Чувство древнее, как мир - Полина Шаховская

Особняк с колоннами находился среди старого английского парка, где повсюду были цветы, теплицы. Большая терраса выходила на пруд. Там плавали лебеди, и среди них любимец хозяйки, белоснежный и гордый красавец Джек, который, как собака, ходил за ней по саду, не боясь брать из рук лакомство.

Отношения Анны с миром животных и растений были особенными. Из каждой страны она привозила какой-нибудь экзотический цветок или птицу. А сколько собак перебывало в гостеприимном павловском доме! Однажды балерине подарили громадного пса. Он был несколько неуклюж и часто цеплялся за тяжелые шелковые портьеры, смахивал своим хвостом флаконы духов, вазы с цветами. Раз Анна решила искупать его. Пес упирался, а Павлова упрямо тащила его к ванной, пока тот не схватил зубами свою хозяйку за ногу. Нога, застрахованная на огромную сумму, нога, известная всему миру, была в опасности! Однако Анна не испугалась и ласково уговаривала собаку до тех пор, пока та не успокоилась и не отпустила ногу. Балерина потом весело говорила друзьям, что, возможно, сама поступила бы аналогично, если бы ее заставляли насильно делать то, чего она не хотела.

Действительно, невозможно было представить себе Павлову, покорно подчиняющуюся чьим-то прихотям. Свою судьбу она выстраивала сама, и выстраивала скрупулезно, как балетные партии. Она была порой надменна, временами несносна, но другой Павловой мир не имел. Ее остроумие с налетом очаровательного цинизма было неподражаемо.

Во время гастролей по Америке один из приближенных великой танцовщицы безуспешно пытался заставить ее подать в суд на организаторов гастролей:

- До чего же бестактны американцы! Позволили поместить изображения балерины, и какой балерины, на городские автобусы, да еще по соседству с рекламой зубной пасты! Надо подать на них в суд!

- Рядом с рекламой пасты? - улыбнулась в ответ Павлова. - Но ведь мои фото крупнее, не так ли? К тому же это символично - средство для красоты рядом с самой красотою.

За границей, несмотря на оглушительный успех, в отношении Павловой иногда проскальзывали нотки осуждения. Некоторые критики приписывали ей дурной вкус, старомодность, неисправимость ее "балетного мировоззрения". Набирал вес и силу модернистский балет, танцевала знаменитая "босоножка" Айседора Дункан...

Но классический балет вечен, что Анна Павлова постоянно доказывала. И это хорошо понимали даже те деятели искусства, кто своим творчеством ломал старые каноны. Например, великий комик Чарльз Спенсер Чаплин. Они часто встречались и были очарованы талантом друг друга. Вот что писал один из биографов Павловой: "Из всех встречавшихся ей театральных деятелей она больше всего наслаждалась общением с ним. Казалось, трудно представить себе более сильный контраст: он - известный зрителю как бродяга и клоун, гротескный, комический персонаж, она - воплощение неземной грации, женственного очарования и утонченности. Все же оба великих артиста угадали гений друг друга".

Однажды Чаплин показал Павловой в своей собственной интерпретации, как следует танцевать "Лебедя", вызвав бурю хохота у балерины и других свидетелей этой сцены. В свою очередь, Анна не осталась в долгу. На очередном спектакле, где присутствовал Чаплин, она в балетной пачке... изобразила коронный выход Бродяги Чарли, чем повергла весь театр в истерическое состояние. "Необходимость танцевать, когда хочешь смеяться, вызывает спазмы", - вспоминал об этом один из танцовщиков ее кордебалета.

У этой маленькой женщины была удивительная сила духа. Как-то в Америке труппа остановилась в городке, находившемся на окраине национального парка. Неподалеку от отеля, где жили артисты, сбрасывали кухонные отходы. На злачное место повадились ходить медведи. Анна ежедневно появлялась там и угощала их сахаром и шоколадом. И вот однажды один из медведей встал на задние лапы, переднюю положил на плечо балерины и стал выпрашивать лакомство, не отпуская Павлову. Все пришли в ужас, глядя на когтистую лапу зверя, лежащую на хрупком плече Павловой. А она смеялась и разговаривала с ним, как со своей собакой. И медведь отпустил балерину, лизнув на прощанье ее руку.

* * *

Похоже, Анна любила животных больше, чем людей. Самым близким ее людям приходилось несладко. Их пребывание рядом с ней подчас равнялось подвигу самопожертвования.

Особенно это касалось Виктора Дандре. Он старался избавить супругу от всех житейских забот, оставив ей чистое искусство. Он был не только менеджером всего их театрального предприятия, но и экономом Айви-хауза. Дандре один вел работу, для которой требовалась целая канцелярия. Владея многими языками, он сам перечитывал всю корреспонденцию, на нем были телефонные переговоры со всеми странами и личные встречи с организаторами гастролей, он занимался прессой, рекламой, афишами, вырабатывал и устанавливал программы, набирал новых артистов в труппу и увольнял тех, кто не устраивал Павлову, занимался костюмами, декорациями и оркестровками, устанавливал маршруты гастролей и обеспечивал передвижение труппы и багажа по морю и суше. Наконец, Дандре устраивал все приемы и выезды Павловой в свет, ее взаимоотношения с прессой и всем художественным миром.

Но иногда и в Анне просыпалась обычная женщина, и тогда она старалась угодить мужу. В этом, как и в работе, она была темпераментна и неистова.

- Кто осмеливается в моем доме заваривать ему чай?! - слышался тогда ее крик. - Кто вычистил ему ботинки? Это мое дело!

Потом, впрочем, слезы, затем опять поворот настроения и работа, работа, работа без передышки...

В наше время считается, что балерина, испытывая огромные физические и эмоциональные нагрузки, в тридцать пять лет или раньше имеет право на пенсию. Анна Павлова танцевала почти до пятидесяти. Талант ее, безусловно, был востребован, но развитие его в какой-то момент прекратилось. Изо дня в день, в течение двадцати лет, почти до самой смерти она давала по восемь-девять спектаклей в неделю. Ее выступления обычно состояли из адаптированных, с каждым годом все упрощающихся балетов. Можно было отметить, что некоторые балерины в ее труппе уже легче на подъем, что, освоив ее технику, они производят лучшее впечатление, чем сама прима.

В 1930 году Сергей Лифарь, самый обласканный вниманием публики балетный танцовщик Парижа, сказал Павловой:

- Я ценю в вас не просто прекрасное, но нечто возвышенное, чудесное, необъяснимое! И ценю настолько, что готов убить вас для того, чтобы это видение осталось последним образом, не искаженным вами же, чтобы никогда не видеть вас недостойной вашего же гения!

Иногда ей приходилось танцевать на сцене мюзик-холлов, сменяя выступления дрессированных собачек и предваряя зажигательные канканы полуобнаженных девиц. Ее убеждали поехать в отпуск, отдохнуть. Но она неумолимо сокращала сроки "бездействия", как она это называла, и придумывала все мыслимые и немыслимые отговорки, чтобы вовсе не отдыхать.

Павлова уже не могла позволить себе отказаться от выступлений - надо было содержать дом, прислугу, платить жалованье труппе. Времена, когда ей ничего не стоило выложить 21 000 рублей неустойки за отказ выйти на сцену Мариинки, хотя годовой доход обычной примы-балерины составлял 3000 рублей, остались в прошлом, в России.

- Что вы, - лепетала она испуганно. - Я должна работать круглый год. У меня на руках труппа, распустить ее - значит уплатить всем неустойку. Это разрушит все, что я наработала за эти годы каторги. Если я не имею времени жить, то уж умирать я должна на ходу, на ногах...

Павлова отказалась от операции, даже тогда, когда ее жизнь была под угрозой.

- Но я ведь не смогу танцевать, зачем мне тогда моя жизнь?

Мечтала ли она вернуться в Советскую Россию? Эта тема не обсуждалась. Последний раз Павлова побывала в России в 1914 году. А потом через американское Общество помощи России она оказывала поддержку труппе Мариинского театра: покупала и отсылала в Ленинград чулки, платья, сахар, муку. Артисты боготворили Павлову. Но однажды балерина Викторина Кригер, вернувшаяся из эмиграции, где она танцевала у Павловой, выступила с протестом: "Как мы можем брать подачки от каких-то белоэмигрантов!" К огромному огорчению труппы, администрация Мариинки известила Павлову об отказе принимать ее помощь.

Анна Павлова очень любила Лондон, свой дом - "мое убежище", как она его называла. Она танцевала на сцене Лондонского Королевского театра, была радушно принята при дворе, но признавалась, что "все, не задумываясь, отдала бы за маленькую дачку с русской травой и березками где-нибудь под Москвой или Петербургом".

* * *

Как-то в Англии, приехав в гости к одной своей приятельнице, Павлова застала ее за работой в огороде. И тут же захотела присоединиться.

- Вы хрупкое созданье, куда вам с лопатой? Да и туфли у вас на каблучках, - сказала ей подруга.

- Нет, нет! Вы увидите! Во-первых, я крепкая-прекрепкая, я вон всю эту грядку возьму да вскопаю, а туфель не жалко. Они рваные... У меня всю жизнь рваные туфли. Плохая примета...