Новый Мир ( № 11 2004) - Новый Мир Новый Мир

Конечно, эти минуты затворничества были очень краткими. Надо было возвращаться в Москву, ходить по редакциям, зарабатывать на хлеб. Близкие друзья шутя говорили о семье Александра Яковлевича: “Яшинский колхоз”. Семь детей! (Сейчас внуки и правнуки поэта живут не только в России, но и во Франции, куда еще в советские годы уехал сын Яшина Михаил.)

Каждое лето Яшин старался свозить детей на родину. Наталия Александровна Яшина вспоминает: “Я еще помню престольные праздники. Кажется, только что это было. Часовни, которые раньше были в центре деревень, давно сломали, но все равно каждая деревня собирала со всей округи родственников, знакомых, отмечая тот праздник, которому посвящен был престол часовни или храма. На плотиках, на лодках переплывали Юг-реку празднично одетые, подхватывали корзины с пирогами, снедью и шли в дома, где чистота была необыкновенная: выскобленные дресвой добела некрашеные полы, устланные половиками ручной работы… Деревня жила, хотя свет провели уже после смерти отца и не без его ходатайства…”

Множество крестьянских писем (до сих пор не опубликованных) хранит архив поэта. Некоторые особенно дорогие ему отклики он носил с собой, в кармане, на сердце.

Валентин Курбатов. Подорожник. Встречи в пути, или Нечаянная история литературы в автографах попутчиков. Предисловие В. Г. Распутина. Иркутск, Издатель Сапронов, 2004, 352 cтр.

Книга, выросшая из домашней путевой тетради, куда всякий добрый попутчик волен вписать что-то мимолетное. Книга очень камерная, но, кажется, именно благодаря камерности - редкой цельности и благородства. В ней нет той темпераментной натуги “общественного звучания”, которая быстро старит многие книги, написанные критиками.

Впрочем, Валентин Яковлевич Курбатов всегда избегал внешней актуальности, как избегал столичных проспектов. Ему неинтересно смотреть на литературу с высоты учености. Он всегда глядит на литературные творения с застенчивой, трудно скрываемой восхищенностью, будто впервые видит и русские буквы, и книжку, чудесно пахнущую типографией. Наверное, только человек, который свое дошкольное детство провел в землянке, может быть так нежен с книгами. В недавней поминальной статье о Викторе Петровиче Астафьеве он пишет: “Я гляжу в дорогие, знакомые лица книг…”

Курбатов в своей критике прежде всего увлекающийся и благодарный читатель, а потом уже эстет и философ. Все работы Курбатова вырастают из полудетского очарования – причем и текстом, и личностью автора. Эта чистая струна благодарности и детскости сообщает его работам не только живость, но и долговечность. В его недавно появившееся избранное (Курбатов Валентин. Перед вечером, или Жизнь на полях. Псков, 2003) вошли в основном статьи 70-х – начала 90-х годов, но время не лишило их свежести. Критику не обязательно быть художником, но дар не спрячешь. Работы Валентина Курбатова о Шукшине и Вампилове, Астафьеве и Чухонцеве, Конецком и Куранове читаются как документальная проза – и не столько о литературе, сколько о жизни.

И курбатовский “Подорожник” – это нечаянная книга о жизни, радостная в своей непредугаданности, сотканная из оброненных фраз, историй, баек... Слушать талантливых и мудрых собеседников, любоваться ими, беречь в сердце каждую встречу – какой это нынче редкий дар! И как в этом любовании открывается сам автор, как весело вдруг узнать, что он прекрасно владеет не только пером, но и кистью, и флейтой.

Если бы не настойчивость издателя, “Подорожник” так бы и остался тетрадкой, стыдливой обитательницей потертого чемодана. И тут издатель скорее автора угадал, что у этой укромной, тихой книги непременно будет свой читатель – с тайной тоской по чему-то подлинному, ясному и родному.

Предваряя книгу, автор с понятным смущением пишет: “В публикации таких (1)домашних(2) книг неизбежно есть и элемент неловкости, словно ты пользуешься поводом выставить свои добродетели… И если, преодолевая неловкость, я все-таки не опускаю и некоторых личных страниц, то потому, что иначе нарушится сама чистота (1)жанра(2) (никто ведь не поверит, что в домашнем альбоме люди решали только национальные задачи и забывали хозяина). И потом (напомню!), тут важен и почерк, который мы скоро станем забывать за компьютерным мертвым текстом. Поглядите-ка свою электронную почту – вроде и человек тот же, и словарь, и чувства, а читаешь с экрана, и сердце твое мертво одинаково и на укор, и на похвалу. Переведешь на бумагу, а в печатных буквах еще мертвее. Мы незаметно теряем в ровной слепоте механических шрифтов что-то необыкновенно важное, именно русское, сердечно-доверчивое. И теперь, счастливо оглядывая живые страницы, ты уже не об одном содержании записи думаешь, а радуешься теплу руки…”

Добавлю, что в книге читатель найдет неизвестные доселе тексты (стихи, размышления, записки…) Павла Антокольского, Семена Гейченко, Анастасии Цветаевой, Валентина Берестова, Давида Самойлова, Арсения Тарковского, Булата Окуджавы, Юрия Нагибина, Владимира Максимова, Ярослава Голованова и многих других писателей, художников, композиторов...

Прощаясь с читателем, автор пишет: “Я выхожу из книги со странным чувством. В живом “Подорожнике” остается еще с полсотни чистых страниц. Когда-нибудь заполнятся и они, и, может быть, новое время действительно принесет новые – и великие – имена и новый внутренний сюжет (Бог милостив и не оставляет Россию талантами и в горестные дни), но они уже будут “вслед” и уже с тенью “незаконности”, словно post scriptum к уже завершенной жизни, начатой так беспечно и законченной так серьезно. Я словно впервые со смятением вижу, сколько прекрасных художников ушло только из этой книги. Целая культура…”

Павел Кривцов. Русский человек. Век ХХ. Фотографии. Белгород, “Истоки”; “Советский писатель”, 2003, 366 стр.

Своим богатырским размером и холщевом переплетом этот альбом напоминает летописный свод. Для наших потомков он, возможно, и встанет рядом с летописями. Более трехсот избранных черно-белых фотопортретов, созданных фотохудожником Павлом Павловичем Кривцовым за сорок лет работы. Шахтеры и философы, учителя и солдаты, фронтовики и дети, крестьяне и монахи… Писатели здесь – это те, без кого народ не полон. Совсем не “глыбы”. Просто люди одинокой судьбы и одинокого ремесла. Такие же свои, близкие, как сельский почтальон Олег Ларионов, бригадир Валерий Панов, жалеечник Марк Сычев или колодезных дел мастер Николай Юдаков. Может, поэтому так неожиданны и пронзительны портреты Олега Васильевича Волкова, Леонида Максимовича Леонова, Ксении Петровны Гемп, Виктора Петровича Астафьева…

u/

Тут не торжество технического мастерства, а поэзия жизни, сочувствие и целомудрие. Драгоценные мгновенья на этих снимках не остановлены намертво, они бережно взяты на ладонь и поднесены к нашим глазам.

Как-то забылось нами, что когда-то о фотографии говорили – “светопись”. Нельзя не вспомнить об этом, глядя на серии снимков “Черная речка. День памяти А. С. Пушкина”, “Писатель-фронтовик Евгений Носов”, “Потомки Л. Н. Толстого”…

Вот что рассказал мне Павел Павлович Кривцов о том, как возник замысел альбома:

“Проснулся как-то ночью и стал думать: а что, если сделать такую фотокнигу? А что, если собрать воедино все, что я понял о русском человеке… Но тут же оторопел, испугался этим мыслям: замахнулся-то как! Постепенно привыкать стал, подбирать снимки. Мне захотелось обратиться к людям: а кто мы? какие мы? для чего живем? что с нами происходит?.. Напомнить о глубинной нашей принадлежности друг другу. Вся книга построена на встречах. Иногда это были совсем недолгие, почти мгновенные встречи, а вот случайных не было. Я почти полвека с фотоаппаратом, но для меня фотография остается чудом, тайной. Совсем как в тот день, когда я прибежал к маме и с порога попросил: “Давай купим фотоаппарат!..” В детстве каждый миг так переживается. Помню, как-то я стал разглядывать глаз коровы - и оё-ёй, какое это зрелище! Там я увидел отражение облаков, синеву и бездонность небесную… Или как-то зимой топить было нечем, и мы с мамой пошли бить камыш. Осенью вода разлилась по лугу и замерзла, можно легко подбивать камыш лопатой или граблями. И вот набили мы камыша, связали в снопы, уложили на санки. “Ну давай, сынок, перед дорогой немного отдохнем…” Мама присела, а я прилег, откинулся на снопы, и вдруг на меня нахлынула такая тишина, покой… И я услышал музыку, такую тонкую! Это шелестели метелки камыша под ветерком, будто переговаривались между собой. Это было открытие… Все это подспудно живет в душе, и я всегда чувствую, что мое искусство должно быть как тот камыш – некричащим, неброским. Возможно, поэтому остаюсь верен черно-белой фотографии…”