Зомби - Клайв Баркер

Если по-особому произнести эту фразу, думаю, она прозвучит как угроза, — предположил я.

Совершенно верно. Именно эта мысль пришла в голову народу Фенли, когда на следующее после казни утро обнаружилось, что останки аббата больше не висят на виселице, а исчезли, причем без малейшего следа. Обращаясь к церковным суевериям, некоторые сочли, что ночью явился дьявол, чтобы забрать принадлежавшее ему по праву и унести в ад. Я же думаю, что одному или нескольким монахам удилось избежать резни и именно они забрали труп аббата и похоронили его в соответствии с обрядами своей порочной веры. Но события той ночи так и останутся под мраком тайны, а весьма живописная картинка рогатого дьявола, когтистыми пальцами выдергивающего c виселицы кости аббата, как изображено на одной гравюре в книге Уика, будет привлекать внимание любителей подобных историй.

— Значит, пентаграмма в подвале относится к временам аббатства, — решил я.

— Полагаю, что так. Подвалы стали принадлежностью нового здания, выстроенного на этом же месте.

— Признаюсь, я удивлен, что кто-то решил строиться там.

— Сэр Роберт Толбридж был таким человеком, который запросто возвел бы дом хоть в преддверии ада. Ему было наплевать на все то, чего боялись остальные. На самом же деле я даже думаю, что именно поэтому он решил строиться именно там.

— И что же, хорошо ли ему там жилось?

— К сожалению, недолго он наслаждался новым домом. Вскоре после переезда его убили ночью в парке.

— Что, конечно же, доказало реальность страха призрачного мщения.

— В данном случае — нет. Вскоре повесили двух человек. Их обвинили в убийстве с целью грабежа. Но прошлое поместья нельзя назвать счастливым. Казалось, этот дом и несчастья связаны неразрывно. Говорят, это место невезучее.

— Что, сказки о блуждающих призраках? — поинтересовался я. — Вопящие черепа и пятна крови на полу?

Возможно, Фостер решил, что мой вопрос продиктован иронией, поэтому холодно ответил, что несчастливым считался не сам дом, а окружающие его земли.

— Внутри дома смерти наступали от естественных причин, — сказал он. — Другое дело — парк… — Он многозначительно замолчал. — Кто-то назовет это суеверными выдумками, но лишь беспечный и неосмотрительный глупец осмелится ночью сунуться в парк Дома Вязов.

— Ну, по крайней мере один местный житель так не считает, — заметил я.

— Местный, вы говорите? — живо заинтересовался Фостер. — Вы меня удивляете. В Фенли народу немного, еще того меньше тех, кто по доброй воле рискнул бы отправиться в это дурное место ночью. Вы случайно не знаете, кто бы это мог быть?

— Боюсь, что нет. Я видел его поздно ночью и не смог в темноте разглядеть лицо. Я принял его за бродягу, а Пул, который видел этого человека и раньше, считает его браконьером, кратчайшим путем добирающимся в лес.

— Очень странно. И только доказывает, как плохо я изучил эту местность за десять лет. Считается, что единственным браконьером, который не побоялся побывать там, был Ян Тэб, чье растерзанное тело поставило констеблей перед неразрешимой задачей. Убийц так и не нашли. Печальный пример бедняги сослужил уроком: с тех пор люди туда не ходят. Но это произошло лет тридцать назад, и, быть может, нынешняя молодежь ничего не боится. — Фостер многозначительно посмотрел на часы и сказал, что ему пора возвращаться на работу. — Было приятно побеседовать с вами, — сказал он на прощание, — но в библиотеке еще столько работы до закрытия! Однако я надеюсь, что вы снова зайдете ко мне, когда окажетесь в Фенли.

Обдумывая на обратном пути услышанное, я решил, что, хотя в Фенли я узнал много интересного, полученная информация вряд ли поможет мне умерить восторг Пула по поводу дома. Зато у него чуть уляжется беспокойство насчет подвала и пробудится интерес к истории.

Когда я зашел в холл, то очень удивился, что Пула дома нет. Перед моим отъездом в Фенли друг говорил, что никуда не уйдет, поэтому я никак не мог объяснить себе его отсутствие. Пулу вовсе не было свойственно говорить одно, а делать другое. Я бросился на поиски с необоснованной поспешностью. Может, с ним произошел несчастный случай, подумал я, вспомнив прохудившийся пол в верхних комнатах. Шли минуты, ни в одной комнате Пула не было, и смутные опасения начали перерастать в тревогу.

— Пул! Где ты? — кричал я, большими шагами пересекая холл, созерцая убегающий вверх бурый сумрак лестницы.

Но мой зов лишь эхом какофонии отозвался в недрах дома и остался без ответа.

Меня угнетало незаметно подкравшееся чувство одиночества. Вместе с тем меня посетило предчувствие беды, странное предвестие гибели. Я знал наверняка: если бы Пул был дома, то уже ответил бы мне. Я пытался бранить себя паникером, который еще посмеется и поиздевается над собой, когда Пул, не ведающий о моих детских страхах, вернется домой. Но мне никак не удавалось заглушить чувство: что-то пошло наперекосяк. Но что, я не знал. Словами невозможно было объяснить сие загадочное чувство. Может показаться странным, но теперь, задним числом оглядываясь в прошлое, я понимаю, что сама атмосфера дома, еле уловимо преобразованная или изменившаяся, говорила мне: за время моего отсутствия произошло что-то страшное. Случилось нечто настолько ужасное, что не смогло улетучиться полностью, а налетом присутствия осталось, как это бывает с последними отзвуками крика. Пока я рыскал повсюду, начиная с первого этажа и до последнего, включая чердак, в доме оставалось одно место, которое я сознательно игнорировал, хоть и ощущал при этом некую долю вины, и, когда все поиски оказались тщетными, я неохотно приблизился к двери, ведущей в подвал. Лишь только я посмотрел на полку, то сразу понял, сколь напрасным было мое нежелание думать о подземелье: одной из двух керосиновых ламп на месте не оказалось.

Схватив оставшуюся лампу, я зажег ее спичкой. Лишь одно прикосновение — и дверь подалась. Но зачем ему понадобилось идти в подвал? Я нервно топтался на верхней площадке лестницы и вглядывался в пресыщенную тьму, пучину которой слабо освещал тусклый свет лампы. Меня поразила решительность Пула, которому зачем-то понадобилось одному спускаться в кромешную и словно наделенную сознанием тьму. Я боялся и не отрицал этого. После минутного колебания я решил окликнуть Пула. Ответило мне лишь резкое пустое эхо. Чувствуя себя еще более одиноким, чем прежде, я начал медленно спускаться по ступеням. Лампу я держал высоко, чтобы свет по возможности освещал побольше пространства. Я медленно шел вперед, и единственные живые существа, встречавшиеся мне на пути, были бледно-серые пауки, спасавшиеся бегством во тьму; когда я проходил мимо колонн, их таинственные тени струились, словно нечто осязаемое, сливались воедино. Меня интересовала вполне определенная часть подвала, и, хотя меня ужасала сама мысль об этом месте, я был уверен, что Пул пошел в тот зал, который мы исследовали накануне.

Не успев добраться до ведущего туда коридора, я увидел нечто, что сначала принял за груду тряпья, лежащего на полу недалеко впереди меня. Подойдя ближе, я вдруг понял, что передо мной лежит Пул. Тонкая струйка крови начертила бессмысленную линию на плите возле его головы. Я опустился на колени и коснулся лица друга; оно оказалось таким же холодным, как камень. Холодным, обмякшим и бледным. С первого взгляда, даже не слыша жесткого прерывистого дыхания, было ясно, что Пул ушибся весьма серьезно. Это было мне очевидно — может, даже слишком, — как и то, что произошло. Полный решимости, он спустился в подвал, но в конце концов тьма лишила его мужества, темное зло из зала или узкого лаза дало себя знать, и Пул в панике бросился назад по коридору, споткнулся о выступающую каменную плиту и ударился головой при падении.

— Джон, Джон, — зашептал я. — Зачем ты пошел сюда? Зачем пытался доказать себе самому или мне, что здесь нечего бояться?

Эхо глухо повторяло мои слова, и я внезапно почувствовал, что вовсе не один на один с Пулом. Хотя ничто не пошевелилось, ни один звук не потревожил глубокую тишину вокруг нас, я знал, что на меня смотрят. Во рту вмиг пересохло, когда я поднял глаза и всмотрелся в туннель, где в густом мраке тонул свет. Там, теряясь в тенях на границе света и тьмы, нечетко видимая, словно в тумане, стояла, глядя на меня, недвижимая фигура. Я поднял лампу высоко; круг света немного расширился, видение рассеялось.

Когда я встал на ноги, то понял, что в мрачной пустоте разрушающегося прохода не было Ничего. И все же даже теперь, когда я удостоверился в обмане зрения, я не мог избавиться от чувства, что за мной следят. Я чувствовал чей-то взгляд все острее с каждой секундой и наконец помял, что уже не в силах этого выносить. Теперь ясно, отчего пиал в панику Пул. В подвале было нечто, что особо явственно ощущалось тут, в коридоре, ведущем к четырехугольному залу. Игнорировать это было невозможно: оно обладало тупой настойчивостью и возрастающей силой зубной боли.