Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы» - Эмиль Золя

Кажется, всякому ясно, что подобный сюжет покажется нелепым при ярком свете рампы. Роман написан так увлекательно, что читатель все проглатывает, преувеличения не слишком заметны, легко принимается вымысел. Бальзамо, утверждающий, что он подготовляет революцию во Франции, воспринимается нами как фантастическая фигура, как персонаж из «Тысячи и одной ночи». Но поставьте его перед суфлерской будкой, лицом к лицу с двумя тысячами зрителей, пусть Бальзамо серьезно уверяет, что он трудится над низвержением монархии во Франции, и в зале все с недоумением начнут переглядываться. Это уж чересчур грубый вымысел. Публика не привыкла, чтобы над ней так издевались.

Но это еще не все. Романист искусно окутывает Бальзамо тайной, поэтому так захватывают нас некоторые эпизоды. Действует ли Бальзамо по убеждению? Действительно ли он ясновидящий? Или он лишь ловко играет роль и хитроумно дурачит людей? Одним словом, кто же он, этот человек? И читатель не ждет, что ему растолкуют; он даже доволен, когда ему предоставляют о многом догадываться. Но у зрителя совсем иная психология, он требует логичности, он возмущается, когда перестает понимать. И такой герой, как Бальзамо, прямо-таки сбивает его с толку. Похоже, что этот проклятый колдун, показывая принцессам и графине гильотину, действует как человек глубоко убежденный. Зритель подозревает, что претендующий на ясновидение Бальзамо тайком вопрошает сомнамбул, а потом весьма остроумно обрабатывает их вещания. Никогда не знаешь, в шутку ли он говорит или всерьез. Это прямо-таки удручает. Все мы скептики, и разве легко нам поверить, что этот человек изготовляет в ретортах золото и живет на земле с самого сотворения мира? Если бы он издевался над людьми и дурачил их, тут было бы что-то оригинальное. Но он и публику не посвящает в и тайны, он оставляет и ее в дураках. Поэтому зрителям не по себе, и в душе они злятся, что попались в ту же западню, как и отсталые люди XVIII века.

К тому же роль Бальзамо из весьма посредственных. Лишь благодаря неувядаемому таланту г-на Лафонтена Бальзамо привлекает к себе внимание в первых двух картинах. А затем он быстро утрачивает всякое значение и сходит на нет. Бальзамо не участвует ни в одной из основных сцен пьесы. Им затыкают все дыры, он смахивает на волшебника из феерии.

Что сказать о других ролях? Г-жа Дюбарри прямо-таки сногсшибательна! В настоящее время идут разговоры об исторической точности. Но интересно знать, где г-н Дюма откопал эту игривую модистку, на которую он напялил блестящие туалеты г-жи Дюбарри? Вы можете себе представить, что г-жа Дюбарри отпускает остроты коммивояжера и делает глазки точь-в-точь как подружки завсегдатаев кабачков Монмартра? Во время спектакля мне казалось, что она вот-вот начнет откалывать канкан. Г-н Дюма не имеет представления о том, что такое историческая правда. Наделив марионеток своим остроумием, он, должно быть, воскликнул: «Изрядно! Сам господь бог не сумел бы сделать лучше».

Но удивительнее всего, что композиция пьесы из рук вон плоха. И это у такого опытного драматурга! Ведь обычно г-н Дюма очень ловко и энергично мастерит и пьесы. Но такой запутанной и дурно скроенной драмы не написал бы и начинающий. Все восемь картин почти не связаны между собой и как-то хаотически перемешаны. Они являются лишь поводом для показа декораций и реквизита; например, картина, где г-жа Дюбарри представляется королю, и картина, где происходит катастрофа на площади Людовика XV, — там действие совершенно замирает. Только в седьмой картине кое-как завязывается драма. Терпеливо просидев добрых пять часов, зритель вознагражден в последней сцене последней картины, достаточно драматической, хотя и испорченной нелепой декламацией.

Господин Дюма явно делал ставку на сцены магнетизирования. Их две, и они развертываются почти одинаково. Первая довольно красочна, а во второй хорош возглас Андре; во сне девушка рассказывает Бальзамо, как она стала жертвой насилия, и, дойдя до ужасного момента, кричит: «Разбудите меня, я больше не хочу этого видеть!» К сожалению, здесь нет подлинного драматизма, но лишь пустой эффект. Действие не развивается свободно и естественно, автор отыгрывается на колдовстве Бальзамо. К своему изумлению, мы узнаем благодаря чуду то, чего никак не могли предвидеть; быть может, эти факты и заинтересовали бы нас, если бы автор своевременно их показал.

Отзыв у меня получился довольно-таки сумбурный, как и сама пьеса. Но основное впечатление от пьесы — это смертельная скука. Я не помню, чтобы мне приходилось так скучать в театре. Картина следует за картиной, не вытекая одна из другой, в пьесе столько ненужных, пустых сцен, что невольно задаешь себе вопрос: почему так много картин? Подумать только, ведь г-н Дюма написал еще и пролог, который был выброшен. Я читал этот пролог, там изображено собрание членов тайных обществ, во главе которых стоит Бальзамо. Вот вам еще один перл, самый удивительный! Говорят, пролог выбросили, чтобы несколько разгрузить пьесу. А мне, думается, его вычеркнули потому, что и так уж слишком много смехотворного. Впрочем, не мешало бы выбросить еще целый ряд мест.

Однако кое-что все же может спасти «Бальзамо» от неминуемого провала, а именно шум, поднявшийся вокруг некоторых сцен, которые находят непристойными. Их освистали, а ведь это начало успеха. Если авантюрная пьеса сдобрена моралью и политикой, это неизвестно куда может завести. Признаться ли? Я хвалю г-на Дюма именно за то, в чем его упрекают. Мне думается, образ маркиза де Таверне, готового продать королю свою дочь, в значительной мере правдив. Марат, перевязывающий раненых на площади Людовика XV, образ весьма драматичный, несмотря на всю риторику. Наконец, двор Людовика XV представлял бы собой довольно верную картину, если бы впечатление не портила г-жа Дюбарри, певичка из Фоли-Бержер. Пьеса вызывает зевоту, так зачем же было ее освистывать? Это значило придавать ей чрезмерную важность.

Как печально присутствовать на таком спектакле! Говорят, г-н Дюкенель ухлопал двести тысяч франков на эту громоздкую постановку. Нечего сказать, хорошо истраченные денежки! Я нахожу, что катастрофа на площади Людовика XV, толпа обезумевших от взрывов людей, которые бегут и давят друг друга, изображена недостаточно сильно и ярко. Можно было бы сделать гораздо убедительнее. Что до зеркальной галереи, где происходит церемония представления ко двору, то она весьма роскошна, но ей еще далеко до наших феерий. Феерия всегда затмит драму пышностью костюмов и золотым блеском декораций, потому что там откровенно применяют мишуру и электрический свет. Роскошная декорация не всегда бывает художественно убедительной. Какой стыд, что в Одеоне аплодируют бриллиантам актрисы, костюмам статистов и декорациям! Меня глубоко возмущает, когда придают чрезмерное значение декорациям и реквизиту, когда пьеса отступает на задний план и становится лишь предлогом для выставки костюмов или женской наготы.