Зомби - Клайв Баркер

Чувствуя, что задерживаться на этой теме не стоит, я прекратил расспросы. Сказал, что хотел бы взглянуть на соседнюю деревушку.

— В одном из писем ты упоминал, что место это очень живописное. Если она получше городка, через который я проезжал по пути сюда, я не прочь прогуляться.

— У того городка с деревней — ничего общего, — заверил меня Пул. — Не думаю, что ты разочаруешься. Но у меня есть неотложные дела, намеченные на сегодня, поэтому, боюсь, мне не удастся прогуляться с тобой. У тебя машина, а до деревни всего десять минут езды. Нужно ехать прямо по дороге, заблудиться невозможно. Там очень милая церковь двенадцатого века.

Когда я уехал из поместья, то испытал изрядное облегчение. Проезжая по дороге, над которой вековые деревья раскинули свои ветви, я размышлял о том, что некоторые дома обладают удивительно гнетущей атмосферой. Под сенью дома Пула нервы мои почему-то были напряжены до предела, и лишь немного легче становилось в парке. Теперь же я расслабился и наконец-то почувствовал себя непринужденно. И с радостью предвкушал встречу с живописной деревушкой Фенли.

По пути я размышлял о наших с Пулом разговорах, из которых сделал однозначный вывод: на моего друга дом влияет нездорово. Он вконец растерял задор, отличавший Пула в течение долгих лет нашей дружбы. В столь же подавленном состоянии он находился лишь в тяжелые месяцы после кончины жены пять лет тому назад, когда чуть не лишился рассудка. Но теперь это было в прошлом. Я был уверен: происходящее с другом сейчас не имеет отношения к событиям пятилетней давности. Кроме того, я считал, что тревога его была другой природы.

Все дело в доме, это точно. Поэтому ради блага Пула я решил хоть что-то разузнать о поместье. Заметив возле центральной лужайки библиотеку, я заглянул туда. За столом в углу у входа сидел маленький худой мужчина в роговых очках, с ввалившимися щеками, а молоденькая девушка выдавала дамские романы пожилым разговорчивым леди. Человек за столом не обращал внимания на громкий щебет старушек, углубившись в каталог. Я подождал, пока девушка освободится, и спросил, нет ли в библиотеке справочников по истории окрестностей.

— Вы интересуетесь чем-то определенным? — спросила девушка.

Я заметил, что пожилой джентльмен, вероятно библиотекарь, с любопытством меня рассматривает.

— Я остановился у друга, который недавно приобрел старинный дом по соседству. Я подумал, может, об имении есть что-то в справочниках. Старинные поместья — мое хобби, — солгал я.

— Вы, должно быть, остановились у мистера Пула? — неожиданно спросил библиотекарь, вставая из-за стола и приближаясь к нам. Он осторожно положил каталог на край стойки.

Я ответил, что так и есть. И спросил:

— Вы его знаете?

— Едва ли. В деревне он много времени не проводит. Вероятно, предпочитает уединение.

— Он занят работами по дому, — объяснил я. — Полагаю, дом был в ужасном состоянии, когда друг его приобрел. Поэтому до сих пор у него совсем не было времени знакомиться с соседями.

Интересно, что из сказанного мною было правдой. Однако библиотекарь, из вежливости или же действительно соглашаясь, принял мои объяснения и произнес:

— Кто бы мог подумать, что этот дом стоит времени, забот и вложений. И вот на тебе, пожалуйста. Но мне показалось, что вы только что спросили о книгах по истории окрестностей.

— На самом деле меня занимает сам дом, — уточнил я. — Думаю, с ним связано что-то любопытное. Вероятно, прежние владельцы были людьми весьма влиятельными. Есть ли у вас что-нибудь, что поможет мне разобраться в этом?

С тонкой улыбкой библиотекарь ответил:

— Я могу порекомендовать вам несколько книг: "Странствуя по Фенли" Пита или "Пейзажи Барчестера" Альберта Дадли; некоторые главы посвящены данной области, но повествование в них достаточно сухое и несколько педантичное. В такой прекрасный день не стоит предаваться подобному чтению. К тому же ни в одной из книг не повествуется о темных аспектах дома, который купил ваш друг.

— Значит, что-то с домом не так? — подтолкнул я собеседника.

— Что-то, — эхом отозвался библиотекарь, кивнув седеющей головой. — Но что именно, я так никогда и не смог понять.

— Что-то связанное с колдовством или поклонением дьяволу? — спросил я, вспомнив пентаграмму в подвале.

Мужчина с удивлением взглянул на меня.

— Значит, вы кое-что слышали, — решил он. — Как ни крути.

— Я ровным счетом ничего не слышал, — заверил его я. — Знаю только то, что видел своими глазами.

И описал странную высеченную в камне пентаграмму, которую мы нашли прошлой ночью. Но что случилось после — опустил. Когда я закончил рассказ, библиотекарь взглянул на карманные часы и предложил:

— Послушайте, уже время ланча. Если вы еще не успели перекусить и располагаете свободным временем, мы могли бы сходить в кафе на углу. Я вам рассказал бы кое-что интересное.

Я согласился на предложение и подождал, пока библиотекарь предупредил сотрудницу, что вернется через час, мотом взял шляпу с вешалки, и мы вместе пошли по улице.

Кафе оказалось весьма приятным старомодным заведением с изображениями сцен лисьей охоты на стенах. Библиотекарь представился Десмондом Фостером. Рассказал, что в Фенли живет всего десять лет, но живой интерес к истории окрестностей помог ему узнать о районе столько всего, что и не каждый старожил знает. Его давно интересовал дом моего друга, Дом Вязов, как его называют здесь.

— История у дома долгая и беспокойная, — рассказывал Фостер. — На самом деле настолько тревожная, что даже в паше просвещенное время большинство людей удержалось бы от покупки этого дома. Конечно же, возраст его не соответствует внешнему виду, который весьма странен.

Я сказал, что заметил это.

— Дом выглядит так, словно сменявшимся владельцам он доставался на весьма краткий срок и никто из них не успевал до конца воплотить свои замыслы по перестройке, — повторил я фразу из беседы с Пулом.

— Совершенно верно. Что же до самого дома, то весь он, с первого этажа до последнего, сложен из развалин первоначально стоявшего на этом месте здания. Задолго до того, как сэр Роберт Толбридж, небезызвестный племянник третьего маркиза Барчестера, решил в тысяча шестьсот восьмом году возвести возле Вязового леса дом, там лежали руины древнего аббатства, замшелые камни уже вросли в землю. В восемнадцатом веке в Фенли пришли монахи и собрались основать монастырь. Их приняли радушно и помогли со строительством. Отношения между монахами и местным народом сложились на редкость благожелательные. Но к сожалению, гармония существовала недолго. В летописях говорится, что нрав монахов сделался скверным, в служении Господу проявлялось все более явственное небрежение, а требования к местному народу сделались воистину ненасытными. Крестьяне, возвращавшиеся с полей поздно вечером, видели в аббатстве неприглядные зрелища, вселявшие страх в их сердца, и слышали вопли, наводившие на мысль о завываниях терзаемых животных.

— Самобичевание? — спросил я.

— Едва ли, — без энтузиазма отозвался Фостер. — Подробности слишком туманны, чтобы выдвинуть точное предположение, но для тех, кто знает толк в подобных вещах, есть лишь одно разумное объяснение: монахи склонились к поклонению рогатому, то есть дьяволу. Монахи показали свое истинное лицо: бессердечные, жестокие и циничные, они находили нескрываемое удовольствие в порабощении всех, кого могли заполучить в распространяющиеся сети своего могущества и влияния. Их ненавидели все жители: и мужчины, и женщины, и дети. Наконец, вытерпев не один месяц, народ взбунтовался, разгромил монастырь и перебил всех монахов. Аббата же обрекли на казнь более лютую. На сельской площади, вот на этой самой, которую мы с вами видим в окно, — Фостер показал на мальчишек, гоняющих по зеленой лужайке мяч, — настоятеля монастыря казнили. Из некоторых источников, в особенности это явствует из серии гравюр на дереве Адриана Уика "Хроники сельской жизни", изданных в Лондоне в конце восемнадцатого века, следует, что расправа была воистину садистской. Виной тому были несчастья, которые аббат навлек на жителей округи. Его вздернули на виселице, но в последний момент веревку обрезали и спасли нечестивцу жизнь, однако лишь для того, чтобы палач выпустил ему кишки и сжег их на глазах самого аббата. Когда он испустил последний вздох, тело рассекли на четыре части, а останки опять же вздернули на железной виселице для того, чтобы дождь, разложение и летний зной сделали свое дело.

— Жестокое правосудие, — заметил я. — Даже для такого нечестивца.

Фостер в раздумье поднял брови.

— Кто знает, — проговорил он. — Даже если справедливость правосудия можно назвать спорной, весьма удивительна сила духа, с которой аббат встретил свою участь. Когда ему на шею накинули веревку, он произнес, причем ухмыляясь, фразу весьма убийственного содержания: "Exurgent mortui et ad me veniunt!" Что в переводе с латинского означает: "Восстаньте, мертвые, и придите ко мне!" — Фостер сделал паузу, глядя на меня пытливым взором поверх очков. — С этой фразой я сталкивался до того, как прочел обстоятельства смерти аббата, и понял, что народ Фенли никоим образом не ошибся в жутких подозрениях относительно монаха: это слова из древней магической книги "Красный дракон", сочинение которой приписывают папе римскому Гонорию.