День разгорается - Исаак Гольдберг

— Гляди, прыть какая взялась у редактора нашего! — засмеялись рабочие «Восточных Вестей».

Позже Пал Палыч разыскал совет рабочих депутатов, нашел кого-то из людей, кто, по его мнению, мог ответить ему вполне определенно и без обиняков, и спросил:

— Что ж, выходит, что мою газету, которая столько лет высоко несла знамя борьбы за народоправство, теперь решили задавить? То есть, по-просту насильственно удушить?!

Ответ он получил успокоительный: если газета и ее сотрудники не станут делать и писать глупостей, то ее никто не тронет.

Чиновники правительственных мест между тем метались по городу и не знали, что же им делать. Двери губернаторского дома были крепко закрыты, на окнах, слегка запушенных изморозью, опущены плотные шторы, дом как бы замер, насторожился и чего-то выжидал. На телеграфе и на телефонной станции во множестве дежурили рабочие и бастовавшие солдаты.

Над зданием железнодорожного собрания, где снова, как в октябре, стало шумно и многолюдно, дерзко взвился красный флаг.

Одновременно с расширенным, увеличенным в размере «Знаменем», вышли «Известия» совета рабочих и солдатских депутатов.

— Что же это, господи? — приглядываясь со злобой и испугом ко всему, поражался Суконников-старший. Его визит к архимандриту Евфимию не дал ему успокоения. Евфимий вздыхал, закатывал набожно глаза вверх и твердил, что все в воле и в руце божьей, что, конечно, если высшее начальство не опоздает, и во-время прибудет подмога, то всю крамолу можно в два счета уничтожить и что надо надеяться на бога. Хотя...

— Хотя, — многозначительно добавил архимандрит, — и самим плошать не следует. Надо бы всем верующим сплотиться да...

Он не докончил, что надо сделать, но Суконников и без слов понял. Получив пастырское благословение, он вернулся домой, куда скоро явился Созонтов, а вслед за ним Трапезников, чиновник казенной палаты. Оба они были встревожены и немного пришиблены. Созонтов еще храбрился и старался сохранять вид человека, который знает что-то важное и решающее. Но Суконников, поглядев на него из-под редких желтых бровей, нерадостно буркнул:

— Выходит, одолевают! Совсем на голову садятся!?

— Ни в коем разе, Петр Никифорович! — забегал глазами Созонтов. — Временное обстоятельство и ничего более!..

— Не видать, будто, что временное... — не сдавался Суконников.

— Я полагаю, что скоро переживем мы этот момент, — осторожно вставил Трапезников. — Вот и в центрах идут вспышки. Но наступит успокоение и расплата.

— И расплата! — подхватил Созонтов и широко взмахнул рукою, словно хлестнул кнутом по воздуху.

Томительное молчание, в котором все трое пребывали после этого несколько минут, было нарушено шумным появлением Васильева. Учитель гимназии вошел в комнату с непривычной развязностью и независимостью.

Он вытянулся в дверях в своем темносинем мундире, застегнутом на все блестящие бронзовые пуговицы, повертел жилистой шеей в белом стоячем воротничке и торжествующе поглядел на хозяина и его гостей. И был у него тот напыщенно-угрожающий вид, за который терпеть не могли его гимназисты и который всегда предвещал какую-нибудь каверзу.

— Здравствуйте, Петр Никифорович! Здравствуйте, господа! Слышали?

— Чего слышали? — нелюбезно переспросил Суконников. — На счет чего? Насчет безобразиев этих? Так слыхали!

— Нет! — шагнул Васильев на средину комнаты. — Нет, о другом. О том, господа, что не позже, как завтра прибывает эшелон гвардейцев под командой графа Келлер-Загорянского...

— Ну, вот, вот! — обрадовался Трапезников.

— Вот видите, Петр Никифорович! — повернулся Созонтов к хозяину, — а вы говорите...

Суконников разгладил морщины на лбу, пожевал губами, поглядел на Васильева, на Трапезникова, на Созонтова:

— Верно-ли? То есть, аккуратно ли, что, действительно, завтра?

— Да боже мой! — прижал руки к синему сукну мундира Васильев. — Из достоверных источников...

— Из достоверных? Ну, слава те, Иисусе... Слава те господи...

Суконников встал на ноги и закричал:

— Хозяйка! мать! Вели накрывать... Подзакусим разве по такому случаю!..

Учитель гимназии преувеличивал. Эшелон графа Келлера-Загорянского, о котором уже несколько недель носились упорные слухи и которого с нетерпением ждали губернатор, генерал Синицын и все, кого встряхнули и смертельно испугали события, находился где-то еще далеко на западе. И на-завтра он прибыть в город никак не мог.

И в совете, и в военной организации, и в партийном комитете, конечно, тоже знали о посланном с карательными целями из Петербурга отряде. Имя графа Келлера-Загорянского несколько времени назад промелькнуло в газетах, как имя генерала, усмирившего восстание где-то на юге. За это усмирение Келлер-Загорянский тогда получил «высочайшую благодарность» от царя.

— Жестокий мерзавец! — говорили про него рабочие. — И отряд у него из гвардейцев, из обласканных начальством и самим царем холуев.

— Семеновского гвардейского полка отряд! На других не понадеялись, а эти, видать, не выдадут!

— Посмотрим! — беспечно говорили одни. Другие опасливо задумывались. Но бодрое настроение остальных рассеивало их осторожность и они забывали об опасности.

Об опасности заговорил смелее других черноволосый железнодорожник, Васильев, тот, кто уже не раз ввязывался в спор с Сергеем Ивановичем, с Лебедевым, с Потаповым и другими по разным поводам. О нем с раздражением Потапов густо рокотал:

— Меньшевичёк чистенький!

Другие железнодорожники партийцы называли его еще более резко и насмешливо:

— Чистоплюй!

За этим «чистоплюем» шла какая-то часть железнодорожников: работники управления, конторщики, некоторые из деповских. Он неизменно проходил в члены всяких комиссий, состоял депутатом совета, был в штабе самообороны. Одно время он тяготел к Сергею Ивановичу, но когда начались настоящие события, сжался, стал осторожничать, нашел новых друзей, новые авторитеты. Среди меньшевиков в городе считался большим теоретиком фармацевт Сойфер, который числился под надзором полиции и который в октябре избег ареста, спрятавшись у знакомых обывателей. Сойфер вел нелегальные кружки, выступал на массовках и резался с противниками по политической экономии. Сойфер сам себя считал лучшим знатоком Маркса и любил цитировать из «Капитала» по-немецки. Во время октябрьских событий Сойфер появлялся на митингах и выступал с большими речами. Речи его отличались запутанными и сложными соображениями, они были пересыпаны иностранными словами, их понимали с трудом. Но кой-кому густая и нарочитая «ученость» этих речей очень нравилась и в некоторых кругах их считали лучшими из митинговых речей того времени. Только одного оратора даже почитатели Сойфера считали выше его — адвоката Чепурного.

Аккуратный железнодорожник, Васильев, везде, где мог, предупреждал о Келлере-Загорянском.

— При таких обстоятельствах чистейшее безумие браться за оружие! — заявлял он. — Надо быть благоразумными и не итти на бесполезные жертвы!

— Что могут поделать плохо обученные в военном деле люди против блестящих по выучке гвардейцев?! — пожимал он плечами и досадливо разводил руками.

Сойфер, а это его слова, буква в букву, повторял Васильев, — аккуратный черноволосый железнодорожник, — пока что держался где-то в стороне. Его не видно было на собраниях последних недель, он вертелся с кучкой своих сопартийцев на-отлете и за него говорили и выступали Васильевы.

Сергей Иванович, который несколько раз в прошлом сталкивался с Сойфером, считал Сойфера большим хитрецом и увертливым человеком. Сойфер всегда ускользал от встречи с Сергеем Ивановичем и уклонялся на массовках скрестить с ним оружие. Сойфер вел свою линию хитро и осторожно. Он руководил кружками, где собирались учащиеся, служащие, два-три рабочих; там он излагал свои взгляды, там проповедовал свое учение, свою тактику.

Сергей Иванович озабоченно и с несвойственным ему раздражением говорил о Сойфере в день, когда впервые боевые дружины и солдаты пошли занимать правительственные учреждения:

— Притих этот фармацевт... Где-нибудь роет исподтишка. Надо повести с меньшевиками более решительную борьбу. Они могут кой-кого сбить с пути. Особенно сейчас, своими разговорами об осторожности и об опасности.

Сергей Иванович и другие комитетчики нисколько сами не преуменьшали грядущей опасности. Но они верили в революционные силы рабочих, знали, на что рабочие, когда их уверенно ведут к цели, способны.

— Келлер-Загорянский и его отряд — сила серьезная и внушительная, — утверждали в комитете. — Но мы должны победить. А победить мы сможем только тогда, когда будем крепко и по-настоящему организованы...

Пока что эшелон графа Келлера-Загорянского был где-то еще далеко на западе. Рабочие дружины укрепляли свою боеспособность, учились владеть оружием. Рабочие готовились к самому худшему.