Молотов. Полудержавный властелин - Феликс Чуев

У Сталина таких колебаний не было.

09.07.1971, 08.03.1975, 04.11.1979

— Семнадцатая конференция. Прения по докладу Молотова…

— Да, это главный вопрос. Вторая пятилетка. Я, кажется, вам говорил, если вы сейчас перечитаете постановление, которое было принято по моему докладу, там сказано… Я не заучивал наизусть, но за точность ручаюсь. Эта резолюция нарабатывалась у меня на даче ночью — всю ночь сидели я, Куйбышев и Межлаук. Межлаук был тогда председателем Госплана, а Куйбышев — наркомтяжмаш. Уже совнархозов не было.

— Межлаук попал в тридцать седьмом?

— Попал.

— А Куйбышев сейчас в почете.

— Да… Самый лучший. Ну и Калинин, он вообще на особом положении. Не вылезал вперед, а нашему брату приходилось. Хотя Калинин всегда держал сторону Политбюро. Ну само собой, что Сталин прежде всего, и я. Тогда мы все — и Микоян с некоторыми оттенками — были заодно.

Наиболее яростные против нас были все правые, но более грамотным был, конечно, Бухарин. Томский ядовитый, но, я бы сказал, в частных вопросах ядовитый. В теории он слаб был…

Я что-то хотел сказать вам, забыл. Да, основные политические задачи второй пятилетки. А вторая пятилетка — это были 1932–1937 годы. Я был докладчиком, мы выработали эту самую резолюцию. Сталин стал читать, потом он нас вызвал, вносил поправки. Окончательный текст такой: основная политическая задача второй пятилетки — доведение до конца, ликвидация капиталистических элементов в стране. Кулачество, само собой, оно входит в капиталистические элементы, кулачество упоминалось и — уничтожение классов вообще.

— Это вы загнули далеко!

— Приняли, приняли, никто не возразил.

— Все правильно вы сделали, — говорит Шота Иванович, — рановато, но хорошо. Все хорошо, кроме смерти ранней.

— А про классы — неправильно было, — говорит Молотов. — Нельзя! Вот и путаются люди, не обращают на это внимания.

— Я заметил, что все наши премьер-министры оказались либо враги народа, либо антипартийцы, либо уклонисты — все, кроме Ленина.

— Конечно.

— Ленин. После Ленина Рыков — расстреляли. Потом стали вы. Исключили из партии. Потом Сталин — культ личности. Маленков. Так же как и вы, исключен. После Маленкова — Булганин, тоже попал в вашу группу.

— Правильно.

— После Булганина — Хрущев, волюнтаризм, субъективизм. После Хрущева и теперь — Косыгин, еще увидим, посмотрим. Я ни одного не пропустил. А государство развивалось, шло правильным путем.

— Верно. Правильно… Меня сняли из председателей без всяких обвинений. Сталин умер, тогда уж меня обвинили.

18.08.1976

— Чем больше нападают на него, тем выше он поднимается, Сталин. Идет борьба. Огромное в Сталине не видят, — говорит Молотов. — Более последовательного, более талантливого, более великого человека, чем Сталин, после Ленина не было и нет! Никто лучше после смерти Ленина не разобрался в ситуации. Я всегда был такого мнения и всегда так говорил. Но так однобоко говорить о нем, как говорил Киров, я считаю, неправильно: «Ни одного вопроса у нас нет, автором которого был бы не Сталин». И про Ленина так нельзя сказать. Свою роль Сталин выполнил — исключительно важную. Очень трудную.

Ну допустим, он ошибался, но назовите такого, который меньше ошибался. Есть исторические события, люди участвовали, кто занимал более правильную позицию? Он единственный справился с теми задачами, какие стояли тогда, при всех недостатках, которые были у тогдашнего руководства.

Я считаю, в том замечательном, что сделал Сталин, не разобрались, а в том неправильном, что у него есть, — на это напирают. Они хотят не того, чтобы ошибки Сталина исправить, а при помощи этих ошибок испортить всю линию партии.

А я, несмотря на ошибки Сталина, признаю его великим человеком, незаменимым! В свое время не было ему другого равного человека!

Сталин, вероятно, знал мое критическое мнение, правда, я в такой откровенной форме ему это не говорил, но высказывал кое-какие критические вещи, не всегда ему нравилось. А все-таки более близкого я не знаю, кто к Сталину был. Хрущев? Или Маленков?

03.02.1972, 12.12.1972, 17.07.1975, 16.06.1977, 22.07.1981

— Маршал Василевский говорит, что не встречал человека с такой памятью, как у Сталина.

— Память исключительная.

11.03.1976

— Вы практически были всю жизнь в руководстве…

— Имел отношение близкое к этому делу.

— Знали ли вы о прожиточном минимуме? Что шестьдесят рублей в месяц рабочему не хватает, доходило до вас?

— Очень даже доходило. А какой выход из этого? Знали, что так. Не надо никаких специальных осведомителей, кругом люди же. Сегодня одни, завтра другие, разные мнения. Надо быть очень уж глухим, чтобы не знать об этом. Знали, но не все могли сделать, как надо. Знали, но это очень сложный вопрос, как выправить дело, хотя, мне кажется, мы, в общем, знали и то, как надо выправить. Возможностей не было.

Дорогу, по-моему, еще не все нашли. А мы, по-моему, нашли довольно надежную дорогу. Многое еще не выполнено, многому еще мешают империалисты. Пока империализм существует, народу очень трудно улучшать жизнь. Нужна оборонная мощь и многое другое. Надо многое построить. От третьей мировой войны мы не застрахованы, но она не обязательна. Однако пока будет империализм, улучшения ждать трудно. Это мое мнение.

12.05.1976

Храм Христа Спасителя

— Когда осуществляли план реконструкции Москвы, то снесли много исторических памятников…

— Например? — спрашивает Молотов.

— Храм Христа Спасителя.

— А… Храм Христа Спасителя.

— Теперь этот вопрос часто задают.

— Верно?

— Говорят, Каганович организовал?

— На него валят? Да (с улыбкой)? Это уж чересчур. Я не помню, то ли я был председателем, то ли членом этой комиссии, членом-то наверняка был. Приняли решение: храм Христа Спасителя заменить Дворцом Советов. За это я проголосовал, но, когда проект показал архитектор Иофан — он не знаменитый архитектор, но как-то оказался наверху и дал проект такого колоссального здания, — тут я высказался против. Я сказал: «Я не подпишу». Начали уговаривать. Сталин сказал: «Надо подписать». Я знал, что сама эта мысль чепуховая. Познакомился с некоторыми замечаниями. Были разговоры, и мне стало ясно, что если поставить Дворец Советов на месте храма, а вверху еще колоссальный памятник Ленину, тогда ноги-то будут видны, а голову не видно. Это абсурд какой-то! Памятник Ленину, а голова и вся фигура вообще не видны. Просто глупость архитектора, берется за такое дело. Я сказал: «Я не подпишу». Тогда настояли Сталин, Ворошилов — они входили в комиссию, — и я подписал.

— Но зачем взрывали-то храм? Можно же было на другом месте этот памятник, если уж хотели, поставить?

— Это сознательно было уничтожено. Сам храм. Против него были возражения. Лично я не возражал… Сохранять храм в центре для чего? Это не какая-то древняя редкость. Это мы придумали. Не подходит он для Советской власти — в самом центре какой-то храм.

— Можно было бы какой-нибудь музей в нем открыть.

— Это правильно. Но неожиданно появился бассейн вместо памятника. Это тоже абсурд какой-то.

— Там, говорят, хорошие работы были.

— Да, там были хорошие работы. Отдельные, кажется, сохранились.

— Они теперь где-то валяются, а там все вместе были собраны. Имена георгиевских кавалеров выбиты. Это слава русского оружия.

— Церковное нам совсем ни к чему. Церковное совсем нехорошо — в самом центре Москвы.

— Зачем же было взрывать? Стоял — и пусть бы стоял!

— Недодумали. Оставить было нельзя, а взрывать тоже не стоило. Не стоило. Я тоже так считаю. Я вот участвовал в обсуждении этого вопроса…

— А почему-то все говорят, что Каганович взорвал!

— Каганович? Антисемитские настроения…

— Ну а кто? Сталин решил? Дал указание?

— Нет, это было принято Политбюро, и наша комиссия была за это.

— Чтоб взорвать?

— Нет, не взорвать, устранить придется храм. Не оставлять на этом месте.

— Но зачем взрывать было?

— Тут не знаю… Но ведь тогда было все равно — взрывать или не взрывать.

— Там такие стены были… Потом пытались ставить фундамент Дворца — ничего не вышло, поплыло.

— Меня это мало беспокоит. Ценности особой я в этом не вижу… Будут разговаривать. Пускай разговаривают. Без этого не обойдешься. Храм надо было снять.

— Под это дело много церквей вообще уничтожено… Закрыть можно. Жалко, что взорвали. Говорят, красивый был. Я не видел.

— Храм вы не видели разве? Он же долго держался.

— До моего рождения. Я в сорок первом родился. Это ж до войны было.

— До войны? Пожалуй, да. Я уже не помню… Тут, наверно, не все правильно, но никаких особых претензий, по-моему, нельзя иметь.