Сочинения в двух томах. Том первый - Ганс Эверс

Ассистенту было тридцать шесть лет. Он был среднего роста. Франку Брауну казалось, что все «средне» в этом человеке: не велик и не мал его нос, не уродливо, но и не красиво лицо. Он уже не молод, но и не стар, волосы не совсем темные, но и не совсем еще седые. Сам он не глуп, но и не умен, не особенно скучен, но и не особенно интересен. Одет не элегантно, но и не так уж плохо. Во всем воплощал он золотую середину: он был именно таким человеком, какой нужен тайному советнику. Хороший работник, достаточно умный, чтобы понимать и делать, что от него требовали, и притом не настолько интеллигентный, чтобы выходить из отведенных ему рамок и проникать в суть той запутанной игры, которую вел его патрон.

— Сколько вы получаете у дядюшки? — спросил Франк Браун.

— Не очень-то много, но во всяком случае достаточно, — послышалось в ответ. — Я доволен. К новому году я получил опять четыреста марок прибавки. — Он заметил к своему удивлению, что Франк Браун начал завтрак с десерта: съел яблоко и тарелку вишен.

— Какие сигары вы курите? — продолжал допытываться референдарий.

— Какие сигары? Средние, не слишком крепкие… — Он перебил себя. — Но почему вы об этом спрашиваете?

— Так, — ответил референдарий, — мне интересно… Но расскажите же, что вы, собственно, успели подготовить к нашему делу. Доверил ли вам профессор свой план? Конечно, — с гордостью сказал доктор Петерсен, — я единственный человек, который знает об этом, — кроме вас, разумеется. Опыт имеет огромное научное значение.

Франк Браун закашлялся: «Гм, вы думаете?»

— Безусловно, — ответил врач. — Прямо-таки гениально, как его превосходительство все устроил и подавил возможность каких-либо нападок. Вы ведь знаете, как нужно остерегаться. Вообще на нас, врачей, всегда нападает публика за различные опыты, безусловно, необходимые. Вот, например, вивисекция. Господи, люди буквально не переносят этого слова. Эксперименты с возбудителями болезней, прививками и так далее словцо сучок в глазу для прессы. Тогда как мы производим опыты почти исключительно над животными. Что же было бы теперь, когда вопрос идет об искусственном оплодотворении, и тем более человека? Его превосходительство нашел единственную возможность: он берет приговоренного к смерти преступника и проститутку, которой дает за это вознаграждение. Посудите же сами: за такой материал не вступится самый гуманный пастор.

— Действительно, гениально, — подтвердил Франк Браун. — Вы совершенно правы, преклоняюсь перед изобретательностью вашего патрона.

Доктор Петерсен рассказал, что его превосходительство с его помощью делал в Кельне различные попытки найти подходящую женщину, но все они были безуспешны. Оказалось, что в тех слоях населения, из которых обычно выходят эти существа, господствуют совершенно своеобразные понятия об искусственном оплодотворении. Им не удалось толком объяснить женщинам сущность дела, — не говоря уже о том, чтобы побудить какую-либо из них заключить договор. А между тем его превосходительство пускал в ход все свое красноречие, доказывал самым очевидным образом, что, во-первых, нет ни малейшей опасности, во-вторых, что они могут заработать хорошие деньги и, наконец, в-третьих, могут оказать огромную услугу медицине.

— Одна даже закричала во все горло: на всю науку ей… — она употребила очень некрасивое выражение.

— Фу! — заметил Франк Браун, — как она только могла!

— Но тут как раз подвернулся удобный случай, его превосходительство должен был поехать в Берлин на интернациональный гинекологический конгресс. Здесь, в столице, представится, несомненно, гораздо более богатый выбор. Кроме того, нужно полагать, что и понятия здесь не такие отсталые, как в провинции. Даже в этих кругах здесь, наверное, не такой суеверный страх перед всем новым и, вероятно, больше практического понимания материальных выгод и больше идеального интереса к науке.

— Особенно последнего, — подчеркнул Франк Браун.

Доктор Петерсен согласился. Просто невероятно, с какими устарелыми воззрениями пришлось им столкнуться в Кельне.

Любая морская свинка, любая обезьяна бесконечно разумнее и понятливее, чем все эти женщины. Он совершенно отчаялся в высоком интеллекте человечества. Но он надеется, его поколебленная вера снова укрепится здесь.

— Без всякого сомнения, — подтвердил Франк Браун. — Действительно, было бы величайшим позором, если бы берлинские проститутки спасовали перед обезьянами и морскими свинками. Скажите, когда придет дядюшка? Он уже встал?

— Давно, — любезно ответил ассистент. — Его превосходительство уже вышел: у него в десять часов аудиенция в министерстве.

— Ну, а потом? — спросил Франк Браун.

— Я не знаю, сколько он там пробудет, — ответил доктор Петерсен. — Во всяком случае, его превосходительство просил ждать его в два часа на заседании конгресса. В пять часов у него опять важное свидание здесь, в отеле, с несколькими берлинскими коллегами. А в семь часов его превосходительство будет обедать у директора. Быть может, вы в этот промежуток его повидаете…

Франк Браун задумался. В сущности, очень приятно, что дядюшка занят весь день: не нужно было и думать о нем. «Будьте добры передать дядюшке, — сказал он, — что мы встретимся с ним в одиннадцать часов вечера здесь внизу, в отеле».

— В одиннадцать? — Ассистент сделал озабоченное лицо. — Не слишком ли поздно? Его превосходительство в это время уже ложится спать. И особенно после такого утомительного дня!

— Его превосходительству придется лечь сегодня немного позднее. Будьте добры передать ему это, — категорически заявил Франк Браун. — Одиннадцать часов совсем не поздно для наших целей — скорее даже несколько рано. Назначим же лучше в двенадцать. Если бедный дядюшка слишком устанет, он может до тех пор немного поспать. А теперь, доктор, будьте здоровы — до вечера. — Он встал, поклонился и вышел. Он закусил губы и почувствовал вдруг, как глупо было все то, что он тут говорил добродушному доктору. Как мелочна была ирония, как дешевы остроты. Ему стало стыдно. Нервы его требовали какого-нибудь дела — а он болтал чепуху; мозг его излучал искры — а он делал потуги на остроумие.

Доктор Петерсен долго смотрел ему вслед. «Какой он заносчивый, — сказал он сам себе. — Даже руки не подал». Он налил еще кофе, подбавил молока и намазал аккуратно бутерброд. А потом подумал с искренним убеждением: заносчивость к добру не ведет.

И, как нельзя более удовлетворенный своей обывательской мудростью, стал есть хлеб и поднес ложку к губам.

Был почти час ночи, когда явился Франк Браун.