За годом год - Владимир Карпов

Алешка, как норовистый конь, к которому подошел незнакомый человек, отвернул голову и, глядя на запыленное окно, посоветовал:

— А вы поменяйтесь. Вот и квит.

— Я сюда не ссориться пришел.

— Это правда, Костусь, — заступился Прибытков. — А вы, товарищ Юркевич, не обращайте внимания. Он сам не знает, что ему надобно.

— Ой ли? Одно, да знаю! — упрямо махнул головой Алешка. — Нельзя, чтоб так было.

— А как тогда?

— Это уж не моей головы дело…

— Вот видишь, — спокойно прервал его Прибытков. — А я, это самое, вот что хочу сказать. Не такие мы бедные, товарищ Юркевич, чтоб жить так… Мы можем жить лучше. Надо только, чтобы каждый не забывал о другом и сам был как все.

— Будет, жди! — ударил себя по колену кулаком Алешка. — Урбанович и тот мне вчерась на собрании твердил: "Пень, — говорит, — метит из земли вылезти, а битое стекло, обратно, в землю влезть". А на черта мне такое!

— Ты не злись, — и на этот раз успокоил его Прибытков. — Злость не советчик. Ты до конца послушай. Неужто плохо было бы, если бы в стране нашей, это самое, все люди были простыми? Я никуда не лезу — ни из земли, ни в землю. Но мне, может, не так обидно в подвале жить, как из него ходить к кому-нибудь…

"Страна простых людей! — подумал Василий Петрович. — Пусть это, быть может, и наивно, но тут есть определенный смысл. И его надо осознать душой…" Нет, не островок заветной земли будущего, окруженной прежней убогостью, видимо, нужен людям. Они жаждут иного и имеют право на большее. Этот островок, о котором когда-то мечтал он и который теперь почти создан, не может принести подлинной радости. Наоборот, он пробуждает обиду своим несоответствием тому, что осталось вокруг… Страна простых людей!.. Архитектору особенно много в ней работы, и самое трудное, вероятно, поиски красивого — красы, простой и близкой человеку…

Вечером Юркевичу повезло — посетителей в приемной у Зорина не было, и о нем сразу доложили. Сквозь двойную, обитую дерматином дверь Василий Петрович прошел в кабинет и увидел секретаря не за столом, а возле окна. Раздвинув тяжелую, в мягких складках портьеру, тот смотрел на улицу. Услышав покашливание Василия Петровича, наклонился к окну, будто заинтересовался чем-то происходившим снаружи. Но когда наконец повернулся, Василий Петрович увидел, что лицо у него сердитое, злое.

— Садись, — не скрывая своей враждебности, сказал он и, подойдя к столу, подвинул на его край какие-то бумаги. — Познакомься, пожалуйста.

Василий Петрович взял бумаги, сел в кожаное кресло и начал читать. Как он и ожидал, в них шла речь о злосчастных проектах. Но что более всего удивило его — бумаги были из Академии архитектуры.

— Что скажешь? — с досадой спросил Зорин, дождавшись, когда Василий Петрович кончил читать.

Стараясь быть спокойным, тот положил бумагу на стол и тоже встал.

— Я не могу согласиться и с этим. По-моему, высокий защитник — тоже Понтус.

— Глупости! — вскипел Зорин. — Доморощенные штучки! И причем знакомые.

Значит, Зорин связывал его борьбу против проектов Понтуса с позицией, занятой в отношении коттеджей на Круглой площади. Значит, как и раньше, решил бросить ему обвинение не в отдельных ошибках, а в системе порочных взглядов, в порочной линии поведения. И потому нужно было не только выяснить формулу обвинения, постараться разубедить Зорина, но и опровергнуть его собственные взгляды, показать их уязвимость.

— Извините, но, честное слово, не доходит… — схитрил Василий Петрович, выкраивая время.

— До меня тоже, собственно говоря, не доходит, против чего ты воюешь. Против того, чтобы была прославлена эпоха? Тебе не по вкусу торжественность наших дней? Или не нравится, что наши люди желают видеть искусство не на одних выставках? Для тебя не существует ни команд, ни авторитетов и тянет проповедовать уравниловку. На политическом языке ты знаешь, как это называется?

— Нет.

— Тем хуже для тебя.

Они стояли близко друг к другу, и Василий Петрович кожей лица ощущал возмущение Зорина. Но вместе с этим и чувствовал — тот в чем-то не уверен, мешкает и тоже ждет еще чего-то. Иначе он вел бы себя совсем по-другому. В двух случаях — это знали все — когда Зорин в духе или чувствует свое превосходство, он всегда распоясанно прост и несдержан. Хлопает собеседника по плечу или грозит под самым носом пальцем, толкает под бок или стучит кулаком по столу, хохочет и матерится, демонстрируя свое "народное нутро".

— Сперва насчет уравниловки, — помедлил Василий Петрович, опасаясь теперь одного — как бы не ляпнуть такого, за что ухватился бы Зорин.

— Ну-ну, роди!

— Город строится не на десятки лет. Умрут заслуженные ученые, герои, народные артисты — они также небось люди. Кто тогда останется в коттеджах? Конечно, их потомки. Но кто знает; может быть, самые обыкновенные, если не хуже. Так почему же они должны жить в каких-то особых квартирах и домах?

— Не выкручивайся!

— И не думаю, — возразил Василий Петрович, понимая, что Зорин видит убедительность его слов. — Ведь фактом будет: город пострадает и каста появится. А по-моему, если и передавать что-нибудь по наследству, то только не привилегии. Не к лицу это нам…

— Однако наглеешь ты понемножку… И спорить насобачился… — как и ожидал Василий Петрович, не полез на рожон Зорин и, смерив его взглядом, вновь отошел к окну, всем видом, однако, показывая, что свое сделал.

Глава шестая

С ожесточением, точно мстя себе, Валя взялась за книги, которые дал ей тогда Василий Петрович. Да это было и необходимо для нее: чужая мудрость стала как бы прибежищем от своих огорчений, она обогащала Валю, примиряла с собой. Дивная, неведомая область человеческих поисков и дел открылась перед нею. Древний Восток, Греция, Рим, Византия!..

Едва различимые во мгле столетий, предстали египетские города — странное сочетание бедности с богатством. Кривые, узкие улицы, в беспорядке разбросанные, с плоскими крышами дома из сырцового кирпича, роскошные царские резиденции и обок, на каменистых террасах, гордость Египта — города мертвых. "Какое глумление над простым человеком!"

Палило солнце. Над головой синело чистое небо. Желтым маревом дымилась пустыня. И, словно караван, в глубь нее уходили серо-желтые пирамиды. Будто провожая их, рядом застыли поминальные храмы и красноликие сфинксы… Но там, у древних египетских зодчих, невольников и полуневольников, родилось гордое стремление — связать то, что делали руки человека, с тем, что создала природа!

А дальше?

Пришли не более милостивые Ассирия и Вавилония. Там пугала сама красота. Обнесенные толстыми стенами, города замкнулись в прямоугольную форму. Главенствуя окрест, на высоко насыпанных террасах поднялись цитадели дворцов и громадные трехъярусные черно-краснобелые башни — зикураты, напоминавшие ступенчатые усеченные пирамиды. На их вершинах стояли голубые павильоны, а на ступенях росли деревья…

И все-таки это не было так просто!..

Валя как бы побывала на побережье Эгейского моря с его бухтами и скалистыми островами, в гористом Пелопоннесе, в холмистой Аттике, покрытых вековыми дубами, кедрами, пиниями, вечнозеленым лавром. Перед ней, чаще на склонах мреели обнесенные стенами белые города. Над жилыми кварталами, в центре, поднимались, тоже огражденные стенами, акрополи — чудесные ансамбли из храмов, сокровищниц, храмиков и монументов. Синело всегда безоблачное небо, на фоне его несказанно красиво светился мрамор колонн и статуй. Связывая главные храмы акрополя с пейзажем, зодчие ставили их параллельно господствующему над окрестностью склону или морскому побережью. Но зато, чтобы обогатить эту упрощенную композицию, живописно размещали второстепенные строения и делали входы с углов. Перед тем, кто входил, акрополь открывался картина за картиной, в которой господствовало всегда одно какое-нибудь здание. Здесь родилась и агора — первая в мире городская площадь.

Это было проявление осознанных сил, человеческого таланта, почувствовавшего дыхание свободы. Город принадлежал человеку и богам, сотворенным по его образу и подобию.

Здесь было доказано — красота, созданная руками человека, может быть такой же чудесной, как и красота природы. И отсюда в города последующих времен, как завет и наследство, перешли театры, стадионы, гимназии.

А римские города!

Они были военными, административными, торговыми, портовыми и даже курортными. Их основание начинали с торжественного этрусского обряда. Вокруг будущего города бронзовым плугом проводили борозду. Она считалась священной, и на ней потом воздвигались городские стены. По легенде, так был заложен и Рим.

Его архитектурный центр образовали дворцы цезарей на Палатине, известный всему миру Колизей — четырехъярусный амфитеатр, возвышающийся даже над вершинами окрестных холмов, группа капитолийских храмов и система форумов с базиликами, портиками, храмами. Валя как бы наведала Колизей, видела, как насмерть дрались гладиаторы, как рвали друг друга звери. Огромная его арена иногда наполнялась водою, и тогда можно было стать свидетелем настоящих морских сражений, происходивших на арене. В редкие пасмурные дни над амфитеатром натягивали золотистый шелк, и он создавал иллюзию солнечного света. Так римские императоры покупали себе популярность и поддержку простолюдинов.