Кристальный грот - Мэри Стюарт

— А теперь? Что теперь?

Я повернулся спиной к солнцу.

— Я отправлюсь к нему. Но не раньше, чем тебе станет лучше. Я бы хотел принести ему новости о тебе.

Она заволновалась.

— Тебе не следует здесь задерживаться. В Маридунуме для тебя небезопасно.

— Я полагаю, здесь совсем не опасно. С тех пор, как пришла весть о высадке, здесь не осталось ни одного человека Вортигерна. По дороге на юг нам пришлось идти горными тропами — дорога была забита желающими встать под знамена Амброзия.

— Это так, но…

— И кроме того, я не буду слоняться по улицам, обещаю тебе. Вчера вечером мне повезло, стоило мне появиться в городе, как я наткнулся на Диниаса. Он пустил меня к себе пожить.

— Диниас?

Я рассмеялся ее удивлению.

— Диниас понимает, что кое-чем мне обязан, неважно чем, но прошлой ночью мы без труда пришли к согласию.

Я рассказал ей, с какой миссией я его отправил, и она кивнула.

— Ему, — и я знал, что она говорит не о Диниасе, — понадобится любой, способный держать меч. — Она нахмурила брови. — У Хенгиста, говорят, триста тысяч войска. Сможет ли он, — и опять я понимал, что речь идет не о Хенгисте, — сможет ли он выстоять против Вортигерна, а потом против Хенгиста и саксов?

Мне, наверное, помнилось еще вчерашнее допоздна затянувшееся сидение с Диниасом. Я сказал, не отдавая себе отчета, как это прозвучит:

— Я так сказал, значит, так оно и будет.

Движение на кровати заставило меня опустить взгляд и посмотреть туда. Матушка моя крестилась, взор ее принял озадаченное и жесткое выражение, сквозь которое проглядывал страх.

— Мерлин… — но тут ее скрутил кашель, и когда она снова оказалась в состоянии говорить, голос ее звучал лишь пронзительным шепотом: — Не будь самонадеян. Даже если Господь даровал тебе силу…

Я взял ее за запястье, заставив замолкнуть.

— Ты неверно поняла меня, госпожа. Я неправильно выразился. Я хотел лишь сказать, что моими устами это поведал бог, и поскольку им было это поведано, то так тому и быть. Амброзий должен победить, так говорят звезды.

Она кивнула, и видно было, как ее захлестнуло облегчение, заставляя расслабиться тело и ум — точь-в-точь, как у утомленного ребенка.

Я мягко произнес:

— Не бойся за меня, матушка. Какой бы бог меня ни направлял, я всего лишь его голос и орудие. Я иду туда, куда он меня посылает. И когда предназначенное им свершится, он призовет меня назад.

— Есть лишь один Бог, — прошептала она. Я улыбнулся ей.

— Я тоже начинаю так думать. А теперь усни. Я вернусь завтра утром.

На следующее утро я снова отправился свидеться с матушкой. На этот раз я пошел один. Кадаля я послал на рынок — купить припасов, девица Диниаса исчезла следом за ним, предоставив нам самим заботиться о себе в опустевшем дворце. Я был вознагражден, ибо та девушка снова была на посту у ворот, и она провела меня к комнате матушки. Но когда я обратился к ней, она лишь пониже надвинула капюшон и не вымолвила ни слова, и вновь взору моему остались доступны лишь изящные кисти ее рук и ступни ног. На этот раз вымощенная дорожка была сухой, и луж уже не было. Она помыла ноги, и в грубых ее сандалиях они казались хрупкими, как цветы с пронизанными голубыми жилками лепестками в корзине крестьянки. Или так я говорил себе, и ум мой был настроен на поэтический лад, и мыслями он погружался в ту область, куда ему вообще нельзя было погружаться. Попавшая в меня стрела бога любви по-прежнему дрожала там, куда вонзилась, и при виде этой девушки, кажется, все у меня внутри трепетало и сжималось.

Она снова показала мне на дверь, как будто я мог забыть, и отошла в сторону, чтобы дождаться меня.

Матушке, как мне показалось, стало немного лучше, и, по ее словам, она хорошо отдохнула. Мы немного поговорили, у нее были вопросы по поводу некоторых деталей случившегося со мной, и я постарался удовлетворить ее интерес. Когда я поднялся, чтобы уйти, я спросил, стараясь, чтобы вопрос мой прозвучал как можно равнодушнее:

— Та девушка, что открыла ворота, она ведь слишком молода, чтобы находиться здесь? Кто она?

— Ее мать работала во дворце. Ее звали Кэридвена. Ты ее помнишь?

Я покачал головой.

— Мне следовало бы помнить?

— Нет.

Однако когда я спросил ее, чему она улыбается, матушка не ответила, и под ее веселым понимающим взглядом я не осмелился расспрашивать далее.

На третий день у калитки меня ждала старая глухая привратница, и на протяжении всего разговора с матушкой я спрашивал себя, не могла ли она (как это свойственно женщинам) увидеть что-то за нарочито равнодушным тоном моего вопроса и предупредить, чтобы девушку держали от меня подальше. Но на четвертый день девушка снова была у ворот, и на этот раз, не успев сделать и трех шагов за калитку, я понял, что до нее дошел рассказ о случившемся у Динас Бренина. Ей так хотелось посмотреть на колдуна, что она позволила капюшону чуть-чуть откинуться, и мне в свою очередь удалось увидеть ее огромные серо-голубые глаза, в которых сияли почтительное любопытство и жгучий интерес. Когда я улыбнулся ей и произнес слова приветствия, она снова скрылась под капюшоном, но на этот раз ответила. Голос ее звучал светло и тихо, голос ребенка, и в устах ее слова «мой господин» прозвучали так, будто она впрямь считала меня своим господином.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Кэри, милорд.

Я придержал шаг, чтобы подольше оставаться рядом с ней.

— Как чувствует себя сегодня моя матушка, Кэри?

Но она не ответила, просто провела меня во внутренний дворик и оставила там.

Той ночью я снова лежал без сна, но во мне не звучал голос бога — даже чтобы сообщить мне, что она предназначена не для меня.

Боги не навещают, чтобы сообщить то, что и без того известно.

К последнему дню апреля матушке моей стало настолько лучше, что когда я в очередной раз пришел свидеться с ней, то застал ее сидящей в кресле возле окна, на солнце. Она была одета в шерстяное одеяние поверх нижнего платья. Вершина росшей снаружи айвы была видна над краем стены, ее покрывали тяжелые бутоны, вокруг которых гудели пчелы, а на подоконнике неподалеку от матушки топталась и ворковала пара белых голубей.

— Ты получил новости? — спросила она, посмотрев на меня.

— Сегодня прибыл гонец. Вортигерн мертв, а с ним и его королева. Говорят, что Хенгист движется на юг с огромным войском, с ним брат Вортимера Пасцентий, и остатки его армии. Амброзий уже в пути, чтобы встретить их.

Она выпрямилась в кресле, глядя на стену мимо меня. С ней была на этот раз женщина, она сидела на табурете по другую сторону кровати: одна из монахинь, сопровождавших ее в Динас Бренин. Я видел, как она перекрестилась, но Ниниана сидела недвижно и прямо, глядя мимо меня на стену и о чем-то думая.

— Расскажи.

Я поведал ей все, что довелось услышать об осаде Доварда. Женщина снова перекрестилась, но матушка не шелохнулась. Когда я закончил рассказ, она перевела на меня свой взор.

— Теперь ты отправишься к нему?

— Да. Ты пошлешь ему со мной письмо?

— Я встречусь с ним, — ответила она, — и достаточно скоро.

Когда я простился с ней, она по-прежнему сидела, неотрывно вглядываясь куда-то мимо мерцающих на стене аметистов, во что-то удаленное от нас и во времени, и в пространстве.

Кэри не было видно, и я какое-то время промедлил, неторопливо пересекая внешний дворик по направлению к воротам. Затем увидел, она ждала меня в густой тени арки ворот, и убыстрил шаг. Я мысленно перебирал множество речей, с которыми мог бы обратиться к ней в тщетной попытке продлить то, что невозможно продлить, но нужды в словах не оказалось. Она протянула одну из своих точеных ручек и умоляюще тронула меня за рукав.

— Милорд…

Капюшон ее был полуоткинут; я увидел, что в глазах ее стоят слезы и резко спросил:

— В чем дело?

Кажется, на какое-то безумное мгновение мне показалось, что она оплакивает мой отъезд.

— Кэри, что случилось?

— У меня зуб болит.

Задыхаясь, я смотрел на нее. Должно быть, вид у меня был такой, будто мне только что дали пощечину.

— Вот здесь, — сказала она, и приложила руку к щеке. Капюшон откинулся назад. — Уже несколько дней болит. Прошу тебя, милорд…

Я резко бросил:

— Я не зубодер.

— Но тебе стоит лишь прикоснуться…

— И не колдун, — начал было я, но она приблизилась ко мне, и слова мои застряли в горле. От нее пахнуло жимолостью. Волосы ее были соломенно-золотистого цвета, а серые глаза имели тот же оттенок, что бывает у нераспустившихся васильков. Не успел я опомниться, как она взяла мою ладонь руками и поднесла к своей щеке.

Я непроизвольно напрягся, как будто собираясь отдернуть руку, потом опомнился и ласково провел ладонью по ее щеке. Широко открытые васильковые глаза были невинны, как само небо. Когда она наклонилась ко мне, ворот ее одеяния мешковато оттопырился, и моему взгляду открылась ее грудь. Кожа была гладкой и шелковистой, взволнованное дыхание касалось моей щеки.