Таинственная река - Дэннис Лехэйн

— Не рискуй своей репутацией из-за него, Девайн. Компрометируя себя, ты скомпрометируешь и меня, а я тебе этого не прощу. Я устрою так, что тебя переведут куда-нибудь в богом забытый Беркширс, где ты будешь заниматься зафиксированными радаром случаями превышения скорости езды на снегоходах.

Шон провел обеими руками по лицу, затем по волосам, стараясь смахнуть с себя гнетущую усталость.

— Баллистики, наверное, уже подготовили данные, — сказал он.

— Да, туда я как раз и еду, — ответил Уити. — Данные лабораторных исследований также должны быть на нашем компьютере. Поеду, посмотрю, что там. Надеюсь, скоро у нас будут результаты. Мобильник у тебя с собой?

— Да, — кивнул Шон, хлопнув себя по карману.

— Позвоню тебе позже, — произнес Уити и, отойдя от Шона, направился вдоль по Кресент-стрит к патрульной машине, а Шон, чувствуя себя облитым с головы до ног начальственным недовольством и разочарованием, понял, что испытательный срок — это кое-что посерьезнее, чем ему казалось еще сегодня утром.

Шон свернул на Бакингем-авеню и направился к дому Джимми. Как раз в это время Дэйв, держа за руку Майкла, спускался по ступенькам крыльца.

— Вы домой?

Дэйв остановился.

— Да. Не могу понять, почему Селесты еще нет. Она ведь поехала на машине.

— Я уверен, что с ней все в порядке, — успокоил его Шон.

— Да, я тоже, — ответил Дэйв. — Просто нам придется идти пешком, только и всего.

Шон засмеялся.

— А сколько тут идти? Пять кварталов?

Дэйв улыбнулся.

— Да нет, дружище, почти шесть. По-твоему, это близко?

— Тогда вам лучше идти, — посоветовал Шон, — пока еще не совсем стемнело. Майкл, выше голову.

— Пока, — помахал рукой Майкл.

— До встречи, — сказал Дэйв, и они ушли, оставив Шона на ступеньках входа. Шаги Дэйва, как показалось Шону, стали немного менее упругими, видимо, от выпитого у Джимми пива. Если ты это сделал, Дэйв, то лучше выкладывай все прямо сейчас, подумал Шон. Тебе надо будет напрячь до последней клетки весь свой скудный мозг, если мы с Уити возьмем тебя в оборот. До самой последней клетки.

В этот поздний вечерний час казалась, что по поверхности Тюремного канала разлито расплавленное серебро; солнце уже село, но слабые световые отблески еще украшали западный край неба. Вершины деревьев стали черными, а темный силуэт экрана смотрелся, как тень, отбрасываемая чем-то невидимым и громадным. Селеста сидела в машине на Шаумутском бульваре и смотрела отсюда на канал, на парк, на расположенный за ними Ист-Бакингем, который, если смотреть отсюда, походил на мусорную свалку. Парк почти закрывал собой «Квартиры»; кое-где торчали колокольни да верхушки крыш высоких зданий. Дома в Округе, стоявшие на холмах, возвышающихся над «Квартирами», смотрели вниз, стоя вдоль мощеных извивающихся по спирали улиц.

Селеста не могла припомнить, бывала ли она здесь когда-нибудь раньше. Она передала платье одному из сыновей Брюса Рида, юноше в траурно-черном костюме, настолько чисто выбритому и с такими по-юношески ясными глазами, что казалось, будто он собрался на студенческий бал или на первое свидание. Едва отъехав от похоронного бюро, она сразу же поняла, что дорога, на которой она находится, пролегает вдоль тесно стоящих корпусов завода металлоконструкций, мимо пустых помещений, похожих на ангары. Когда она доехала до тупика, где надо было повернуть, бампер машины задел гнилую сваю, но и это не отвлекло ее взгляда от еле заметного волнения на поверхности канала, текущего к шлюзам, через которые открывался путь в гавань.

Едва услышав разговор двух полисменов о машине Дэйва — их машине, машине, в которой она сейчас сидела, — она почувствовала себя так, как будто была пьяна. Но пьяна не по-хорошему, когда после щадящей дозы все кажется простым и легким. Нет, сейчас она чувствовала себя так, словно всю ночь напролет пила какую-то дешевую дрянь, потом пришла домой и провалилась в небытие, затем проснулась все еще с затуманенным сознанием, одеревеневшим языком, ядовитой горечью во рту, тупой, вялой, неспособной ни на чем сосредоточиться.

— Вы чего-то боитесь, — сказал ей коп, буквально подрезав ее под корень, а поэтому, возможно, и ответ ее был ясный и агрессивно отрицательный. «Нет, не боюсь». Как в детстве: Нет, не я. Нет, ты. Нет, не я. Нет, ты. Я знаю, это ты боишься, а не я. Тра-та-та-та-та-та.

Она боялась. Ее охватил ужас. Страх буквально превратил ее тело в студень.

Она поговорит с ним, убеждала она себя. Он ведь все-таки Дэйв. Хороший отец. Мужчина, который никогда не поднял на нее руку и не проявил никаких склонностей к супружескому насилию за все те годы, что она его знала. Даже выйдя из себя, он мог лишь хлопнуть дверью или ударить кулаком по стене. Она была в полной уверенности, что она сможет поговорить с ним.

Она спросит, Дэйв, чью кровь я смывала с твоей одежды?

Дэйв, спросит она, что в действительности произошло ночью в субботу?

Ты можешь мне сказать. Ведь я твоя жена. Ты можешь сказать мне все.

Именно так она и сделает. Она поговорит с ним. У нее нет причин бояться его. Это же Дэйв. Она любит его и он любит ее, и все как-нибудь обойдется. В этом она была уверена.

А пока она находилась здесь, на другом берегу канала, вокруг нее громоздились заброшенные корпуса мертвого завода, недавно купленные каким-то предпринимателем, который намеревается построить здесь автомобильную парковку, если на противоположном берегу построят стадион. Она пристально вглядывалась в темноту парка, где была убита Кейти Маркус. Она ждала, чтобы кто-нибудь объяснил, как ей выйти из этого ступора.

Джимми сидел с Амброзом, сыном Брюса Рида в офисе его отца, обсуждая детали панихиды и похорон, жалея, что ему приходится иметь дело не с самим Брюсом, а с этим юношей, который выглядел так, будто только что выпорхнул из стен колледжа. Для Джимми много легче было представить его, играющим во фрисби, чем украшающим гроб; в его голове не укладывалось, как такие мягкие холеные руки могут там, в комнате для бальзамирования, прикасаться к мертвым.

Он сообщил Амброзу дату рождения Кейти и ее номер в системе социального страхования, и парень, взяв ручку с золотым пером, занес эти данные в форму, закрепленную на наклонном пюпитре с зажимами, а затем бархатным голосом — видимо, так его отец говорил в молодые годы — произнес:

— Хорошо, хорошо. Скажите, пожалуйста, мистер Маркус, вы предпочитаете традиционную католическую церемонию? Поминки, мессу?

— Да.

— Давайте сделаем поминки в среду?

Джимми согласно кивнул.

— Мы уже договорились с церковью на девять часов во вторник.

— Девять часов, — повторил юноша и записал эту цифру. — Вы уже решили, когда устраивать поминки?

— Мы решили провести их в два приема. Один с трех до пяти, а второй с семи до девяти.

— С семи до девяти, — повторил юноша, записывая и эти цифры. — Я вижу вы принесли фотографии. Очень хорошо.

Джимми посмотрел на стопку фотографий в рамках, лежащих у него на коленях: Кейти в день окончания школы. Кейти с сестрами на пляже. Кейти вместе с ним на торжественном открытии магазина, тогда ей было восемь лет. Кейти, Ив и Дайана. Кейти, Аннабет, Джимми, Надин и Сэра в аквапарке «Шесть флагов». Кейти в свой шестнадцатый день рождения.

Почувствовав невыносимое жжение в горле, он положил стопку фотографий на стул, стоящий рядом; после нескольких глотательных движений жжение прошло.

— Что вы решили в отношении цветов? — спросил Амброз Рид.

— Сегодня я передал заказ Кнопфлеру, — ответил Джимми.

— А извещение?

Глаза Джимми впервые встретились с глазами молодого человека.

— Извещение?

— Да, — ответил юноша, устремив взор на пюпитр. — Как, по-вашему, должно выглядеть извещение. Мы, конечно, можем сами составить его, но вам тогда необходимо сообщить нам основную информацию насчет того, что должно быть указано в нем. Может быть, вы предпочитаете денежные пожертвования вместо цветов, ну и прочие ваши желания.

Джимми отвел взгляд от успокаивающих глаз юноши и стал пристально смотреть в пол. Под ними, где-то в подвальном этаже этого белого здания, построенного в викторианском стиле, в комнате для бальзамирования лежит Кейти. Брюс Рид, этот мальчишка, и два его брата будут видеть ее голой, когда начнут ее обмывать, будут трогать ее руками, гримируя и украшая ее. Их холодные ухоженные руки с наманикюренными пальцами будут сновать по ее телу. Они будут поднимать ее руки и ноги; они будут брать ее за подбородок большим и указательным пальцами, чтобы повернуть голову, как надо. Они будут расчесывать ее волосы.

Он думал о своем дитя. Голое, ничем не прикрытое тело его Кейти, медленно теряющее свой естественный цвет, лежало, ожидая, когда эти чужие ей люди в последний раз прикоснуться к ней — возможно, прикоснуться осторожно и аккуратно, но это будут казенная осторожность и профессиональная аккуратность. А потом они положат в гроб сатиновые подушечки, на которых упокоится ее голова, а потом ее, с кукольным застывшим лицом, обряженную в любимое голубое платье, вкатят в ритуальный зал. Ее будут рассматривать, над ней будут читать молитвы, будут обсуждать ее кончину и горестно причитать, а затем, в конце концов, придет черед погребения. Ее опустят в глубокую яму, вырытую людьми, никогда ее не видевшими и не знавшими, и Джимми услышит, как комья земли падают на крышку гроба с таким глухим для его слуха звуком, словно сам он находится вместе с ней там внутри.