Увидеть лицо - Мария Барышева

Надо же, столько лет прошло, а она до сих пор такая нервная. Чуть ли в истерику не впала только из-за того, что в шкафу кто-то спрятал обыкновенную банку, так похожую… Оля, Оля, что с тобой, ты ведь никогда не боялась своего глупого и хилого демона, которого некоторые почему-то называют совестью.

Решительно закусив губу, она шагнула к шкафу и схватила банку так, словно это было живое существо, могущее в любой момент вырвать и сбежать. Но тотчас же выражение ее лица вновь стало испуганным и жалким, и Ольга, пошатываясь, добрела до стула и осторожно опустилась на него. Поставила банку на журнальный столик, не отрывая взгляда от крышки, на которой косо и криво была выцарапана небольшая буква «Т».

— Как это?.. — почти беззвучно прошептали ее губы. Дернулись и повторили: — Как это?..

Руки действовали сами — трясущиеся, словно лапки агонизирующего насекомого, пальцы отвинтили яркосинюю крышку и уронили ее на столик. Та дважды крутанулась и улеглась неподвижно. Плотно сжав губы, так что они почти исчезли, превратив рот в узкий рубец, Ольга чуть наклонила банку над столиком, и вниз упали несколько капель, и полировка в том месте мгновенно вспухла пузырями, которые тотчас лопнули и почернели. Вверх потянулся тонкий едкий дымок.

Ольга, отодвинувшись, резким движением плотно прижалась к спинке стула, суженными глазами глядя на испорченный столик. Пальцы правой руки вцепились в запястье левой, безжалостно сминая его, и суставы едва слышно похрустывали. Нижняя губа обвисла, обнажив зубы в растерянном и злом оскале, ласкающий голос Джорджа Бенсона в ушах превратился в зловещий рев.

— Кто? — хрипло прошептала Харченко. — Кто мог?.. кто?

Она ведь разбилась, она должна была разбиться… но это ведь она, и именно ее руки выцарапали эту букву… такие вещи выжигаются в памяти навсегда, и ошибиться невозможно. Значит не разбилась, кто-то поднял ее, кто-то принес сюда, кто-то обо всем знает…

На нее накатила паника, и Ольга вскочила, но тут же, сжав зубы, опустилась обратно на стул. «Вавилон» никогда бы не достался ей, не умей она держать себя в руках. Нет, она не позволит. Теперь, когда она получила практически все, что хотела, она никому не позволит это отнять!

— Убью, — прошептала Ольга и отвернулась, отыскивая взглядом бутылку, словно свет маяка в кромешной тьме. Нашла и потянулась к ней, глухо повторив:

— Убью!

Светлана сидела на кухне одна — маленькая съежившаяся фигурка в черном халатике, по которому летели куда-то, извиваясь, расписные драконы. Лампа под кружевным абажуром ярко освещала огромную кухню, отчего фигурка на табурете казалась еще более маленькой и еще более одинокой.

Ольга напрасно беспокоилась — Светлана даже не узнала ее на лестнице, лишь машинально отметив, что поднимается кто-то из своих. Харченко для нее прошла мимо бледным призраком, тут же исчезнувшим из памяти. Сейчас вообще ничего не имело значения, кроме медальона, свисавшего с ее пальцев на короткой серебряной цепочке плотного плетения. Он неторопливо раскачивался перед ее лицом, и Светлана смотрела на него завороженным взглядом пациента, наблюдающего за движением кристалла гипнотизера.

— Помогите! Откройте! Бога ради, откройте!.. Помогите!

Дверь сотрясается от ударов в отчаянье бухающих в нее кулаков, и щекой она чувствует эту тряску. Щека горит — от стыда, страха и возбуждения — дикое и в чем-то приятное ощущение, и железный ободок дверного глазка холодит плотно прижавшиеся к нему раскрытые веки. Она смотрит и знает, что из глазков дверей напротив так же смотрят соседи. Ее пальцы не тянутся к дверному замку, и она знает, что соседи тоже не откроют. Она не оборачивается к телефону, и знает, что соседи тоже не позвонят — страшно — и за себя, и за драгоценнные потерянные секунды редкого зрелища. А свет на площадке, как назло, так ярко горит, и так хорошо все видно, что оторваться невозможно. Во всем этом было что-то чарующее, какая-то сковывающая, замораживающая магия, но магия темная, на краткий промежуток времени заморозившая не только тело, но и душу.

— Помогите!..

В ее дверь она почему-то стучала особенно долго — последняя дверь последнего третьего этажа. Кто она была, откуда и почему вбежала именно в этот подъезд в тот поздний час, Светлана так никогда и не узнала, как и не узнала, что с ней стало потом. Она хорошо рассмотрела ее немолодое лицо, даже пудру, слежавшуюся в углублениях морщин… а потом они ударили ее по голове, и от удара ее швырнуло прямо на Светланину дверь. Глазок у нее был расположен низко, и после удара Светлана уже не видела ее лица, но медальон увидела — крошечное мгновение, но он отпечатался в памяти навечно, а потом она боком свалилась на площадку, и больше Светлана уже не видела ни лица, ни медальона, а только согнутые спины тех, кто торопливо выдирал сумочку из ее пальцев и сдирал украшения… в том числе и медальон. Они ничего не боялись, они знали, что на них смотрят, но им было все равно. Может быть, они знали, что им нечего бояться.

Позже она ничего не сказала, и знала, что соседи тоже ничего толком не сказали. Скорее всего, потому, что знали, что другие тоже не откроют для них свою дверь.

Молоденький паренек из милиции, уже уходя, тогда на площадке презрительно и нарочито громко бросил в их адрес: «Ботва!» Светлана не поняла смысла, но поняла интонацию, ощущение от которой было как от плевка.

Она знала, что это был гнусный поступок, и знала, что повернись время вспять, все равно не открыла бы дверь, и от этого ей становилось еще хуже. Отвратительная гниющая язва на ее безупречном прошлом. Прошло уже несколько лет, все уже начало подергиваться милостивым туманом забытья, и только медальон еще долго безжалостно сверкал сквозь него. Но вскоре и он начал меркнуть… до той минуты, пока Светлана не нашла его, расстилая кровать в своей комнате — чудесной комнате розовых и золотых тонов, наполненной лампами и цветами — пусть и те, и другие выглядели так, словно их только что привезли из магазина, но эта безупречная магазинная ухоженность не мешала им создавать атмосферу того аккуратного уюта, который она так ценила.

И медальон оказался там — висел на серебряной цепочке, захлестнутой за один из шаров розового дерева на спинке кровати, и увидеть его для Светы было равносильно жестокому пинку в живот, от испуганной неожиданности у нее в первый момент даже закружилась голова. кто-то забыл его там, хотя сейчас ей уже начинало казаться, что этот кто-то оставил его там специально, рассчитывая на то, что именно она найдет его. Предположение, разумеется, было нелепым, но тотчас же в ее ушах, словно наяву зазвучал глуховатый голос рыжеволосой Алины: