"Я" - Константин Щемелинин

В то же самое время, когда второй пилот расправлялся с беззащитной целью, я тоже поразил свою — вражеский звездолет выпрыгнул, я поймал его несущим лучом, и, прежде чем противник успел что-либо предпринять, зафиксировал на них основной луч, а потом выстрелил. Вспышка излучения и частиц — вот и все, что от них осталось, — вечный бездонный космос будет им могилой.

— Здравствуй, смерть, — сказал кто-то рядом со мной.

Неприятель ответил ударом на удар: неподалеку от нас взорвалось пространство — вспыхнула псевдозвезда, поэтому я не рискнул прыгать, а повернул в свободный от противника район.

Космос вздрогнул от разрывов псевдозвезд — битва началась. Нас поймали — четверо против одного. «Они будут стрелять настолько часто, что прыгнуть мы не сможем, затем кто-нибудь попадет в нас, и для меня все кончится», — думал я.

Мы мчались, уходя все дальше и дальше от сожженного нами корабля. Один из звездолетов противника, как я и предполагал, поспешил к нему на помощь, в то время как остальные аккуратно взяли нас в кольцо: они расположились по углам равностороннего треугольника так, чтобы мы находились в его центре. Все готово — теперь нас можно спокойно убивать. Я не хотел терять маневренности из-за слишком большой скорости, поэтому не стал ускоряться, позволив преследователям синхронизировать свой полет с моим — теперь мы все летели примерно с одинаковой скоростью. Первое время мы умело отбивались, поэтому взрывы псевдозвезд происходили пока еще довольно далеко от нашего корабля.

Я уже серьезно стал подумывать о сдаче, хотя они, скорее всего, просто уничтожат нас — противник перестал верить нам после того, как мы сначала якобы сдались, а потом уничтожили два их корабля.

— Командир, они снова хотят говорить с вами, — сказали мне.

— Я слушаю, — ответил я, но на этот раз громкую связь в рубке решил не включать: мне показалось, что на этот раз наш разговор затронет более интимные темы, поэтому я стал вести беседу с помощью наушников и микрофона, опять-таки и как и в прошлый раз, не включая режим обмен видеоизображениями.

— Это снова я, — услышал я знакомый голос. — Ну и ловко же ты нас провел своей ложной сдачей! Но ничего, теперь мы будем умнее!

— Я действительно хотел сдаваться, но потом передумал, — ответил я, и это было почти правдой, — кому охота умирать в плену, если есть шанс выжить?

— Твои слова расходятся с твоими делами, но ничего… — теперь ты в ловушке, понимаешь ли ты это?! — воскликнул он.

Я временно передал командование кораблем первому пилоту, а сам сосредоточился на разговоре — у меня было такое ощущение, что это будет важный разговор, ибо я прекрасно понимал, что мой незримый собеседник — это не просто голос, а человек, который представляет преследующую меня группу, и который, скорее всего, имеет право принимать решения за них всех.

— Да, я понимаю это, — ответил я ему, — но я надеюсь уйти от вас.

— Теперь не уйдешь — молись богу, ибо скоро ты предстанешь перед ним! — уверил меня собеседник.

Я подумал, что в этом разговоре я должен показать своему противнику всю свою решимость идти до конца, чтобы поколебать их уверенность в успехе; неприятеля также необходимо заранее подготовить к возможной неудаче для того, чтобы он меньше, чем мог бы, старался одолеть нас, и тогда вероятность моего спасения возрастет.

— Не говори «гоп» пока не перепрыгнешь! — воскликнул я и сразу же стал давить на него. — В бога я не верю, но зато верю в свою решительность, в свой ум, в свою волю и в свою жестокость.

— Придет время, и ты запоешь по-другому!

По словам он явно не уступал мне в мужестве, но это только на словах — скоро я узнаю, каков он есть на самом деле!

— Я не боюсь своей смерти, а ты?

— Я-то? — переспросил он, а потом ответил с беззаботностью храбреца. — Когда-нибудь она придет.

Мы помолчали, а затем он спросил меня:

— И тебе не жалко людей, погибших из-за тебя?

— Конечно же, нет, — ответил я, — ведь я их никогда не видел и никогда не увижу: они для меня — не живые люди из плоти и крови, а просто абстрактные цифры.

— Кто из вас стрелял по планетам, — поинтересовался он, — ты, командир, или же кто-нибудь другой?

Я решил сказать правду — а почему бы и нет:

— Всегда стрелял исключительно я один.

— Ты убил столько хороших людей! Ты даже не представляешь себе, какая ты сволочь! — снова вышел из себя мой собеседник.

— Не обзывайся! — оборвал его я, а потом попытался успокоить его. — Я согласен с тобой, что многие из погибших от моих выстрелов были лучше и достойнее меня, и я сочувствую им, сострадая вместе с ними, но сейчас такое время, что кому-то надо убивать, а кому-то надо умирать, и никто не знает точно, будет ли он жив завтра — идет война, и каждый из нас делает свое дело, — подвел черту я и с сожалением добавил. — Если бы не было войны, то мы с тобой, возможно, могли бы стать друзьями…

Он задумался, а потом ответил мне гораздо более спокойным голосом:

— Я не хотел войны, мне она не нужна — это все наши правители затеяли.

— Война имеет причины, которые не всегда подвластны правительству, а причины этой войны вообще неподвластны никому и ничему — замени везде всех чиновников, ответственных за принятие государственных решений, на их оппонентов, — и эта война все равно начнется тогда, когда началась, и будет вестись теми же способами, которыми ведется, — обстоятельства диктуют поведение отдельным людям и целым народам, и с этим придется мириться.

— Тебя жалко убивать: ты — не дурак, — вновь после паузы заговорил он, — но ты слишком опасен для нас. Целью нашей атаки на твоих союзников был ты — нам сказали, что вас всех желательно взять в плен, хотя можно и убить, — я говорю тебе все это потому, что, во-первых, по-моему мнению, ты уже все и так понял сам, а во-вторых, тебе от нас все равно никак не уйти.

А еще нам сказали, что если в плен никого взять не удастся, то мы ни в коем случае не должны оставлять никого из вас в живых, ибо все вы слишком опасны для наших планет, — и теперь мы никого из вас в плен брать не будем. У нас выигрышная позиция — согласись со мной, что ты уже, считай, покойник, — у тебя нет шансов выбраться отсюда и, я полагаю, что ты сам догадываешься об этом, но не хочешь поверить в неизбежное.

— Я понимаю тебя, но мы должны сражаться, ибо так мы понимаем наш долг перед нашими Родинами.

— Включи изображение, — предложил мне мой далекий собеседник, — а я включу свое — так мы сможем посмотреть друг другу в глаза.

— Нет, — ответил я ему. — Я не включу — и ты не включай — так нам будет легче стрелять друг в друга.

— Ну, хоть как тебя зовут-то? — помолчав, спросил он.

— Не скажу, и тебе не советую говорить мне свое — так будет лучше всем нам — у того из нас, кто останется в живых, будет меньше терзаний после войны, — ответил я. — Вы номер моего корабля записали?

Эти мои слова насчет номера были намеком на их бессилие — я намекал на то, что вырвусь на свободу и рекомендовал им записать мой номер для того, чтобы они могли узнать меня при следующей встрече, которая, по-моему мнению, вполне может состояться — и это притом, что мои противники уже сейчас считают нас считают меня почти убитым. Также эти мои слова несли в себе скрытую угрозу — еще неизвестно, чем закончится и наша сегодняшняя, и наша будущая встреча, — может быть им, а не мне, суждено навсегда остаться в этом бездонном мире.

— Записали, записали, не беспокойся, — с напряжением в голосе ответил он.

«Конечно же, записали, — думал я, — но не сейчас, а еще тогда, перед атакой на союзников, — иначе как бы они смогли найти нас в этом многомиллионном рое кораблей!»

— Мы тоже ваши номера записали. И ты не обижайся, что я не хочу сказать тебе свое имя.

Имя именем, но номер корабля — это почти то же имя: мы «обменялись» номерами, и между нами возникла какая-то тонкая, едва уловимая связь, которая может привести к неизвестно каким последствиям в будущем.

Рядом с нами бесшумно взорвалась псевдозвезда, и я почувствовал небольшие перегрузки.

— Мы вас не сильно задели? — с иронией осведомился мой собеседник.

— Хорошо смеется тот, кто смеется последним, — отрезал я; наш разговор исчерпал себя, и я завершил его. — Все, я отключаюсь.

…Они стреляли в нас, а мы только отбивались и не нападали — мы ушли в глухую защиту. Их было три корабля с тремя экипажами, и пока двое будут обстреливать нас, один будет отдыхать — так они долго не устанут и, в конце концов, добьют нас. Я прекрасно понимал это, предполагая, что приблизительно через две недели непрерывного боя, мы все так устанем, что начнем делать ошибки и погибнем.

Это — не игра, это — война. Если в игре, например, в футболе, слабейшая команда вдруг забьет случайный гол, то после этого она может уйти в глухую защиту, и если за время игры более сильная команда не отыграется, то она проиграет — в результате получится, что более слабый обыграет, именно обыграет, а не победит, более сильного.