Блокада. Запах смерти - Алексей Сухаренко

– Это к чаю, – предупредила Лариса, убирая печенье.

Она успела сходить на рынок и обменять на один кусок отложенной конины целую кучу продуктов, без которых питание не было полноценным. Лариса радовалась удачному обмену, перечисляя приобретенное богатство: пачка чаю, двести граммов сахара, по килограмму гречки и риса и даже сто пятьдесят граммов топленого масла.

– На рынке целых два дня мяса не было, только мутный студень из-под полы, – разливая чай, продолжала она рассказывать мужу.

– Что за мутный студень? – переспросил Алексей.

– Ой, я не знаю. Бабы говорили, что там нечистое мясо. А все равно берут.

– Нечистое?

– Ну, вроде от трупов…

Пришли Настя и Вячеслав с вязанкой дров. Подросток, еще не видевший отца, повис на его шее.

– Еле отпросился с работы, – пожаловался он. – Только когда узнали, что ты после ранения из госпиталя вышел, отпустили. И дровами премировали за хорошую работу.

Алексей Матвеевич чувствовал, как отогревается его душа в тесном семейном кругу. Печка отдавала тепло щедро. Все дети быстро и крепко заснули.

– Лёш, ты узнал про сестру? – поинтересовалась шепотом Лариса.

– Тело не обнаружено, пропала без следов, – вздохнул Петраков. У него еще не дошли руки до встречи с Христофоровым, от которого он надеялся получить хоть какую-нибудь зацепку. Алексей сменил тему: – Как вы тут без меня жили? Тяжело пришлось, да?

– Наголодались, конечно, – вздохнула Лариса. – Бывали дни, что уж думала, конец. Но то Бог помогал, то добрые люди.

– А Солудев? – вспомнил про своего друга Алексей.

– И он немного. – Женщина понимала, что нельзя говорить про Ивана.

– А чего Настя грустная? – невольно разбередил больное Алексей.

Лариса, чувствуя вину, что не досмотрела за дочерью, расплакалась.

– Что такое? Ну-ка говори! – хорошо зная свою жену, потребовал Петраков.

– Дочка наша, Настенька, обвенчалась тайно, – сглатывая слезы, призналась та.

– Что еще за фортель? – подскочил Петраков.

Катя, разбуженная шумом, захныкала.

– С кем? Кто такой? – понизил голос Алексей.

– Иван. Она как-то с тобой о нем говорила, – напомнила Лариса о его беседе с дочерью после убийства подруги.

– Что за Иван?

– Зарецкий.

– Он же вор! – подавленно произнес Петраков, в смятении зажав голову руками.

– Да, имел судимости по молодости, а сейчас вроде нормальный человек, – неуверенно возразила Лариса.

– Ты сама так решила или дочь сказала? – прошипел Петраков.

– Он сам о себе рассказывал. Кстати, без его помощи мы бы могли и не выжить.

Петраков молчал, вспомнив вопрос вора по поводу его однофамильца капитана. Ему все стало ясно. «Вот откуда это взялось», – проанализировал странный комплимент Цыгана, удививший его в конце разговора.

– Он нам приносил еду, – не выдержала паузы женщина. – Муки пшеничной несколько килограммов, сладости детям, консервы…

– Можешь не продолжать, – прервал ее Петраков.

– Ты только не ругай дочь, – попросила его Лариса. – Она и так переживает, что рассталась с ним по своей вине, поставила перед ним неразрешимую задачу.

– И что же за задачу она поставила? – уже ничему не удивлялся Алексей.

– Обещал ей, что священника, которых их венчал и которого из-за него арестовали, выручит.

– Ага, поэтому ее уголовничек уже сидит под арестом. Можешь ее успокоить, теперь уж скоро овдовеет, – вне себя от злости, не выдержал майор.

– Как ты так можешь говорить? Она же твоя дочь, – просохли слезы у матери.

– Моя дочь не могла с уркой связаться! – почти рявкнул Петраков.

– Ну, в конце концов, венчание не официальная регистрация, – попыталась жена хоть немного снять напряжение. – И о нем никто не знает.

– Дура ты! – выругался Петраков. – Теперь только его смерть освободит нашу дочь.

Анастасия молча плакала, слыша тяжелый разговор между родителями. Она поняла, насколько сильно ее любит Иван, если ради данного ей слова пошел на такие муки. И ее очень испугал намек отца на его близкую смерть.

Христофоров стал привыкать к своей новой жизни. После выхода из госпиталя, поставленный жизненными обстоятельствами на грань вымирания, он теперь наслаждался своим стабильным и устойчивым положением. Совесть перестала его мучить, и ночные кошмары к нему не приходили. Он считал себя особенным, избранным человеком, которому необходимо возродиться, пускай даже таким кровавым способом. Все его жертвы, по его мнению, были простыми обывателями, которых много, и из-за смерти какой-то их части ничто на планете не изменится. Вместо освежеванных, как поросячьи туши, работниц, на предприятия придут другие женщины. Мужчины? Те вообще не представляли никакой ценности, потому что околачивались в тылу с липовыми болезнями, стараясь только выжить (после полученной во время боя травмы Бронислав презирал тех, кто отлынивал от фронта). Дети и старики, считал он, и вовсе обречены погибнуть от голода, судя по их продуктовым нормам. Христофоров даже перестал бояться Деда и членов его банды, понимая, что нужен им, что без него их дни будут сочтены. Он являлся их связью с рынком, ведь им самим там, где работали переодетые милиционеры и их осведомители, нельзя было появляться. Хотя он все же относился к уголовникам с опаской, которая необходима, как, допустим, при работе с вредными веществами, но не более.

Много размышляя над кардинальными изменениями в своей жизни, особенно в сравнении с ее довоенным периодом, Христофоров пришел к выводу, что это не просто так. Возможность выбирать из толпы людей того, кто станет жертвой, и приводить их на заклание, стала ему нравиться. Он испытывал чувство, похожее на оргазм, когда торговался с каким-нибудь человеком, заглядывал ему в глаза, пытаясь увидеть в них отражение судьбы. Отказываясь от какого-нибудь обмена, провожал недовольного человека взглядом, полным божественного провидения. Он мог подарить жизнь, мог ее отнять, ведь выбор жертвы зависел только от него. Христофоров почувствовал себя Богом, ощущал себя даже сильнее его. Ведь он сумел выжить в бою, избежать голодной смерти, стать вместо жертвы лицом, выбирающим смертников для банды Деда, подчинить себе ее, сделать зависимой от себя. Смертельный конвейер теперь зависел только от него, а он не допускал его простоя. С раннего утра, просыпаясь, Бронислав Петрович начинал думать над тем, какого человека привести в бандитский притон. Как правило, склонялся к самому безопасному варианту – поиску жертвы на рынке. В потоке людей он, в своей солдатской шинели, сливался с окружением и не мог примелькаться переодетым милиционерам, которых сам научился распознавать.

Но в последнее время ему вдруг стало неинтересно таскать на квартиру к Деду неизвестных ему людей – чувство оргазма ослабло, требовалось другое количество адреналина. Христофоров вспомнил то, что испытал, кромсая ножом Марию, такие по силе ощущения больше не повторялись. И он стал перебирать в голове знакомых. «Прошелся» по бывшим коллегам по театру, особо задержавшись на кандидатуре первого тенора, который теперь пел вместо него весь репертуар, представив, с каким удовольствием распорол бы ему трахею и перерезал голосовые связки, прежде чем окончательно лишить жизни. Далее представил выражение лица директора театра в момент осознания страшного конца. Затем неожиданно вспомнил о придурковатом парне, которого по ошибке задержали в его костюме, украденном из квартиры.

Воспоминание подняло в его сознании бурю гнева, которую нужно было на кого-нибудь вылить. Деревенского дурачка он не брал в расчет по той причине, что тот и не понял бы, что его ждет, а значит, удовлетворение от его смерти было бы минимально. Другое дело эта девчонка – Анастасия… Мария как-то разоткровенничалась с любовником и сказала, что кражу совершил скорее всего приятель подруги племянницы, который после гибели девушки стал ухаживать за самой Настей. Вот чья смерть принесла бы ему полное удовлетворение – его и ее! Вот бы сделать так: его резать на кусочки, а она пусть смотрит и ждет своего часа…

Насладиться полнотой воображаемой картины ему помешал стук в дверь. Христофоров, взяв на всякий случай кухонный нож и подойдя к двери, спросил:

– Кто там?

– Это Петраков Алексей Матвеевич, – услышал он голос своего бывшего командира антидиверсионной группы.

– Открываю, – озадачился бывший певец, пряча нож в карман шинели.

– Вот, зашел вас проведать, заодно и по делу, – поздоровавшись, произнес Петраков, внимательно оглядывая Христофорова, которого не видел с того самого боя под Волковой деревней.

К его удивлению, Бронислав Петрович выглядел вполне здоровым, был даже довольно упитанным. И Алексей вспомнил рассказ родных, как Христофоров, оголодав, упрашивал их отдать ему кошку, а впоследствии с помощью сестры все-таки отловил бедное животное. Сейчас его внешний вид вынуждал усомниться в том, что этот человек еще недавно был на краю смерти.