Дело принципа - Денис Викторович Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы переехали через мост, и вот тут я возблагодарила свое неожиданное чувство неловкости перед извозчиком номер 88. Потому что у бровки тротуара стоял извозчик номер 103, тот самый, на которого я хотела было сесть. Тот самый, с которого сошла девица, где-то мною виденная и запомненная. Лошадь держал под уздцы полицейский. Другой полицейский стоял сзади и показывал остальным каретам и автомобилям, чтобы они не задерживались и ехали мимо. Коляску обыскивали полицейские агенты. Они уже распотрошили все сиденья, выбросили наружу коврик, и какой-то старший полицейский чин весьма строго что-то спрашивал извозчика, записывая его ответы в большой блокнот.
Хороша была бы я, если бы, соблазнившись двумя минутами выигрыша во времени, села на извозчика номер 103! Иногда, выходит, полезно посовеститься и перед извозчиком? О, нет! Не в том дело. Ordnung muss sein. Тебе заказан извозчик номер 88, вот на нем и езжай, дорогая Далли. Порядок прежде всего. Да, кстати, о порядке. Конечно, у меня на секунду мелькнула мысль, что я, как верноподданная его императорского величества, просто обязана остановиться и рассказать господам полицейским агентам, где я только что видела этого извозчика, кого и куда он привез, а также сообщить, что привезенную им девицу, если мне не изменяет моя юная память, зовут Анна.
Но я, разумеется, захохотала в уме таким верноподданным мыслям и проехала мимо как ни в чем не бывало. Я боялась только, что мой извозчик, подъезжая к дому, мог запомнить извозчика номер 103 и что сейчас он остановится и начнет давать господам полицейским-агентам свои верноподданные показания. Но, очевидно, он думал точно так же, как и я, и поэтому мы с ним без приключений доехали до кофейни «Трианон».
В квартире было тихо.
Слуг не было, меня никто не встречал. Ведь я же отпустила их погулять. Я посмотрела на часы. Был уже третий час. Сколько времени меня не было? Наверно, часа четыре. Мне вдруг показалось, что в квартире очень пыльно. То ли слуги совсем разленились, то ли солнце так ярко и косо светило в окна, что все пылинки на полированном паркете, на стеклянном шкафу со статуэтками и на крышке секретера были видны. В столовой я подошла к маленькому столику, где всегда стояли графин с водой и несколько стаканов, попила. Вода показалась мне какой-то пресной. Странные мысли. А какая она должна быть еще? Не морская же! И не лимонад. Но все равно у воды был затхлый привкус. За всем надо следить. Чтобы воду меняли тоже. Боже, какая тоска! Или самой менять. Но тогда — на черта нужна огромная квартира со слугами? Тогда надо жить в каморке, где до всего легко дотянуться рукой, или хотя бы в квартире, которую я сняла на улице Гайдна и в которой я, кстати сказать, ни разу не ночевала.
Четыре часа прошло после завтрака, а я ни разу не была в уборной. Как только я это вспомнила, мне вдруг сразу же сильно захотелось по-маленькому. Я пошла в уборную и долго там сидела. Уже пописала, а все никак не могла слезть с унитаза. Потом встала, промокнулась пипифаксом, спустила воду, натянула панталоны, опустила юбку и долго мыла руки, стараясь не глядеть на себя в зеркало и пытаясь понять, отчего я уже минут двадцать, наверное, торчу в уборной. Как будто бы боюсь выйти в коридор.
Вдруг я вспомнила — папа!
Я заново вымыла руки, промыла и протерла глаза (на улице было пыльно; кажется, мне что-то попало в глаз), еще раз умылась, вытерла лицо и руки и, растягивая секунды, на цыпочках пошла по коридору и увидела, что дверь в папину комнату открыта, что там никого нет, а дверь в дедушкину комнату, где я оставила папу лежащим на диване, так и закрыта, как закрыла ее я. Мне вдруг показалось, что я вижу отпечаток собственной руки на латунной ручке. Какой бред! Я толкнула дверь. Папа все так же лежал на диване, сильно запрокинув голову, выпростав руку и уронив ее на низкий столик. В руке он сжимал листок бумаги.
Я вдруг поняла, что мне все это — поездка к маме, наш разговор с ней, мальчик Габриэль, извозчик, картинки и все, все, все, что было за эти четыре часа, — мне все это приснилось, потому что бумажка с маминым адресом все так же была в папиной руке.
У меня подкосились ноги.
Я упала в кресло напротив, посмотрела на папу и поняла, что я все поняла неправильно. Потому что папин живот слегка вздымался — это было видно на фоне черной кожаной диванной спинки. Папа отчетливо всхрапывал. Я вскочила с кресла, выдернула бумажку у него из рук. Так и есть! Это был вовсе не адрес. Это были какие-то колонки цифр. Папа открыл глаза, сонно посмотрел на меня, зевнул, сел, потирая затекшую шею, и сказал:
— Кажется, я задремал?
Наверное, хорошая девочка разрыдалась бы от счастья, что папа на самом деле жив, хотя она, дурочка такая, думала, что он умер. Хотя, конечно, совсем плохая девочка, наверное, разочарованно хмыкнула бы, увидев, что папа, черт бы его взял, опять остался жив. Хотя она, мерзавка этакая, надеялась, что он наконец сдох.
Но я была недостаточно хороша и недостаточно плоха, чтобы испытывать те или другие чувства. Я просто сказала:
— Да уж, мягко выражаясь, вздремнул.
— Да, да, — сказал папа. — Я сначала вздремнул под утро, ночью как-то не спалось, а потом встал и увидел, что никого нет. Это ты отпустила людей? — Я кивнула. — Взял в кухне хлеба и шоколада, эдак по-швейцарски, заварил чай, закусил, немного поработал, — он показал бумажку, которую держал в руках, — и снова лег. Думал, просто полежу с закрытыми глазами, и видишь, как вышло.
— Вижу. Я отпустила людей до вечера. Ты, наверное, проголодался? Давай пойдем в ресторан. Устроим себе хороший завтрак, вернее, второй завтрак или даже ранний обед.
— Увы, увы, — сказал папа. — Если хочешь есть, возьми, как я, хлеб и шоколад. Швейцарцы молодцы. Очень сытно. Или иди обедай одна. А я не могу. Сейчас ко мне придет мой поверенный, и мы займемся очень важным делом. Кстати, ты должна присутствовать тоже. Как единственная наследница нашего имения.
— А вдруг не единственная? — спросила я.
— Это еще что?
— Посоветуйся с адвокатом,
