Дон Кихот - Мигель Сервантес Сааведра

— Пожалуй, вы правы, мой друг, — ответил Дон Кихот. — В таком случае заприте дверцы и выдайте мне свидетельство: опишите подробно, как вы отперли дверцы, как я спокойно стоял перед клеткой, а лев не вышел, как я долго ждал его, но он повернулся ко мне задом и разлегся в клетке. Я исполнил свой долг; прочь всякие волшебства, и да поможет господь разуму, правде и истинному рыцарству! Итак, повторяю, заприте клетку, а я тем временем подам знак нашим беглецам, чтобы они вернулись. Пусть они из ваших уст услышат о моем подвиге.

Надсмотрщик запер клетку, а Дон Кихот нацепил на острие копья платок, которым он вытирал себе лицо после творожного дождя, и стал им размахивать, чтоб призвать обратно беглецов. Санчо, заметив, что Дон Кихот делает знаки, воскликнул:

— Убейте меня, если мой господин не победил этих свирепых зверей. Ведь это он нас зовет.

Погонщик оглянулся и увидел, что Дон Кихот действительно призывает их обратно. Облегченно вздохнув, они повернули назад. Когда они подъехали к повозке, Дон Кихот сказал вознице:

— Братец, вы можете снова запрячь ваших мулов и продолжать путь, а ты, Санчо, выдай ему и надсмотрщику по золотому эскудо в вознаграждение за потерянное время.

— Очень охотно, — ответил Санчо, — но что же сталось со львами? Ранены они или убиты?

Тогда надсмотрщик подробно и неторопливо рассказал об исходе сражения, расписывая самыми яркими красками мужество и доблесть Дон Кихота. Едва взглянув на него, лев струсил и не захотел выйти наружу, хотя клетка была открыта. Рыцарь велел его раздразнить, но надсмотрщик заявил, что нельзя испытывать бога, дразня льва и заставляя его насильно выйти из клетки. Тогда рыцарь неохотно и против своей воли позволил запереть дверцы клетки.

— Ну, что ты скажешь, Санчо? — спросил Дон Кихот. — Какое колдовство может устоять против истинной доблести? Волшебники могут лишить меня удачи, но отнять у меня мужество и отвагу им не под силу.

Санчо дал два эскудо, возница впряг мулов, надсмотрщик поцеловал руку Дон Кихота, благодаря за щедрую подачку и обещая рассказать об этом подвиге самому королю, как только прибудет в столицу.

— А если его величество пожелает узнать, кто совершил этот подвиг, — заявил тут Дон Кихот, — то скажите ему: рыцарь Львов, ибо отныне я желаю именоваться рыцарем Львов, а не рыцарем Печального Образа.

Глава 41 о великом приключении в пещере Монтесинос, находящейся в самом сердце Ламанчи

После доблестного приключения со львами Дон Кихот и его оруженосец поехали дальше, держа путь в Сарагосу. Однако нашему рыцарю непременно хотелось посетить по дороге знаменитую пещеру Монтесинос[81], находившуюся в самом сердце Ламанчи. Беда была только в том, что ни он, ни его оруженосец не знали, как до нее добраться. Но, к счастью, им скоро повстречались на пути двое, не то духовных, не то студентов, и с ними два крестьянина; все четверо ехали верхом на ослах. И студенты и крестьяне были поражены видом Дон Кихота (как бывали поражены все, встречавшиеся с ним в первый раз) и умирали от желания узнать, кто этот человек, столь мало похожий на обыкновенных смертных. Дон Кихот приветствовал их и, услышав, что они едут в ту же сторону, куда и он, предложил продолжать путь вместе. Предупреждая их вопросы, он в кратких словах объяснил, что по званию и роду занятий он странствующий рыцарь, ищущий приключений во всех частях света, что имя его Дон Кихот Ламанчский, а прозвище рыцарь Львов. Для крестьян это все было совершенной тарабарщиной, но студенты сразу же догадались, что Дон Кихот не в своем уме. Тем не менее они глядели на него с удивлением и уважением.

Дон Кихот поведал им о своем желании посетить прославленную пещеру Монтесинос, чтобы убедиться собственными глазами, правду ли рассказывают об ее чудесах, и спросил, как до нее добраться. Один из студентов взялся проводить его к пещере, заявив, что он любитель рыцарских романов и почтет для себя большой честью сопутствовать столь знаменитому рыцарю, каким является Дон Кихот Ламанчский.

По дороге Дон Кихот поинтересовался, каким наукам студент собирается себя посвятить. Тот ответил, что он гуманист, а кроме того, пишет книги, дабы напечатать их к великой пользе и не меньшей утехе общества. Одна из его книг называется «О костюмах»; в ней описывается семьсот три костюма с указанием их цветов, девизов и шифров. Руководствуясь этой книгой, придворные кабальеро могут без труда придумать себе для любого празднества подобающий костюм.

— У меня, — прибавил студент, — есть еще другая книга под названием «Дополнения к Виргилию Полидору»[82]; в ней рассказывается о различных изобретениях. На эту книгу я потратил много труда и учености; в ней я изъясняю и излагаю изящным слогом все вопросы, на которых Полидор не останавливался подробно. Например, он позабыл сообщить, кто из людей первый схватил насморк, кто первый изобрел целебную мазь. Я же объясняю все это подробнейшим образом, ссылаясь более чем на двадцать пять авторов. Отсюда ваша милость может заключить, сколько мне пришлось поработать и как будет полезна людям моя книга.

Санчо, с большим вниманием слушавший рассказ студента, перебил его:

— Скажите мне, сеньор, и да пошлет вам бог удачу в деле печатания ваших книг, не можете ли вы мне сообщить (впрочем, конечно, можете, так как вы все знаете), кто первый почесал у себя в голове? Я лично полагаю, что это был наш праотец Адам.

— Наверное, он, — ответил студент, — ибо нет сомнения, что у Адама были голова и волосы. А раз он был первым человеком на свете, то, конечно, первый стал почесывать у себя в голове.

— Я так и думал, — ответил Санчо, — а теперь скажите мне, кто был первым акробатом?

— Поистине, братец, — ответил студент, — я не решусь ответить вам немедленно, не изучив этого вопроса. Когда я возвращусь к своим книгам, я займусь этим и при ближайшей встрече, — ибо я надеюсь, что эта наша встреча не последняя, — удовлетворю ваше любопытство.

— Послушайте, сеньор, — возразил Санчо, — не стоит вам утруждать себя, потому что я уже сам нашел ответ на свой вопрос. Знайте же, что первым, кто начал кувыркаться и прыгать, был Люцифер. Когда его сбросили с неба, он кувыркался и скакал до тех пор, пока не добрался до самой преисподней.

— Ты прав, друг мой, — ответил студент.

А Дон Кихот сказал:

— Конечно, ты, Санчо, не сам придумал этот вопрос и этот ответ: ты их где-нибудь слышал.

— Даю вам слово, сеньор, что если только я примусь спрашивать и отвечать, так и до завтра не кончу. Уверяю вас, для того чтобы спрашивать о глупостях и отвечать всякий вздор, мне не к чему ходить за помощью к соседям.

— Санчо, ты сказал больше, чем сам понимаешь, — ответил Дон Кихот, — ибо есть много людей, которые трудятся над тем, чтобы разрешить разные вопросы, а когда они разрешены, то оказывается, что они и гроша ломаного не стоят.

В подобных приятных беседах Дон Кихот, Санчо и студент провели день, а на ночь остановились в небольшой деревеньке. Утром студент сказал Дон Кихоту, что до пещеры Монтесинос остается не больше двух миль и что если решение его неизменно, то следует запастись веревками, ибо ему придется спуститься на дно глубокой пропасти. Дон Кихот ответил, что он готов спуститься в самую бездну, лишь бы только узнать, что там находится. Они купили веревку больше ста саженей длины и отправились к пещере. Вход в пещеру был широк и просторен, но весь зарос кустами, до того густыми, что они совершенно закрыли отверстие. Увидев пещеру, путники спешились, и Санчо со студентом принялись крепко-накрепко обвязывать нашего рыцаря веревкой. В то время как они его обвязывали и скручивали, Санчо попытался было отговорить Дон Кихота от его затеи.

— Подумайте, ваша милость, что вы делаете; смотрите, не хороните себя заживо и не уподобляйтесь бутыли, которую спускают в колодец для охлаждения. Не ваше это дело и не ваша забота, сеньор мой, исследовать пещеру: она, наверное, хуже всякого басурманского подземелья.

— Замолчи, друг Санчо, — ответил Дон Кихот. — Ты говоришь вздор: именно мне предназначено исследовать эту знаменитую пещеру.

Тогда проводник сказал:

— Умоляю вашу милость, сеньор Дон Кихот, хорошенько осмотрите все, что вам встретится. Быть может, там найдется что-нибудь такое, что сможет пригодиться для моей будущей книги о превращениях.

— Не беспокойтесь, сеньор, — вмешался тут Санчо. — Бубен в руках хорошего музыканта, он с ним отлично управится.

Когда все приготовления были окончены, Дон Кихот сказал:

— Как неблагоразумно мы поступили, позабыв запастись колокольчиком: я бы привязал его к веревке и время от времени звонил, тогда бы вы знали, что я все еще жив и продолжаю спускаться. Но теперь уж поздно думать об этом. Да поможет мне бог, в руки которого я предаю себя.