Клеопатра. Последняя царица Египта - Артур Вейгалл

Сражение началось с того, что Антоний выдвинул вперед левый фланг, а Агриппа попытался обойти его своим правым крылом. Затем вперед стали выдвигаться другие дивизионы Антония, и сражение стало всеобщим. «Когда они вступили в бой, – пишет Плутарх, – корабли не шли на таран, потому что суда Антония по причине своей огромной массы были не способны развить нужную скорость, чтобы удар был эффективным. А корабли Октавиана, с другой стороны, не осмеливались идти в лобовую атаку на корабли Антония, которые имели острые медные тараны; они даже не старались врезаться им в борта, которые были настолько укреплены огромными квадратными кусками древесины, соединенными железными болтами, что носы их собственных кораблей вдребезги разбились бы о них. Таким образом, битва напоминала сухопутное сражение или, правильнее сказать, нападение и оборону укреплений, так как вокруг каждого судна Антония всегда было три-четыре корабля Октавиана, которые забрасывали его копьями, дротиками и огненными снарядами; а люди Антония использовали катапульты и другие машины, чтобы метать вниз метательные снаряды с деревянных башен».

Сражение бушевало три или четыре часа, но постепенно Антонию и Клеопатре стала ясна ужасная правда: небольшие корабли Октавиана берут верх. Флагманский корабль Антония был так тесно окружен со всех сторон, что он сам сражался, и у него не было времени четко мыслить. Но по мере того как его корабли один за другим загорались, тонули или оказывались захваченными, отчаяние Антония, по-видимому, стало острее. Если его флот окажется побежденным и уничтоженным, будет ли его армия стоять непоколебимо? Этот вопрос, вероятно, бился у него в голове, когда в агонии мрачных предчувствий он наблюдал за беспорядочной битвой и слышал звон оружия, крики и вопли сражающихся. Тем временем флагман Клеопатры, подвергшись граду ударов врага, наверное, ненадолго перестал привлекать к себе внимание небольших боевых кораблей Октавиана, и, когда он совершал маневр для занятия лучшей позиции, Клеопатра смогла увидеть полную картину происходящего. С нарастающим ужасом она смотрела на борьбу, происходившую вокруг флагманского корабля Антония, и слышала радостные крики врага, когда загорался очередной огромный корабль. Египетский флот Клеопатры, вероятно, сильно пострадал, хотя ее моряки вряд ли дрались с такой же отвагой, как те, что были под командованием Антония. Когда она оглядела устрашающую картину, ей, без сомнения, пришло в голову, что Октавиан разбил их, и она боялась, что Антония убьют или возьмут в плен. Тревоги, которые изводили ее возбужденный мозг в течение последних нескольких недель, связанные с намерениями ее мужа в отношении ее и положения ее сына Цезариона, теперь вытеснила более ужасная мысль, что у него никогда не будет возможности доказать свою верность, потому что здесь и сейчас он встретит свой конец. Злость на Антония за его колебания, презрение к усиливающейся слабости его характера и опасения в отношении его способности руководить своими войсками ввиду растущего злоупотребления спиртным теперь объединились в одну ошеломляющую уверенность в том, что его ждет поражение и гибель. Антоний говорил Клеопатре, что она должна уехать в Египет, он приказывал ей уходить вместе с флотом в конце сражения. Этот конец ей уже был виден. Однако Клеопатра должна была теперь уходить не от бурной сцены победы, и не вести о своем триумфе она должна была привезти в Александрию, чтобы прикрыть ими позор от своего изгнания мужем; теперь ей нужно было уходить со своим флотом, видя крушение их дела, и бегством освободиться от человека, который, перестав быть защитником ее прав, стал помехой для ее честолюбивых замыслов.

Ближе к вечеру, когда вопрос о победе еще не был решен, хотя для надежды на Антония в уставшем сердце Клеопатры уже не могло быть места, подул сильный северный ветер со стороны незавоеванного Рима в направлении далекого Египта. На море поднялся шторм, и волны стали ударять в борта флагманского корабля Клеопатры, вызывая еще большее смятение в битве. Когда ей в лицо ударил ветер, мне кажется, ей внезапно пришла в голову мысль, что настал момент ее ухода. До сражения Антоний яростно приказывал ей уезжать. Зачем же тогда ждать? Через час он, вероятно, попадет в плен или будет убит, и ее тоже сделают пленницей, и ей придется с позором идти пешком на Капитолий, где она надеялась сидеть на троне. Она отплатит своему мужу его собственной монетой: она бросит его, как он когда-то бросил ее. Она не будет стоять рядом в ожидании скорого краха. Хотя он и отупел от пьянства, она сама по-прежнему была полна жизни. Она поднимется над своими бедами, как это делала и раньше. Она отринет его и начнет свою жизнь заново. Ее трон не отнимут у нее одним ударом. Сейчас она выполнит приказ Антония и уйдет; а в далеком Египте она предпримет попытку снова пуститься на поиски той защиты для своей династии, которая оказалась таким неуловимым видением.

Придя к такому решению, Клеопатра приказала дать сигнал своим разбросанным по морю кораблям и, подняв паруса, прошла через сражающихся и уплыла с попутным ветром в сопровождении своего потрепанного флота. В тот момент, по-видимому, флагман Антония вырвался из кольца окружавших его либурн Октавиана, и ничто не мешало ему смотреть на удаляющуюся царицу. Антония, вероятно, переполняли чувства – гнев, страдание, угрызения совести и отчаяние смешались у него в голове. Клеопатра бросала Антония на произвол судьбы, она выполняла приказ, который он никогда не должен был отдавать ей; он больше не увидит ее лица. Ее изящество, очарование, красота, которые так поработили Антония, теперь отняты у него; и ему одному придется встретить ужасы вероятного поражения лицом к лицу. Последнее время Антоний так всецело полагался на Клеопатру, что ее удаляющиеся корабли вселили ужас в его деградировавший мозг. К тому же ему была невыносима мысль о том, что она покидает его без единого прощального слова, а его жестокость и гнев были последним, что она видела от него. Он не мог позволить ей уйти, не помирившись с ней и не получив от нее прощения; он должен отправиться за ней, пусть даже только для того, чтобы увидеть ее на мгновение. Да и что с того, если он не вернется сражаться? Надежды на победу было мало. Его возбужденный и истощенный разум не видел благоприятного исхода в битве, которая бушевала вокруг него. Позор и погибель смотрели ему в лицо.

«И здесь, – пишет Плутарх, – Антоний показал всему миру, что он больше не руководствуется мыслями и побуждениями главнокомандующего или человека или своим собственным рассудком. И он доказал правдивость того, что однажды было сказано в шутку, будто душа влюбленного живет в теле любимого человека. Словно он был частью ее и должен был идти за ней, куда бы она ни отправилась, он бросил всех, кто сражался и отдавал свою жизнь за него, и последовал за ней, как только увидел ее уплывающие корабли». Подозвав один из своих самых быстроходных кораблей, он быстро взошел на его борт и велел капитану идти за флагманским кораблем Клеопатры с максимально возможной скоростью. Он взял с собой только двух человек: сирийца Александра и некоего Сцеллия. Вскоре корабль Антония, движимый пятью рядами весел (то есть квинк-вирема, или, по-другому, пентера. – Ред.), догнал отступающих египтян, и тогда Клеопатра узнала, что Антоний последовал за ней, бросив сражение. Можно представить себе ее чувства. Таким образом, ее выход из сражения положил конец боевым действиям и тем самым отнял последнюю надежду на победу у сторонников Антония. Антоний теперь был конченым человеком, потерпевшим поражение, и быстрая смерть была лучшим, на что он мог надеяться; но отделаться от него было трудно. Он собирался цепляться за Клеопатру до конца: она никогда не сможет освободиться от него, и, идя ко дну, он будет тянуть ее вниз за собой. Но все-таки он был ее мужем, и она не могла бросить его, потерпевшего поражение, так, как он хотел бросить ее, одержав победу. Поэтому Клеопатра дала ему сигнал взойти на борт ее флагмана, а сделав это, удалилась в свою каюту, отказываясь видеть его и говорить с ним. Антоний, которому помогли взобраться на палубу, был слишком ошеломлен, чтобы просить провести его к ней, и слишком несчастен, чтобы хотеть, чтобы она приблизилась к нему.