Перед лицом Родины - Дмитрий Петров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проходили дни. Константин видел, что русские эмигранты жили разными настроениями. Некоторые из них ликовали, веря в то, что война Германии с Россией принесет крушение ненавистному большевизму, а это знаменует собою если не восстановление монархии, то во всяком случае создание буржуазной республики. Но таких было меньшинство.
В большинстве же своем русские эмигранты были растеряны, не зная, что делать, как себя вести. Среди них находились и такие, которые вступали во французские отряды франтиреров, боровшихся с гитлеровцами…
Думалось Константину: «Кормилица-мать, родина, истекает сейчас кровью. Стелются по ней дымы пожарищ. Над окровавленными трупами ее сынов и дочерей кружатся стервятники. Слезами сирот залита земля русская».
Неожиданно он получил письмо из Берлина от генерала Петра Николаевича Краснова.
Константин немного знал Краснова, когда тот еще был войсковым атаманом на Дону в годы гражданской войны. Встречался он с ним и позже, когда Краснов некоторое время жил в своей вилле под Парижем.
В белоэмигрантских кругах Краснов пользовался авторитетом. Он ведь был не только генералом и войсковым атаманом в прошлом, но и писателем, опубликовавшим за границей несколько антисоветских романов под громким названием «От двухглавого орла до красного знамени».
Краснов был личным другом кайзера Вильгельма, с которым часто переписывался. По настоянию кайзера он и уехал в Германию, где стал вести большую работу по сплочению белоэмигрантов для борьбы с большевизмом. Он отправлял много писем всем более или менее известным белогвардейцам, проживающим как в Германии, так и за ее пределами, просил их организовывать из русских эмигрантов добровольческие отряды и посылать их на Восточный фронт для борьбы вместе с гитлеровцами против Красной Армии.
Одно из таких писем и попало Константину. В нем бывший атаман писал, что к концу года советский фронт не выдержит мощного напора гитлеровцев и развалится. А после этого должно начаться строительство новой России.
«Как генерал, к голосу которого прислушиваются в кругах русской эмиграции во Франции, — писал Краснов, — вы обязаны, дорогой Константин Васильевич, сделать все посильное во имя освобождения нашей незабвенной родины. Киньте клич по Франции. На ваш клич, верю я, отзовутся сотни, а то и тысячи казаков, проживающих на приютившей их земле французской. Они сплотятся вокруг вас в железные когорты и под водительством вашим пойдут на Тихий Дон, чтобы освободить его от большевизма».
— Сволочь старая, — проворчал Константин, разорвав на мелкие клочки письмо Краснова. — Чужими руками хочет жар загребать… Не выйдет дело.
Но на некоторых эмигрантов письма Краснова оказали действие, и несколько групп белогвардейцев направились в Россию воевать с большевиками.
Жизнь — мудрый учитель, а время — строгий воспитатель. В какой-то период жизни мы можем наделать много, как нам покажется, вполне разумных, необходимых для нас поступков, а потом проходит время, и мы стыдимся даже вспоминать о них, раскаиваемся в совершении их.
Так было и с Константином Ермаковым. Вся его жизнь, прожитая в России до эмиграции, казалась ему неправильной. Если б ему пришлось снова пережить это время, так он бы прожил его совсем по-другому.
Прежде всего, он никогда бы не женился на Вере. А если б он на ней не женился, то и жизнь его сложилась бы совсем по-другому. «Все зло, — думал он, — происходило от нее». Может быть, ему и не пришлось бы тогда эмигрировать из России, которую он так любит всем своим сердцем, всей душой…
Как он завидует своему брату Прохору. «Молодец! — думает Константин. — А ведь было время, когда я его ненавидел смертной ненавистью, готов был убить…»
Он вспоминает, как он ездил в Советскую Россию с иностранными корреспондентами.
«Дурак! — мысленно ругает себя Константин. — Зачем, спрашивается, ездил… Хотел поднять мятеж против Советской власти… Срам!»
Чем шире развертывалось во Франции движение Сопротивления, тем с большей симпатией Константин стал относиться к нему. И он не скрывал этого от работников студии.
Однажды в кабинет к Константину вошел старый художник Франсуа Рошан, один их мэтров студии. Ему было уже лет за семьдесят. Маленький, тщедушный, с копной седых, волнами спадающих на плечи волос, он всей своей внешностью напоминал колдуна, сошедшего со страниц какой-то интересной сказки.
— Доброе утро, сударь, — с достоинством поклонился он Константину.
— Доброе утро, мсье Рошан. Прошу, — указал Константин на добротное, обитое кожей кресло у стола.
Волшебный старичок церемонно присел.
— Курите, — пододвинул ему коробок с сигарами Константин.
— Благодарю. Я мало курю… И то только свои сигареты, к которым я привык.
Старичок помолчал.
— Работы, сударь, мало, — пожаловался Рошан. — Художники бездельничают… Разве можно считать за работу случайные заказы бошей на какие-нибудь сценки фривольного содержания?
— Да, дела очень неважные, — вздохнул Константин. — Но что делать? Не закрывать же студию?
— Нет, конечно, — мотнул головой старик. — Надо подождать лучших времен. Не вечно боши будут здесь… Настанет час, когда они уберутся к себе, в Германию, — настороженно покосился он на Константина.
— Конечно, настанет, — подтвердил Константин, видя, что старый художник хочет поговорить с ним о чем-то более откровенном. «Прощупывает», — внутренне усмехнулся он и сказал: — Если они будут задерживаться, то, по-видимому, найдутся здесь такие, которые помогут им побыстрее убраться с французской земли…
Кустистые брови старого чародея дрогнули, он проговорил:
— Возможно. — Потом он заговорил о другом: — Война уничтожает не только материальные ценности, человеческие жизни, но и само искусство, понятие о нем. Боже мой!.. Человеческие души грубеют, верх берут низменные чувства… Я вам скажу, мсье, что в прошлом люди лучше понимали искусство, тоньше. Чуткость такая была у людей… А сейчас, — безнадежно махнул рукой старый художник, — понимание у людей исчезает… Правда, я не могу этого сказать про всех, но большинство искусства не понимает… Особенно подрастающая молодежь наша… А мастера раньше какие были! Кудесники!.. Я вам скажу, сударь, я учился у знаменитого живописца и графика Деболье. Вот это был мастер так мастер! Он утверждал, что искусство должно не только отображать существенную реальность, но и превосходить ее. Если, скажем, живописец изображает на полотне природу, то он так должен ее изображать, чтобы природа могла быть в опасении, что человек может показать ее лучше, чем она есть в самом деле… Как-то собрались в маленьком садике Деболье его друзья. Художник взял кошку и подвел друзей к дереву. Все увидели у подножья дерева прижавшуюся к стволу маленькую мышь. Самая настоящая, кажется, живая мышь… И глазки ее сверкают, и усиками она-то шевелит… Деболье бросил кошку. Она мгновенно бросилась на мышь, но, стукнувшись обо что-то мордочкой, в недоумении отпрянула… Мышь-то была нарисована…
«Вот это подлинное искусство!» — воскликнул кто-то из друзей Деболье… Простите, сударь, я заболтался, — спохватился старый художник. — Я пришел вам сказать, что нашу студию посетил немецкий офицер, который просит заключить контракт на отделку бывшей квартиры маркизы де Гюляр на авеню Фош… Из Германии приезжает какой-то генерал, который остановится здесь…
— Да? — сказал Константин. — Ну, что же, если будут исправно платить, то возьмем подряд… А кто этот генерал, как его фамилия?..
Старик порылся в жилетном кармане и, достав бумажку, прочитал:
— Барон фон Кунгоф…
— Возьмем подряд, — решительно сказал взволнованный Константин. Обязательно возьмем. А когда он приезжает?
— Для отделки квартиры дают месячный срок.
— Очень хорошо, мсье Рошан. Мы надлежащим образом встретим генерала…
Художник внимательно посмотрел на директора салона. Ему показалось, что тот последнюю фразу произнес как-то многозначительно, подчеркнуто.
V
Однажды ранним утром в дверь квартиры Мушкетовых торопливо и взволнованно постучали.
Кряхтя и кашляя, Харитоновна поднялась с постели, подошла к двери.
— Кто там? — спросила она.
— Харитоновна, родная, откройте, — послышался за дверью знакомый женский голос. — Это я.
— Надежда Васильевна! — не своим голосом вскрикнула старуха на всю квартиру. — Голубушка!
Она распахнула дверь. В прихожую вошла хозяйка, худая, измученная, постаревшая.
— Боже мой! — вскричала Харитоновна. — Радость-то какая к нам пришла!
— Здравствуйте, Харитоновна! — расцеловалась Надя со старухой.
— Милушка вы моя, Надежда Васильевна, — заплакала Харитоновна. — До чего ж вас там довели…
