Ева Луна - Исабель Альенде

В столицу мы прибыли не в самый удачный момент. Я вышла из автобуса, забрала чемодан и вдруг заметила, что на автовокзале творится что-то неладное: атмосфера была тревожная и напряженная, вокруг полно полицейских и все они передвигались пригнувшись, стараясь прятаться за автобусами и машинами. Вскоре неподалеку послышались выстрелы; полицейские крикнули нам, чтобы мы поскорее уходили отсюда, потому что в ближайшем здании — на самом углу — заперся человек с винтовкой, который стреляет по всему, что движется. Долго уговаривать пассажиров не пришлось: похватав свои вещи, они быстро разбежались в разных направлениях. Я тоже отошла от автобуса, понятия не имея, куда теперь идти, и с удивлением осознавая, что город за годы моего отсутствия совершенно изменился.

Я вышла из здания автовокзала на улицу и вновь почувствовала, что в воздухе висит какая-то напряженность. Выражалось это буквально во всем: хозяева магазинов и кафе спешно закрывали окна решетками и металлическими жалюзи, народу на улице с каждой минутой становилось все меньше. Я решила поймать такси, но почему-то ни один водитель не хотел останавливаться. Другого транспорта нигде не было видно, и мне ничего не оставалось, как идти все дальше и дальше по улице, чувствуя, как новые туфли с каждым шагом все сильнее натирают ноги. В какой-то момент я услышала звук, похожий на далекие раскаты грома. Он все усиливался, и, подняв голову, я увидела кружащий над городом вертолет; снизу он казался огромным оводом, заблудившимся в чистом небе. Мимо меня время от время то пробегали, то проходили быстрым шагом какие-то люди; я попыталась выяснить у них, что происходит, но никто толком ничего не знал. Единственные внятные, но мало что говорившие мне слова звучали так: государственный переворот. Не понимая, что это такое и чем может обернуться лично для меня, я инстинктивно почувствовала угрозу и не придумала ничего умнее, как прибавить шагу. Куда следовало идти, я понятия не имела; кроме того, чемодан в руках с каждым шагом становился все тяжелее и грозил вот-вот стать совершенно неподъемным. Примерно через полчаса я устала настолько, что обратила внимание на очень скромную вывеску, висевшую у входа в не менее скромную, судя по состоянию фасада, гостиницу. Я прикинула, что скорее всего имеющихся у меня денег хватит, чтобы перекантоваться здесь какое-то время. На следующий же день с самого утра я отправилась искать работу.

Каждое утро я выходила из гостиницы, полная надежд, и возвращалась измученная и разочарованная. Перед сном я штудировала все газеты с объявлениями о приеме на работу и на следующий день совершала обход тех мест, где требовались не слишком квалифицированные сотрудники. Через несколько дней стало ясно, что, действуя таким образом, я без проблем могу устроиться на работу либо официанткой в какой-нибудь занюханный бар, либо просто танцовщицей-стриптизершей в заведение примерно такого же пошиба. Ни то ни другое меня, понятно, не устраивало. Кроме того, можно было претендовать на место прислуги в доме среднего достатка, но этого опыта в моей жизни было уже предостаточно. Ни о какой другой работе, казалось, я и мечтать не могла. Иногда на меня накатывала такая волна отчаяния, что я едва не хваталась за телефон, чтобы позвонить Риаду Халаби, и лишь в последний момент заставляла себя положить трубку. Через некоторое время на меня обратил внимание хозяин гостиницы. Заметив, как я ежедневно ухожу и вечером возвращаюсь мрачная и усталая, он понял, в чем дело, и предложил помощь. По его словам выходило, что в такие времена устроиться на работу без рекомендательных писем практически невозможно: слишком уж неустойчивое положение в стране и никто никому ни в чем не доверяет. Проконсультировав меня таким образом, он сказал, что даст мне рекомендательное письмо, которое я смогу отнести одной его старой знакомой: она, быть может, окажет мне содействие в устройстве на работу. Отправившись по указанному адресу, я оказалась в окрестностях улицы Республики; поняв это, я в первую очередь почувствовала желание бежать оттуда сломя голову; преодолеть в себе этот порыв стоило мне изрядных усилий. В конце концов, рассудила я, от меня не убудет, если я просто выясню, что за работу можно получить в этих кварталах по рекомендации хозяина гостиницы. Добраться до нужного мне дома я так и не успела, попав в какую-то уличную заваруху. Мимо меня пробежала компания парней студенческого вида, и я, сама не понимая, как это произошло, выбежала вслед за ними на небольшую площадь п€ред церковью Семинаристов. Студенты стали выкрикивать лозунги, размахивать сжатыми в кулаки руками, а я стояла на краю площади и, убей бог, не понимала, что здесь творится. Один парень, надрываясь до хрипоты, орал, что правительство продалось империализму и предало интересы народа, двое других стали карабкаться по фасаду церкви, чтобы вывесить над входом в храм какое-то знамя, остальные хором выкрикивали: «Но пасаран, но пасаран!»[24] Вскоре на площадь въехал, грузовик с солдатами, послышались выстрелы и град ударов. Я бросилась бежать, рассчитывая отыскать какое-нибудь тихое место, где можно будет переждать облаву и перевести дух. В этот момент я увидела, что боковая дверь церкви осталась приоткрытой. Не раздумывая ни секунды, я проскользнула внутрь; звуки с улицы проникали и сюда, но здесь они звучали приглушенно, словно из далекого прошлого; я присела на ближайшую скамью для прихожан и, ощутив в полной мере накопившуюся за последние дни усталость, поставила ноги на поперечную перекладину скамьи и положила голову на спинку. Постепенно тишина и покой, царившие в храме, передались и мне; здесь, среди колонн и статуй святых, мне было уютно и спокойно; в прохладном помещении можно было дышать полной грудью. В какой-то момент я, естественно, вспомнила Риада Халаби; мне захотелось, чтобы он был рядом со мной, как почти каждый день в течение нескольких последних лет. Свежесть и прохлада храма напомнили мне, как мы с ним сидели вечерами в нашем остывающем после захода солнца дворике. Вспомнив о нашей единственной ночи любви, я встрепенулась, но усилием воли заставила себя прогнать эти мысли прочь. Через некоторое время шум на площади стих, а потом я заметила, что и свет, проникавший в здание церкви через витражи, стал более бледным и слабым. Из этого я сделала вывод, что сижу здесь уже довольно долго, наверное, несколько часов. Словно очнувшись от сна, я огляделась вокруг. Неожиданно мой взгляд остановился на сидевшей неподалеку от меня женщине необычайной красоты. По правде говоря, в первый момент я даже подумала, что передо мной не живой человек, а какое-то божественное видение. Женщина обернулась и дружелюбно кивнула мне.

— Что, тоже угодила в заварушку? — спросила прекрасная незнакомка каким-то неземным голосом; затем она подошла ближе и села совсем рядом. — Везде беспорядки, — со вздохом сказала она, — говорят, студенты забаррикадировались в университете, да еще и несколько воинских частей взбунтовались, в общем, полный бардак. Чует мое сердце, демократия у нас долго не продержится.

Я с изумлением разглядывала свою собеседницу, чем-то напоминавшую породистую скаковую лошадь, — ее длинные тонкие руки и ноги, изящные пальцы, потрясающе выразительные глаза, классически очерченный нос и подбородок, и вдруг поняла, что когда-то уже встречалась с ней или, по крайней мере, предчувствовала ее появление в своей жизни. Она тоже внимательно посмотрела на меня, и на ее накрашенных губах мелькнула неуверенная, но еще более теплая улыбка.

— Мне кажется, я тебя где-то видела…

— Я вас вроде бы тоже.

— А ты, случайно, не та девочка, которая любила рассказывать сказки… Ева Луна?

— Да.

— Что, не узнаешь меня? Это я, Мелесио.

— Не может быть… как же это так?

— Знаешь, что такое реинкарнация? Переселение душ? Это когда словно рождаешься заново. Так что можешь считать, что моя душа просто переселилась в другое тело.

Я прикоснулась к ее изящным обнаженным рукам, потрогала браслеты на запястьях, завиток волос, чувствуя себя так, словно передо мной возник во плоти один из героев моего собственного воображения. Мелесио, Мелесио — поток теплых воспоминаний хлынул на меня из глубин подсознания; как же тогда нам было хорошо, в те далекие дни, когда я жила в доме Сеньоры. Неожиданно я увидела, как тушь на прекрасных ресницах сидевшей передо мной женщины растекается: по ее щекам поползли слезы. Я непроизвольно подалась вперед и обняла ее — сначала робко, а затем уже не сдерживая вспыхнувшей радости, Мелесио, Ева, Мелесио…

— Не называй меня так, теперь меня зовут Мими.

— А что, мне нравится, тебе идет.

— Как же мы обе изменились! Не смотри ты на меня так, я не педик какой-нибудь, я транссексуал.

— Транс кто?

— Ты же знаешь, что я родилась мужчиной по ошибке природы, теперь эта ошибка исправлена, и я стала женщиной.