Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины - Галина Артемьева

…Я слушала краем уха, а вот, оказывается, помню всю жизнь…

Время бежало. Мы этого не замечали.

Пару раз ходили всей толпой на танцы. Мне уже не хотелось танцевать без него. Мы садились на лавочку рядом и о чем-то говорили…

Один раз о нас забыли. Мы и не заметили, как все наши ушли. Отправились мы с танцев вдвоем.

Стояла ночь — темная, но полная звуков и шорохов: лес жил своей жизнью. Мы шли молча, как во сне, не касаясь друг друга. Дорогу не было видно совсем.

Вдруг впереди замелькало какое-то белое пятно. Оно стремительно приближалось. Мне подумалось, что это ночное привидение. Я остановилась.

— Не бойся, девочка, я с тобой, — услышала я.

Меня слова эти пронзили.

Я никогда еще не слышала слов поддержки от чужого человека. Но он не был чужим.

Мимо пронеслась медсестра из санатория, бежавшая домой в белом халате.

Мы стояли лицом друг к другу. Притяжение — невероятное. И — невозможность сделать шаг навстречу.

Так и стояли.

Я написала об этом в романе «И в сотый раз я поднимусь». Пусть и здесь окажутся те слова:

«Это было прекраснее любых поцелуев, любого слияния.

Напряжение и невозможность объятия. И чувство отсутствия гравитации. Космическая невесомость.

Сколько они так простояли, заколдованные ночным лесом? То их время не измерялось секундами и минутами.

Время вечности не знает.

Души, приходя из вечности, вынуждены подчиняться земной сиюминутности. Но посылаются некоторым отеческие подарки оттуда. Именно эти частички вечности и хранятся в воспоминаниях, ощутивших ее всю оставшуюся жизнь.

Пусть это называется Первая Любовь. Пусть это не называется никак.

Несчастен тот, кто был лишен этого дара юности. Кто прозевал или поторопился, или не дождался бесценного дара.

Этим двум — повезло.

Их неясные тени так и остались стоять недвижимо под сенью векового дерева. Навсегда».

А мы вернулись. И было еще несколько счастливых дней. Просто — рядом. Потом они уехали. Мы писали друг другу письма. Но на этом я поставлю точку.

Остаток моего звенигородского лета прошел почти в одиночестве. Я совершенно бесстрашно бродила среди деревьев — одна. На танцы я больше не ходила. Не хотела разрушить чудо того ночного леса. Я чувствовала, что началась совсем новая моя жизнь.

Нур и Роман Владимирович

Я написала про остаток лета почти в одиночестве и поняла, что слово «почти» скрывает несколько важных эпизодов. Все-таки на речку я ходила, купалась, играла в мяч со студентами… Болтали обо всем.

…Мелкие детали. Студент-африканец приходил на пляж с удивительным проигрывателем для пластинок. Он, этот проигрыватель, выглядел как невероятно плоский чемоданчик и работал от батареек. В другом плоском чемоданчике африканец приносил долгоиграющие пластинки, самые модные, неслыханные. Он раскрывал свой чудесный аппарат, звучала музыка… Я, конечно, залюбовалась этой красотой. Стала разглядывать, как там все устроено.

— Это я в Париже купил, — объяснил сомалиец.

Звали его Нур — никогда до того не слышала этого имени.

— Ты был в Париже? — удивилась я.

Я знала, что Сомали — беднейшая страна на северо-западе Африки.

— Я везде был. И в Риме, и в Лондоне, — сообщил мне студент.

— А почему ты сюда приехал учиться?

— Тут бесплатно, — пояснил африканский друг.

— Вы совсем бедные там? — взялась сочувствовать я.

— Моя семья — богатая. У нас много домов. И не только в Африке, в Европе тоже. Но если есть возможность получить что-то бесплатно, надо обязательно этим пользоваться.

— И ты можешь поехать в любую страну, в какую хочешь? — почти не верила я.

— Совершенно верно. Куда хочу, туда и еду.

Я знала, что он не врет. И не понимала. Мы все, бедно одетые, лишенные возможности свободно передвигаться по миру, как бы и сколько бы ни работали, принимаем у себя богатых людей из Африки и других «развивающихся» стран, учим их бесплатно, они живут на всем готовом… И это даже — пусть. Пусть, если у нас есть лишнее. Надо делиться. Но почему же с нами, народом нашей страны, никто не делится? Почему нам — нельзя ничего? Ровным счетом — ничего?

Не возникало пока обиды, было лишь недоумение.

А еще был у меня удивительный собеседник. Он отдыхал в том же санатории, что и Танюся. Пожилой человек, к шестидесяти. Он болел диабетом с юных лет, держался на инсулиновых инъекциях. При этом выглядел замечательно. Роман Владимирович (так его звали), высокий, стройный, подтянутый, красивый человек, умел рассказывать. Этим и привлекал. Я не ходила вечерами на танцы, поэтому после ужина мы с Романом Владимировичем прогуливались по санаторной территории. Он повествовал о своем дворянском семействе. О том, как удалось ему скрыть происхождение и поступить в институт. Как стал он физиком и участвовал в создании атомной бомбы…

Я слушала раскрыв рот. Он заставлял восхищаться собой и о многих известных людях говорил как о своих хороших знакомых. Мы беседовали и о литературе, и о кино, и о театре…

Прощаясь, мы обменялись адресами. Роман Владимирович жил в Измайлово, в новом доме, телефона у него пока не было. Он, как это было принято в те годы, посылал нам поздравительные открытки, мы, конечно, писали ему тоже. Впрочем, я считала его тетиным приятелем, не своим, поэтому к открыткам относилась равнодушно, но рассказы его вспоминала с удовольствием.

Потом он пропал, Танюся беспокоилась: «Что с Романом Владимировичем? Все-таки — диабетик». И вот после почти годового молчания наш знакомый позвонил: установили ему телефон. Я тогда уже училась на втором курсе. Танюся слушала, о чем говорит Роман Владимирович, и сочувственно ахала. Оказалось, диабет его привел к осложнениям. Ему ампутировали ногу. И теперь он дома, в одиночестве. Правда, приезжает сестра, племянник, приходят пионеры из соседней школы, взявшие над ним шефство.

— Можете на нас положиться, — заявила Танюся. — Если что-то надо, скажите Галеньке, она подъедет немедленно.

Роман Владимирович попросил какое-то лекарство. Совершенно ерундовое — но для человека без ноги как добраться до аптеки?

Я немедленно купила то, что он просил, и на следующий вечер поехала в Измайлово. Поехала не одна, а с приятелем Борькой. Мы собирались потом в кино. Вот и решили: я забегу, передам лекарство, поговорю минут десять, а потом мы поедем в кинотеатр.

Борька остался ждать меня у подъезда. Я быстро взбежала по лестнице, позвонила. Роман Владимирович открыл — все такой же красивый, свежий, с сияющими глазами мальчика-подростка. Да, он был на костылях. Да, увы… Но это его не портило. Я обрадовалась. Вручила ему лекарство, прошла в комнату, уточнив, что могу остаться совсем на короткий срок — меня внизу приятель ждет.