Молотов. Полудержавный властелин - Феликс Чуев

— Там такие стены были… Потом пытались ставить фундамент Дворца — ничего не вышло, поплыло.

— Меня это мало беспокоит. Ценности особой я в этом не вижу… Будут разговаривать. Пускай разговаривают. Без этого не обойдешься. Храм надо было снять.

— Под это дело много церквей вообще уничтожено… Закрыть можно. Жалко, что взорвали. Говорят, красивый был. Я не видел.

— Храм вы не видели разве? Он же долго держался.

— До моего рождения. Я в сорок первом родился. Это ж до войны было.

— До войны? Пожалуй, да. Я уже не помню… Тут, наверно, не все правильно, но никаких особых претензий, по-моему, нельзя иметь.

— Но зачем взорвали?

— Ну а что значит — взорвали? Все равно надо было храм убирать оттуда.

— Там же работы Васнецова, фрески…

— Это в музей, но ради этого храм сохранять, по-моему, нельзя.

— Храм — сам произведение.

— Да ну его к черту…

— Там бы уже не молились…

— Ну а для чего тогда он нужен?

— Стоял бы, как Василий Блаженный. Сталин ведь его спас[51]!

— Это верно. Тот храм более древнего периода, а это уже девятнадцатого века… Много прошло лет, конечно, были и неудачные решения. Теперь они кажутся ошибкой, но не всегда так казалось.

09.12.1982

Масоны

— Модная тема сейчас — масоны, — говорю я. — Масоны в революционном движении. Говорят, даже в вашем правительстве были.

— Конечно, могут наговорить разные вещи, которые были и которых не было. Масоны, конечно, старались около правительства кого-то своего иметь.

— Даже называют конкретных людей. Например, Шверника…

— Шверника? Здорово! Маловероятно. Он для этого, по-моему, не приспособлен. Нет, не может этого быть. Щверник — русский рабочий, очень, так сказать, прямолинейный человек. А масоном быть — надо вертеться!

04.12.1981

— Прочитал статью о масонах, их роли и характере. Я до сих пор недостаточно обращал внимания, — говорит Молотов. — Они существуют, да и не только существуют, а очень опасное явление — масоны… Не обращаем внимания, а они укрепляются, они против коммунизма решительно, они за капитализм, они за религию, и они в интеллигентских кругах под разными вывесками существуют давно. Проникают довольно глубоко в мещанскую массу, в мелкобуржуазную и тянут в свою сторону… Довольно гибко действуют, и очень злостные, антикоммунистические. Но не выпячивают своих, это для них опасно. У них много загадочного…

— Сейчас много разговоров идет о масонстве. Говорят, что у нас в стране тоже есть масоны, — замечаю я.

— Наверно, есть. Подпольные. Не может не быть.

— И про вас говорят, что вы тоже масон.

— Масон давно. С 1906 года, — улыбается Молотов.

— Вы в партию вступили в 1906-м, вам шестнадцать лет было. А в каком месяце?

— А я сам не помню. Приехал на каникулы к родителям, значит, летом это.

— Существует мнение, что масоны есть и среди коммунистов.

— Могут быть, — допускает Молотов.

— И вот, говорят, в Политбюро Молотов был главным масоном.

— Главным? Да, я это между делом. Оставался коммунистом, а между делом успевал быть масоном. Где это вы копаете такие истины?

— Несколько президентов Франции, США, других стран были масонами. По аналогии называют имена некоторых бывших наших руководителей. Хрущева не приняли, потому что, говорят, недалекий.

— Нет, Хрущев не такой глупый. Он малокультурный.

— А вот вас приняли.

— Чего только не придумают! Наши противники очень мечтали о том, что Вторая мировая война нам окажется не по силам, мы обязательно провалимся, коммунизм перестанет существовать, а оказалось не так. Мы укрепили свои позиции, создали социалистический лагерь, и в этом огромная заслуга Сталина, — говорит Молотов.

— Некоторые писатели сейчас считают так. Россия такая страна, которая все равно существовала бы и не ходила бы под немцами. И что это за победа — тридцать пять миллионов потеряли! Разве победили мы?

— Это как раз такие люди говорят, из-за которых нам трудно достаются победы. Живут предрассудками. А забыли, что Русь триста лет была под татаро-монгольским игом? И не будь такого, как Сталин… Это говорят люди малосоображающие. С чужих слов.

— И еще: Молотов ничего другого тебе не скажет, он вынужден защищать свою неверную точку зрения. И вообще из него ничего вытянуть невозможно.

— Я не считаю, что все, что мы сделали при Сталине, было правильно. Но основное — это наша гордость. Если б мы получили поражение, победы долго пришлось бы ждать.

Выдержал наш строй, партия, народы наши, и прежде всего, русский народ, который Сталин называл наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза. И в этом не было проявления великодержавного шовинизма, а была историческая правда. Кто-кто, а Сталин разбирался в национальном вопросе. И правильно назвал русский народ той решающей силой, которая сломала хребет фашизму. Сталин, как никто, понимал великое историческое предназначение и тяжелую миссию русского народа. То, о чем писал Достоевский, — что ко всемирному, всечеловеческому объединению народов сердце русское может быть более других предназначено…

— Маршал Голованов мне говорил, что не встречал человека, который бы больше болел за русский народ, чем Сталин.

— Будет Россия, будет и Советский Союз, и всем будет хорошо. Не зря Сталин занялся вопросами языкознания. Он считал, что, когда победит мировая коммунистическая система — а он все дела к этому вел, — главным языком на земном шаре, языком межнационального общения станет язык Пушкина и Ленина… Исторические книги приходится читать?

— Читаю «Историю государства Российского» Карамзина, дореволюционное издание. К сожалению, сейчас не переиздают.

— Это, конечно, интересно. Но если будешь знать историю только по Карамзину, плохо. Нужны разные точки зрения. А Карамзин любит одно свое — православное.

— Да, но православие все-таки положительно послужило России.

— Безусловно. Мне пришлось в МИДе выступать по этому вопросу, перед своими, по поводу то ли статьи, то ли басни Демьяна Бедного — там у автора такое мнение, что славяне как бы сдуру бросились в Днепр принимать православие. Пришлось внутренне охладить его, что это вовсе не сдуру было сделано, а это был шаг в сторону Запада, шаг с нашей стороны в сторону людей, которые нам были наиболее нужны, чтоб не наделать ошибок в отношениях с нашими соседями. Это для России было полезное дело, и незачем нам показывать свою глупость. Не всем среди чистых большевиков, коммунистов это было понятно. Это был не только духовный, но и политический шаг в интересах развития нашей страны и нашего народа…

К Владимиру Мономаху ходили многие — евреи, христиане и прочие. Это по тому не подходило, это по другому… Магометанство не подходит потому, что «веселие Руси есть питие», — вот откудова пошло. А православие допускает и благолепие большое, значит, украшение.

В общем, конечно, это было не так фактически, а было желание быть поближе к Западу, к культуре, чем к мусульманам на Востоке. И вот повернули на Запад — там культура была выше, казалось, это единственное, что может поднять нас, — именно поворот на Запад.

Надо сказать, и Сталин не был воинственным безбожником. Конечно, прежде всего, он был революционером и продолжал линию Ленина против поповщины, — говорит Молотов.

— Мне наши полководцы рассказывали, что Сталин перед сражением, напутствуя, обычно говорил: «Ну, дай бог!» или: «Ну, помоги господь!» А писатель Владимир Солоухин, служивший во время войны в Кремле, рассказывал: «Выходит на крыльцо Иосиф Виссарионович. По левую руку — патриарх Алексий, по правую…» «Наверно, Молотов?» — спросил я. «Митрополит Крутицкий и Коломенский, — не моргнув, ответил Владимир Алексеевич. — А что ты смеешься? Он попов уважал. Сказывалось семинарское образование…»

— Много сложностей прожито. Но теперь мы стоим на твердой почве. Некоторые глупости допускают наши историки и те, которые с ними под одной крышей сидят. Основное мы выдержали, и победа наша крепкая.

Но придется, конечно, еще не раз испытать трудные времена.

15.08.1972, 11.03.1983, 04.10.1985

«Пусть Вячеслав поработает…»

— Сталин все свои подарки сдал в музей, — говорит Шота Иванович.

— Да, в музей. Мне тоже дарили. Там, в Министерстве иностранных дел, сваливали куда-то. Мао Цзэдун подарил мне вазы замечательные, потом какие-то скульптурки. В министерстве остались. А часть, вероятно, в Совете Министров. Я не мог этим заниматься. У Сталина был целый музей, дарили очень ценные вещи, искусство, это надо бы сохранить.

— Сейчас себе домой забирают.

— Возможно, возможно.