вернее сказать, человек аккуратный, каковым являлся господин де Кардайан, мог бы заниматься их подсчетом до последнего дня жизни.

И тут взгляд посетителя вдруг упал на большой, длинный стеклянный ящик, мягко поблескивавший на кровати в стиле Людовика Пятнадцатого, устланной смородиновым дамастом.

В стеклянном ящике лежала мертвая женщина. Очень красивая, лет шестнадцати-восемнадцати, абсолютно голая. Кожа ее была янтарного оттенка, как у креолок. Черные волосы, завитками окружавшие выпуклый лоб, спускались волнами на хрупкие плечи. Под опущенными ресницами лежали легкие тени. Нежный рот, хотя и сравнялся в цвете с остальным телом, сохранил чувственность очертаний спелого плода. Кроме того, неизвестному бальзамировщику удалось придать этой совершенной плоти позу счастливой беззаботности, с нежно согнутой на животе рукой.

Будучи человеком начитанным, господин де Кардайан прошептал: «О горечь забытья и мрака золотого, ты страшным сном своим вознаграждать готова…»[23]

Лишь на одной ноге пальцы покойной остались сведенными судорогой, свидетельствуя о борьбе и страхе, что предшествовали переходу неизвестной красавицы в небытие.

Господин де Кардайан был настолько околдован зрелищем этого стеклянного гроба, что не сразу услышал, как в комнату вошел хозяин, и подскочил от неожиданности, точно застигнутый за шалостью ребенок. Заготовленные им приветствия так и остались непроизнесенными.

– Рад, весьма рад видеть вас, дорогой кузен, – сказал Марк-Антуан Палюзель, потирая цепкие руки так быстро, словно хотел добыть из них огонь. – Если не ошибаюсь, вы являетесь самым близким из моих родственников, и, по всей вероятности, я оставлю этот мир раньше вас. Посему я подумал объявить вас своим единственным наследником.

Господин де Кардайан застыл, выпучив глаза и не проронив ни слова. Он забыл даже воскликнуть ради приличия: «Ну что вы, дорогой кузен, зачем думать о таких вещах. Вы еще всех нас переживете!»

Маркиз продолжал:

– Единственно, хочу вас предупредить, что в моем завещании будет содержаться одно тайное условие, которое может быть обнародовано лишь после моей смерти, но выполнить которое вы должны пообещать мне уже сейчас. Пообещать письменно, разумеется. Я не требую от вас немедленного ответа. Вы можете выслать обязательство в течение двух недель моему нотариусу господину Торкассону в Люнель. Собственно, ради этого я и хотел вас видеть.

Маркиз не предложил кузену ни сесть, ни выпить рюмочку вермута или вина и выпроводил его по той же черной лестнице, по которой он и пришел.

В Гренобль господин де Кардайан вернулся в крайней растерянности.

– Никогда! – воскликнула дебелая госпожа де Кардайан, выслушав рассказ супруга о встрече. – Это ловушка. Откуда мы знаем, что за тайное условие придумал этот сумасшедший злодей? Может, он потребует, чтобы мы выставили у себя в гостиной его собственный голый труп или чтобы мы развелись, или заставит нас создать какой-нибудь приют, который обойдется в два раза дороже того, что он нам оставит. Не соглашайтесь ни в коем случае.

Целую неделю господин де Кардайан провел в тяжких раздумьях. А затем, поскольку он всегда и во всем слушался жену, написал нотариусу письмо с отказом.

Вторым, кто был призван в Палюзель, оказался каноник Мондес. Он прибыл из Марселя в восторге, оттого что ему представилась возможность куда-то выбраться. Это был маленький человечек почти того же возраста, что и маркиз. Пушок, покрывавший его череп, делал его похожим на вылупившегося не ко времени цыпленка; рассеянность же его не имела границ. В тот день он неудачно повязал свой широкий муаровый пояс, бахромчатый конец которого мел теперь землю в метре позади него.