Неповторимое. Книга 6 - Валентин Варенников

В тюрьме я встретил много праздников: в 1991 году — 7 ноября, свой день рождения, Новый год; в 1992 году — 23 февраля, 8 Марта, 1-е Мая. Приближался День Победы. Из дома мне передали подарочную посылку. Жена Ольга Тихоновна навестила. Мы друг друга поздравили с этим великим праздником. Она принесла мне приветы от верных друзей, в том числе от моего однополчанина Героя Советского Союза Ивана Николаевича Поцелуева. Посидели, повспоминали, повздыхали и расстались. А затем вдруг меня вызвали к начальнику тюрьмы полковнику Панчуку Валерию Никодимовичу.

Как все-таки много значит честность и порядочность, внимание к человеку и не формальное, а очень ответственное выполнение своего служебного долга. До В. Панчука был другой начальник тюрьмы (или изолятора). Полковник. Отвратительный тип. Несмотря на то, что я и устно, и письменно многократно просил его подойти в камеру для беседы или вызвать меня к себе (у меня было много вопросов), он не только не появился, но даже не изволил ответить. А ведь я же ветеран войны, генерал армии, пожилой человек.

Этот полковник не появился, но по его окружению, особенно дежурным по этажу офицерам можно было наглядно представить этого типа. Наглые, хамоватые, шмоны устраивали, выворачивая все наизнанку, причем в отсутствие обвиняемых, что запрещалось. Личный обыск проводили омерзительно. Питание было на уровне помоев.

С приходом В. Панчука обстановка медленно, но уверенно стала меняться к лучшему. Он не ждал, когда его кто-то вызовет, а систематически, как минимум раз в неделю приходил в камеру и спрашивал, какие есть вопросы, что волнует. Сам в порядке информации многое рассказывал, разумеется, в рамках своих обязанностей, просвещал нас. Кстати, именно он дал мне книгу Афанасьева «Как выжить в советской тюрьме». Наладил обеспечение нас газетами и почтой. Решительно улучшилось питание. Но самое главное — надсмотрщики и вообще вся тюремная команда приобрели человеческое лицо. Что же касается охранников, а их обязанности выполняли омоновцы с Волги, Урала и других районов, то они к нам всегда относились нормально и даже с сочувствием.

В этот раз вызов к начальнику тюрьмы оказался неожиданным. И, перейдя в административное здание, я вдруг в коридоре столкнулся с Дмитрием Тимофеевичем Язовым и Александром Ивановичем Тизяковым. Мы тепло обнялись. Даже не верилось, что такая встреча могла состояться. Но каково было мое изумление, когда я увидел в кабинете В. Панчука накрытый стол. Кроме самого Валерия Никодимовича, здесь находились депутат Верховного Совета РСФСР Аслаханов и генпрокурор Степанков.

Оказалось, что это торжество было организовано по инициативе Аслаханова. О благородстве этого человека говорят многие факты, в том числе и то, что, когда я находился в Матросской Тишине, он поддерживал со мной официальную переписку по некоторым вопросам.

Когда мы вошли в кабинет начальника тюрьмы, первым нас приветствовал именно Аслаханов, его поддержал Панчук. Степанков помалкивал. Аслаханов сказал, что по его настоянию было разрешено провести эту праздничную встречу, чтобы поздравить с великим праздником обвиняемых, являющихся участниками Великой Отечественной войны. Да, такого мы не ожидали. Все выглядело по-человечески, по-доброму. Встреча длилась часа полтора. Были речи, тосты. Была, конечно, и обида: неужели хотя бы на День Победы нельзя было отпустить ветеранов домой, к семье?

Да и вообще можно было всем изменить меру пресечения. Все зависело от Степанкова — как он преподнесет этот вопрос Ельцину. Но Генеральная прокуратура, объявившая на весь свет лживое обвинение в измене Родине с целью захвата власти, уже не могла идти на попятную. Изменить меру пресечения и освободить всех подозреваемых из-под ареста на подписку о невыезде. А что скажет президент? Так он разнесет всю прокуратуру. А что подумает общественность? Так она скажет: коли выпустили, никакой угрозы гэкачеписты не представляют. Но такой поворот дела нежелателен. Ведь книга «Кремлевский заговор» уже с обложки, на которой было изображено рыло людоеда с клыками, в бешеном оскале, внушало обывателю, что подсудимые по делу ГКЧП очень опасны, выпускать их нельзя.

Прошло около года, и я пришел к выводу, что мне надо менять адвоката. Болеет. Сообщил семье, чтобы подыскивали замену. Жена обратилась к защитнику В. А. Крючкова — адвокату Юрию Павловичу Иванову. Наряду с защитником Г. И. Янаева А. М. Хамзаевым он считался самым сильным адвокатом. Юрий Павлович решил эту задачу в короткие сроки, и буквально через неделю ко мне для знакомства прибыл адвокат Дмитрий Давидович Штейнберг. В самом начале нашего разговора я спросил его: «Вы соглашаетесь меня защищать по убеждению или по необходимости?» (я имел в виду необходимость материального вознаграждения). Он однозначно ответил: «По убеждению». И на протяжении полугода, пока я был в тюрьме, затем во время подготовки и участия в трех судебных процессах Дмитрий Давидович ни разу не заикнулся о несвоевременной выплате положенного ему гонорара. Не поднимал и вопроса об индексации выплат, хотя цены постоянно росли. Это был благородный человек.

Замена адвоката была для меня важным событием. Мы с Леонидом Григорьевичем Беломестных распрощались мирно. А с Дмитрием Давидовичем Штейнбергом начали действовать, используя все свои возможности. Он действительно оказался настоящим защитником и всегда давал мне исчерпывающие консультации. Прекрасно зная юриспруденцию, располагая отличной подготовкой и практикой, являясь человеком умным и мыслящим, Дмитрий Давыдович умело защищал мои интересы как в период предварительного следствия, так и во время судебных разбирательств. Кстати, он удержал меня и от очень резкого шага — на судебном процессе, когда судили меня одного, я сделал вывод, что суд необъективно, односторонне рассматривает разбираемые события и мои интересы ущемляются. Несколько раз заявлял по этому поводу протесты. Но председательствующий, как мне казалось, должных мер не предпринимал. Я решил выразить недоверие составу суда и подготовил текст своего заявления. Однако адвокат Д. Штейнберг удержал меня от этого шага и посоветовал послать письменное заявление по поводу нарушения принципа презумпции невиновности, что я и сделал.

Это ходатайство мною было послано, как я уже сказал, во время второго процесса — когда судили меня одного. По моим предположениям, вот такая жесткая и порой внешне несправедливая, на мой взгляд, позиция суда, возможно, была занята умышленно с целью не дать Генеральной прокуратуре повода обвинить суд в либерализме и послаблениях.

Но все это будет позже. Пока же продолжалось следствие.

Мое представление о том, что арест, тюрьма и другие события являются недоразумением и что со всем этим в течение месяца-двух разберутся и будут действовать по закону, вскоре претерпело коренное изменение. Фактически никто из властей ни в чем не заблуждался — все действовали осознанно и незаконно. Особенно четко это было выражено, когда нам дали для изучения документы предварительного следствия.

Поэтому я продолжал строчить свои ходатайства президенту, Верховному Совету РСФСР, Председателю Верховного Совета, Генеральному прокурору. Я не каялся, не просил о помиловании, но в разных формах настаивал на том, чтобы была создана парламентская комиссия для расследования событий августа 1991 года. Генеральная прокуратура способна исследовать только факт уголовных нарушений. Вскрыть же политическую подоплеку, причинно-следственные связи событий, взорвавших обстановку, с теми глубинными корнями причин, которые и привели к этому взрыву, может только парламентская комиссия. Повторяю: просто странно, что в свое время, когда произошли события только в одном городе Тбилиси, съезд народных депутатов СССР создал такую комиссию, а августовская трагедия перевернула жизнь всей страны — и никаких подвижек в этом отношении.

Естественно, все свои ходатайства я посылал в установленном порядке, т. е. через Генеральную прокуратуру. Но не мог поверить, что ни одна инстанция в течение нескольких месяцев не отреагирует на мои обращения. Если уж не первое лицо, которому предназначалось мое послание, то хотя бы помощники или канцелярия должны же ответить! Но — полное молчание. Тогда я начал «бомбить» Генпрокуратуру, обвиняя ее в том, что она не пересылает моих ходатайств адресатам. Это был верный шаг — действительно, вначале мои письма оседали в Генпрокуратуре. Но когда я стал ее подозревать в таком «грехе» и посылать в ее адрес обращения с требованием объяснить, почему мои письма не направляются по назначению, Генеральная прокуратура стала мои депеши посылать соответствующим начальникам, а меня письменно уведомлять, что мои письма направлены в инстанцию. Это уже был сдвиг. Но ответов по-прежнему ни от президента, ни из Верховного Совета РСФСР, ни от его председателя так и не последовало.